Наталья Борисовна Нордман Нордман (Северова) Наталья Борисовна 1863 - 1914 Россия (СССР) Вторая жена и помощник художника И.Е. Репина, фотограф, вегетарианка, активный деятель на ниве раскрепощения женщин. Северова – её писательский псевдоним. «На одной из фотографий Куоккалы начала 1900-х годов, воспроизведённой на почтовой открытке того времени, мы видим однообразно ровный забор, калитку и ворота, сразу за которыми виднеется какая-то постройка. На маленькой дощечке, прикреплённой к забору, едва удается различить слова: «Villa Penates». Сама дача не видна на открытке, так как стояла в глубине участка. Это был обыкновенный низенький финский домик, стены которого, сложенные из брёвен, обшиты тесом. Пожалуй, никто, даже близкие друзья Репина, не знали тогда, что усадьба приобретена не Нордман, а самим художником. Много лет спустя, уже глубоким стариком, Репин раскрыл обстоятельства покупки в одном из писем, пояснив, что Нордман была бедна, поэтому «... из боязни, чтобы, по моей смерти, её не выселили мои наследники, я перевел на её имя «Пенаты»». Кто же была эта женщина, о которой Репин так заботился и которой суждено было отныне играть в его жизни значительную роль? Наталья Борисовна Нордман родилась 2(14) декабря 1863 года в Гельсингфорсе (Хельсинки). Её отец, дворянин Выборгской губернии, швед, морской офицер, впоследствии дослужился до адмирала; мать русская, из семьи помещиков Смоленской губернии. Отец умер, когда Нордман была ещё девочкой. Однако в жизненном укладе семьи ничего не изменилось. Несмотря на очень ограниченные средства, почти бедность, мать Нордман продолжала выезжать в свет, а дочери внушала барски-пренебрежительное отношение ко всякому труду. О своей юности Нордман только и могла написать впоследствии, что была «воспитана матерью-вдовою, дома, без системы. Образования не получила никакого. Обучалась языкам и манерам...» Живому и деятельному характеру Нордман этого было мало, и она уговорила мать разрешить ей посещать училище барона Штиглица. Там она недолго занималась лепкой и рисованием, но мать запретила ей ходить на уроки чаще чем два раза в неделю, считая, «что эти дурацкие школы ни к чему не ведут». Все злоключения своей молодости с её наивными мечтами о подвиге Нордман изложила в автобиографической повести «Беглянка», опубликованной с иллюстрациями Репина в весенних номерах журнала «Нива» за 1900 год. Героиня повести - экзальтированная девушка, не выдержав жизни, цель которой заключалась в исполнении светских обязанностей, бежала из дому и сумела уехать в Америку. Ей казалось, что именно в этой стране она сможет осуществить мечтания о трудовой жизни, которая позволит ей чувствовать себя настоящим человеком, приносящим пользу. Но, воспитанная в обстановке развращающего ничегонеделанья, она не была ни приспособлена, ни подготовлена к какому бы то ни было труду. Нордман с полной откровенностью показала в повести несостоятельность своей героини, а следовательно, самой себя. Недолго испытав силы в роли горничной и пожив месяца два на ферме, скорее в качестве гостьи, чем работницы, эта взрослая девушка, которой шёл уже двадцать второй год, будто маленький наблудивший ребёнок, вернулась домой. «Моё положение самое глупое,- заключает она, - я всегда и везде чужая. ...Где- нибудь на месте (службы – Прим. И.Л. Викентьева) меня будут презирать за то, что я ищу заработка. В моей среде мне никогда не простят моей самостоятельности... Неужели всем тем силам, которые ещё кипят во мне, нет приложения?!». Действительно, Нордман не умела найти применения своим силам и способностям. Среда, в которой она выросла, воспитание неизбежно накладывали отпечаток никчемности на все её дела. Зная языки, Нордман принималась за переводы, но они оказывались ненужными. Пыталась заниматься благотворительностью, но это было совсем уж нелепо, так как у неё почти не было средств. Наибольший успех принесли Нордман занятия фотографией, которую она освоила на курсах при Русском техническом обществе. Участвуя в одном из конкурсов фотографов-любителей, она даже получила серебряную медаль. Рецензенты писали о её снимках жанровых сцен: «Интересные мотивы, чистая работа заставляют выделить г-жу Нордман из массы безличных фотографов. В ней заметно художественное чутьё, её виды безусловно красивы, типы и моменты выбраны с большим вкусом, а это вместе с тщательностью работы, кажется, и все, что можно от любителя требовать». Репин встретился с Натальей Борисовной в доме княгини М.К. Тенишевой, с которой был дружен в 90-е годы. […] Когда Репин познакомился с Нордман, то сумел оценить её порывы, стремление действовать и быть полезной. Она была наблюдательна, отзывчива. Кроме того, Нордман понимала, что Репин принадлежит искусству, и это накладывает совершенно особый отпечаток на их отношения, поэтому она видела свою задачу в том, чтобы «не только не мешать его творчеству, а всеми силами оберегать в нём священный огонь и всё, всё приносить ему в жертву». Постепенно они стали необходимы друг другу. Репин, отдавая должное природным способностям Нордман, жалел, что она не получила прочного систематического образования. «Что могло бы из Вас выйти!» - восторженно восклицал он и, стараясь как-то помочь, объяснял: «Вам необходим правильный, ежедневный труд. Тут нужна долгая и настойчивая дрессировка характера, без этого никогда человек не станет на ноги (на собственные и крепко)». Поощряемая Репиным, Нордман стала заниматься писательской деятельностью, и вскоре в свет вышли две книги. Первая, «Беглянка», что печаталась в «Ниве», в 1901 году издана была с новым названием «Эта» (переиздана в 1912 году с названием «К идеалам»), вторая - роман «Крест материнства»- появилась в 1904 году. В качестве псевдонима Нордман взяла себе фамилию Северова. После выхода первой повести появилось несколько рецензий. Критики недвусмысленно заявляли об «умеренности литературного таланта» г-жи Северовой, но не могли не оценить искренности автора и отмечали, что литературные грехи повести искупаются чистосердечностью и простотой рассказа. «Повесть г-жи Северовой, - писал один из критиков, - имеет то преимущество, что передает... подлинные факты, будучи, вероятно, просто воспоминаниями». […] Чтобы не мешать работать Репину и наладить хозяйство в усадьбе, Нордман решила зимой 1900 года переселиться из Петербурга в Куоккалу (сейчас – посёлок Репино – Прим. И.Л. Викентьева)». Кириллина Е.В., Репин в «Пенатах», Л., «Лениздат», 1977 г., с. 12-17. При работе И.Е. Репина над картиной: «Торжественное заседание Государственного совета» в Мариинском дворце в Санкт-Петербурге он сделал эскиз и смог сфотографировать заседание с помощью фотоаппарата своей жены. Отказываясь любым способом использовать животных, Н.Б. Нордман даже в русские морозы ходила в костюме, где в качестве подкладки использовалось … сено. Она заболела чахоткой… И это ускорило её смерть. В 1914 году завещание Натальи Борисовны Нордман - юридической хозяйки «Пенатов» вступило в силу. «Текст этого документа чрезвычайно интересен. Наталья Борисовна дорожила каждой мелочью в повседневной жизни с великим художником. В «Пенатах» всё было сделано так, чтобы Репину удобно было работать и жить, всё соответствовало его привычкам и вкусам. А потому участок земли с домом и хозяйственными пристройками передавался в пожизненное владение Репина, а после его смерти в ведение Академии художеств. Нордман завещала Академии усадьбу с условием: «... чтобы после смерти Ильи Ефимовича Репина в доме... был устроен род музея, под названием «Домик И.Е. Репина». Дом после смерти Ильи Ефимовича Репина ни в каком случае не должен быть обитаем, его следует окружить забором, тщательно содержать, и доступ в него посетителей открывать только днём (во избежание пожара) в сопровождении доверенного лица. Хозяйственные при доме постройки, где кухня и баня, а также и ледник, должны быть после смерти Ильи Ефимовича Репина снесены... Все те вещи, которые... могут служить выражением вкуса и привычек Ильи Ефимовича Репина, а также и моих, должны быть оставлены в домике И.Е. Репина на своих местах, с целью придать домику вид музея и сохранить в нём отпечаток личности художника». Этот документ был передан в Академию художеств, и весной 1915 года назначенная комиссия должна была осмотреть дом, справиться насчёт завещанных на его содержание средств и доложить об этом Совету Академии. Летом в «Пенатах» делали капитальный ремонт. Прежнюю толевую крышу заменили оцинкованным железом, перекрасили стены. Осенью комиссия докладывала о состоянии дел. Рассмотрев все обстоятельства, Совет постановил дар Нордман отклонить, так как в дальнейшем у Академии не найдётся достаточных средств, чтобы содержать «Домик И.Е. Репина» в качестве музея. Чтобы воля завещательницы всё-таки могла быть исполнена, Репин пожертвовал в пользу Академии художеств тридцать тысяч рублей, чтобы в будущем на проценты с этих денег музей всё-таки мог бы существовать. Приняв этот дар с благодарностью, Академия художеств готова была теперь исполнять завещание Нордман». Кириллина Е.В., Репин в «Пенатах», Л., «Лениздат», 1977 г., с. 145-146.
Многие недоумевали, что красавец-художник нашел в этом шумной простоватой дурнушке. Но между ними вспыхнули настоящие чувства, испепелившие со временем их обоих. Натали Нордман и Илья Репин прожили вместе 15 лет, а в память об их союзе остались лишь картины и письма, конверты с которыми она даже не открывала.
Они впервые встретились, когда Илья Репин писал портрет княгини Тенишевой. Чтобы княгиня не скучала, он приглашал в компанию кого-нибудь из знакомых, кто мог бы развлекать ее во время сеанса. Впрочем, он так поступал всегда, чтобы портретируемые сохраняли вполне естественное выражение лица.
Мария Тенишева привела как-то с собой подругу, уверяя художника, что уж с ней-то скучать точно не придется. Однако через несколько дней Репин написал княгине письмо, прося никогда больше не приводить в мастерскую «эту».
Когда и при каких обстоятельствах стойкая неприязнь переросла в глубокие нежные чувства, остается неизвестным. Но вскоре Натали Нордман уже сопровождала художника в Одессу, откуда он должен был отправиться в путешествие по Палестине.
В 1899 году Натали забеременела, Илья Репин, любивший детей безмерно, был счастлив. У них родилась дочь. По одним сведениям ее назвали Еленой, по другим – Натальей. Однако девочка скончалась через два месяца, а художник решил, что юная особа, пережившая горе после потери малышки, нуждается в его заботе, участии и утешении. Сама Наталья не особо горевала, ведь она совсем не успела привязаться к девочке, да и тяги к материнству она не испытывала. Он купил на ее имя дом в Куоккале с большим участком, который они позже назвали «Пенаты».
Именно в «Пенатах» проведут художник и его муза 15 лет счастливой жизни. Им не мешала ни 19-летняя разница в возрасте, ни разность взглядов на жизнь. Они были счастливы, были вместе и наслаждались своим домом, который хранили, по их мнению, пенаты – римские покровительницы домашнего очага.
Друзья Репина, его ученики, литераторы и искусствоведы с удивлением замечали, насколько изменилась жизнь художника с появлением Натали. Многие считали ее невоспитанной и слишком экзальтированной.
Однако сам художник явно был счастлив, он отмечал необычайную живость своей супруги, которая проявлялась в ее жажде ко всему: стихам, танцам, окружающему миру.
Поначалу ее экстравагантность забавляла Илью Ефимовича, он находил в этом некую изюминку и потакал милым оригинальностям жены. Впрочем, супругой она была ему гражданской, так как после развода с первой супругой художник не мог венчаться.
В Пенатах Наталья Борисовна уравняла прислугу с именитыми гостями, и развесила везде объявления, что гостям нужно самим себя обслуживать. По средам, которые были заведены ею для светских вечеров и деловых встреч, гостей изредка мог встретить сам Илья Ефимович, он же принимал у своих визитеров пальто и провожал в гостиную. Но чаще всего посетители сами раздевались и проходили вглубь дома. На обеде им никто не прислуживал, так как все, в том числе и слуги, сидели за одним вертящимся столом а странный суп из сена разливал тот, на кого выпадал жребий.
Наталья Борисовна объявила себя вегетарианкой и на приемах угощала овощными блюдами и супом из настоящего сена. Илья Ефимович вынужден был лакомиться мясом либо в гостях в отсутствие Натальи Борисовны, либо в питерских ресторанах.
Впрочем, и супруга его была далеко не безгрешна. По воспоминаниям М.К. Куприной-Иорданской, первой жены Куприна, в спальне у вегетарианки на туалетном столике стояли бутылка коньяка и блюдо с бутербродами с ветчиной. Наталья Борисовна просила своих гостей не рассказывать о ее пищевом предательстве Репину.
Натальи Борисовны всегда было слишком много. Она все делала нарочито напоказ, громко и публично. Она несомненно, любила своего мужа, но зачастую не замечала, что заставляет его испытывать неловкость перед знакомыми, а то и вовсе мешает работать.
На Рождество, приезжая в Москву в гости она первым делом громогласно и долго поздравляла всю прислугу, сокрушаясь, что богачи даже праздник у бедных отобрали. Илья Ефимович краснел и смущался.
С каждым годом она становилась все более фанатичной вегетарианкой, требуя и от супруга придерживаться установленных правил. После она отказалась носить шубы из меша. Она пошила для себя шубу из мешковины, наполненной сосновыми опилками. Наталья Борисовна искренне считала, что такая шуба согреет ее. Она все чаще простуживалась, все дольше болела. Она излечилась от чахотки в первый раз, но следом заболела пневмонией. А после опять чахоткой.
Ее чудачества уже давно охладили пыл Ильи Ефимовича, и Наталья поняла, что из любимой жены она стала настоящей обузой, которой он стыдится, но за которой вынужден ухаживать. Она оставила дома все его подарки, взяла денег на дорогу и отправилась в Швейцарию, в Локарно в больницу для малоимущих.
Репин перевел на е имя деньги, но она отказалась от них, не считая более себя его женой. А его письма она даже не распечатывала, хотя в одном из них могла бы прочесть: «Я начинаю Вас любить глубокой любовью. Да, более 15 лет совместной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Устанавливается родственность незаменимая…».
Она скончалась 28 июня 1914 года. Илья Репин не успел на ее похороны. А потом он в один миг отменил все чудаковатые правила установленные Натальей Нордман в Пенатах. Он сожалел о ее кончине и считал себя осиротевшим, но убитым горем не выглядел.
Илья Репин много рисовал предмет своей любви и вдохновения, точно так же, как
увековечил в своих картинах свою музу, свою богиню, свою мечту.
Странный брак.Илья Репин и Наталья Нордман.
Репин И.Е. Автопортрет с Натальей Борисовной Нордман-Северовой, 1903
Они оба уже были не молоды, когда встретились, но любовь между Ильей Репиным и Натальей Нордман вспыхнула как фейерверк, поразила, ослепила и шокировала всех знакомых и... угасла стремительно, оставив у окружающих чувство горечи и недоумения: всем казалось, что подобное чувство должно быть вечным. "Эта женщина проглотила Репина целиком», — возмущался фило-соф Василий Розанов. Знако-мые не понимали и не одобряли выбор художника. Конечно, Наталья Нордман была яркой натурой, но… Слишком уж эксцен-тричной и шумной. Дурно воспитана и недели-катна — такой был всеобщий вердикт.
Художник Илья Репин и Наталья Нордман-Северова в Пенатах (1900-е)
А Илья Ефимович Репин был знаменит, богат и после первого неудачного брака мог бы выбрать се-бе пару самую что ни на есть достойную: нега-тивный опыт — лучший учитель.Несмотря на почтенный возраст, пятидесятичетырехлетний художник нравился даже юным девушкам из хороших семей. Так почему он выбрал Наталью Нордман? Ведь ей уже тридцать пять, и она со-вершенно нехороша собой, что для женщины куда больший недостаток, чем изъяны в пове-дении…
Быть оригиналкой в 1896 году станови-лось модным, быть дурнушкой — не было модно никогда. Критик Владимир Васильевич Стасов писал брату: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи, — ни красивости, ни ума, ни дарова-ния, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)». Нет, конечно, он был не прав от-носительно ума и дарования: Наталья Нордман была талантливой женщиной и неглупой.
Но в остальном — его возмущенное недоумение раз-деляли все, кто знал и любил Репина. А любили его многие. И еще больше было тех, кто любил просто бывать у Ильи Ефимовича в гостях и кто считал, что Нордман своими странными новов-ведениями в быт отравила всякое удовольствие от посещений дома Репина. Однако Репин любил ее. Восторженно и страстно. И когда его любовь внезапно прошла, перегорела, — удивились даже самые ярые враги «Нордманши», не говоря уже о тех, кто знал Репина с давних времен и помнил его первый брак.
Илья Репин был тогда скромным учеником Ивана Николаевича Крамского, опекавшего сына военного поселенца из Чугуева Харьков-ской губернии как родного. Нравилось Крам-скому то, что юноша был очень способным, жадным до знаний, хотя грамоте и арифметике его обучали пономарь и дьякон. И еще он был очень везучим: иначе как удачливостью невоз-можно объяснить то, что талант его заметил чугуевский художник Иван Михайлович Бунаков и принялся его обучать на «богомаза», то есть иконописца, ибо где еще мог найти работу художник из народа, как не в церкви… Однако удача не оставляла Репина и в 1863 году: когда 19-летний иконописец приехал в Петербург, ему повезло поступить в Академию Художеств, где он и познакомился с Крамским, который стал его учителем и другом, помог сделать первые шаги в карьере художника-портретиста — в том, что, собственно, приносило живописцам зара-ботки. Репин всегда сознавал свою удачливость и при этом никогда не был уверен в своем та-ланте. Он считал себя «посредственным труже-ником» и думал, что только ежедневная много-часовая, почти каторжная работа может сделать из него настоящего художника. Он не чванился своими успехами и спокойно переживал неуда-чи.
Вообще, у него был на редкость счастливый характер: мало кто из знаменитых художников был так дружелюбен, спокоен и незлобив. Настоящую ошеломляющую славу ему принесла картина «Бурлаки на Волге»: Репин работал над ней три года и открыл для публики в 1873 году. Ему еще раз повезло: подобные драматические жанровые сюжеты как раз входили в моду, и он стал практически первооткрывателем. Дальше была всероссийская слава, «Ответ запорожцев турецкому султану», «Крестный ход в Курской губернии», «Не ждали» и «Иван Грозный и сын его Иван». Новые похвалы, а изредка — упреки критиков за то, что он пишет не только народ-ные сюжеты, но всякие пестрые и легкомыслен-ные, вроде «Парижского кафе», которое никому не понравилось жизнерадостным своим настро-ением. «Что делать, может быть, судьи и правы, но от себя не уйдешь. Я люблю разнообразие!» — улыбался в ответ на критику Илья Ефимович. Разнообразие он любил не только в живописи, но и в личной жизни.
Со своей первой женой, Верой Алексеевной Швецовой, он познакомился, когда она была еще совсем девочкой. В1869 году Репин по про-текции Крамского получил заказ написать портрет архитектора Алексея Ивановича Швецова. А в 1872 году женился на его шестнадцатилет-ней дочери. Тихая девушка с толстой косой бы-ла влюблена в своего жениха, но — как показа-ло время — совершенно не годилась в качестве жены и спутницы художника. Илья Ефимович был жаден до общения, любил устраивать у се-бя в доме ужины для богемы. Племянница его жены Л.А. Щвецова-Споре вспоминала: «Дом Репиных был открыт и доступен широкому кру-гу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех лиц, которых художник пи-сал или рисовал, у него постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вече-ринках, обыкновенно в субботу, собиралось по многу десятков человек». Илья Ефимович лю-бил пылкие дискуссии и ярких, умных, само-стоятельных женщин.
У Веры же были почти домостроевские взгляды на жизнь: подчинять-ся мужу, исполнять долг жены, заботиться о де-тях… И она уж точно не была той личностью, какую Репин хотел бы видеть в качестве под-руги жизни. Вера была слишком тихая, никогда не высказывала своего мнения, а может, и вовсе его не имела. Она родила Илье Ефимовичу чет-верых детей — сына Юрия и дочерей Веру, На-дежду и Татьяну, — которых он обожал и часто писал. Но все существующие упоминания о се-мейном счастье и духовном родстве Репина с его первой женой — его собственный вымы-сел или, скорее, — мечты, которые он изливал на бумагу в письмах друзьям, когда путешест-вовал с семьей по Европе. «Если женщина спо-собна быть преданной вполне интересам своего мужа, она — драгоценный друг, который необ-ходим мужчине, с которым он не расстанется ни на минуту во всю жизнь, которого он будет любить и уважать глубоко в душе…» — писал Репин вскоре после свадьбы. Однако жена его была безусловно предана ему, но не его инте-ресам. Вернее, его интересы видела через при-зму собственного восприятия… После возвра-щения Репиных в Россию никто из знакомых не заметил ни счастья, ни родства. Вера Алексеев-на больше интересовалась материальной сторо-ной творчества своего великого мужа, то есть прибылью от картин, нежели собственно кар-тинами. Да, она думала о благе семьи и будущем дочерей, которым нужно приданое, но… Репину с ней было невыносимо тяжело. Отно-шения становились все более напряженными. Дочь Вера вспоминала, что «за обедом иногда тарелки летали».
И.Е.Репин и его жена Н.Б.Нордман-Северова (в центре) с гостями у знаменитого "крутящегося" стола,
сервированного к приему гостей. Куоккала.1900-е годы. К.К.Булла.
К тому же Илья Ефимович, будучи романтиком, искренне считал: брак без любви — преступле-ние против морали. И в 1887 году добился раз-вода с Швецовой. Она не протестовала: Вера Алексеевна тоже устала от непонимания в се-мье, от презрения мужа и от его измен. «Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, ка-кими бывают растения и женщины, оставленные в тени. Но моя старая привязанность к виновнику этой тени брала верх…» — вспоминала одна из виновниц этих измен, талантливая ученица Ре-пина Вера Веревкина.
Дети так и не простили отцу «предательства», и до конца его жизни отношения со всеми ни-ми, кроме разве что дочери Веры, были натя-нутыми: они требовали от отца денег — а он, естественно, давал, но огорчался из-за полно-го отсутствия родственных чувств к нему. Ведь он-то никогда не переставал их любить… Но творчество и свободу он любил сильнее.
Влюблялся Репин многократно, и всегда из-бранницами его сердца становились женщины интеллектуальные, высокодуховные и, разуме-ется, те, кто мог по достоинству оценить его та-лант. Помимо романа с Верой Веревкиной у не-го был еще один — с молодой художницей Ели-заветой Званцевой.
Но самой серьезной его любовью стала необыч-нейшая из всех женщин, которых он встречал в своей жизни: Наталья Нордман. Именно она — во всем полная противоположность Веры Шве-цовой — стала его второй женой. С Репиным она познакомилась в 1896 году, в доме Тенишевой: Илья Ефимович приходил писать портрет Марии Клавдиевны, и, пока княгиня позировала, Нордман развлекала беседами ее, а заодно и художника.
Репи-на она сначала заинтересовала как собеседник. Когда же Репин стал для Натальи Нордман объ-ектом нежных чувств, неизвестно. Любовниками они сделались в 1898 году, когда Нордман сопровождала Репина до Одессы, отку-да он должен был ехать в Палестину. Во время этого путешествия Наталья забеременела. Дето-любивый Репин готов был признать ребенка, но новорожденная девочка прожила всего два ме-сяца: сейчас даже неизвестно, как точно ее зва-ли — одни современники утверждают, что Елена, другие — что Наталья. Нордман пережила утрату дочери го-раздо спокойнее, чем Илья Ефимо-вич. Она по-прежнему не чувствова-ла в себе тяготения к материнству и за короткое время жизни девочки не ус-пела к ней привязаться. Однако Ре-пин считал, что после такой трагедии его возлюбленная нуждается в покое и утешении. На ее имя он купил землю в Финляндии, в поселке Куоккала, где выстро-ил поместье, которое Наталья Нордман назвала «Пенаты»: она увлекалась мифологией, а пена-ты в Древнем Риме — домашние боги-покрови-тели. Поскольку Нордман была не просто бед-на, а абсолютно неимуща и всю жизнь прожи-ла за счет помогавших ей друзей, Репин хотел ее обеспечить. Как минимум — комфортным жиль-ем. Изначально «Пенаты» были ее домом, но Ре-пин бывал там все чаще, полюбил это тихое мес-то, начал принимать там своих гостей, и в конце концов они с Натальей Нордман по-селились вместе, как супруги. Официально женаты они никогда не были: разведенный Репин не имел права венчаться. Но Нордман в этом и не нуждалась.
Они и правда были счастливы вместе. Репин восхищался многочисленными талантами сво-ей молодой жены. Иллюстрировал ее книги. Не раз писал ее портреты, причем показывал ее привлекательной — такой, какой он сам ее видел: «Ее окружала, за ней неслась везде по-вышенная жизнь. Ее веселые большие серые глаза встречались только с радостью, ее граци-озная фигура всякий момент готова была бла-женно танцевать, как только звуки плясовой музыки долетали до ее слуха…» Наталья принимала гостей Репина, устраивала в «Пенатах» так называемые «репинские сре-ды», когда в усадьбу съезжались друзья худож-ника. Корней Чуковский, сосед Репина по Куоккале и его друг, вспоминал: «Первая семья Репина по своей некультурности проявляла мало интереса к его творчеству, а Наталья Бо-рисовна уже с 1901 года стала собирать всю ли-тературу о нем, составила ценнейшие альбомы с газетными вырезками о каждой его карти-не. Кроме того, он не раз повторял, что одной из своих наиболее блестящих удач — компози-цией «Государственного Совета» — он всецело обязан Наталье Борисовне: она приняла к сер-дцу те трудности, которые он встретил при на-писании этой картины, и помогла ему своими советами, а также сделанными ею фотосним-ками.
Заведенные ею знаменитые среды в «Пе-натах» имели немало хорошего: они давали Ре-пину возможность сосредоточенно работать во все прочие дни, не боясь никаких посетителей (ибо к среде приурочивались также и деловые свидания). Вообще она внесла в его жизнь не-мало полезных реформ, о которых он нередко упоминал с благодарностью. Репин всегда тя-готел к образованным людям, а Наталья Бо-рисовна знала языки, разбиралась и в музыке, и в скульптуре, и в живописи — недаром он любил посещать в ее обществе всякие концерты, вернисажи и лекции. Была она то, что называ-ется светская женщина, но постоянно заявляла себя демократкой, и это тоже не могло не при-влечь к ней симпатий Ильи Ефимовича». Как и положено супруге, Наталья Нордман пы-талась обустроить быт Репина… К сожалению — согласно своим собственным понятиям о том, каким должен быть правильный быт. Нордман истово исповедовала вегетарианство. И была сторонницей «раскрепощения прислуги». И пер-вое, и второе создавало дискомфорт и для гостей, и прежде всего — для самого Ильи Ефимовича.
В «Пенатах» на стол подавались капустные кот-леты с брусничной подливой, овощные супы, от-вары из свежего сена: Наталья Борисовна вери-ла в их оздоравливающее действие. Со временем под запрет попало не только мясо, но также рыба, молоко и яйца. «Когда в Куоккале жил А.М. Горь-кий, — вспоминала М.К. Куприна-Иорданская, первая жена А.И. Куприна, — мы с Александром Ивановичем сперва заезжали к нему обедать, и он говорил нам: «Ешьте больше, ешьте боль-ше! У Репина ничего кроме сена не получите!» Репин любил вкусно поесть и сбегал из дома, ча-ще всего — в гости к Чуковскому, чтобы полакомиться бифштексом. Когда он бывал в Петербур-ге, он опять же непременно заходил в ресторан и заказывал все вкусное, запретное, а потом шут-ливо каялся супруге в грехопадении. Впрочем, и сама Нордман была в пищевом плане «не без греха». М.К. Куприна-Иорданская рассказывала: «Некоторых гостей, в том числе и меня с Алек-сандром Ивановичем, Нордман-Северова при-глашала к себе в спальню. Здесь у нее, в ночном столике, стояла бутылка коньяку и бутерброды с ветчиной. «Только, пожалуйста, не проболтай-тесь Илье Ефимовичу!» — говорила она»…
Н.Б.Нордман-Северова со своей подругой артисткой Л.Б.Яворской во время прогулки.
Куоккала, имение "Пенаты" 1900-е, Булла
Но с годами Нордман становилась все более фанатичной вегетарианкой. И такой же стро-гости требовала от супруга. Что касается «раскрепощения прислуги» — то это новшество шокировало гостей еще сильнее, чем сплошь овощной стол. В дверях их встречал сам хозяин, знаменитый художник Репин, он же при-нимал пальто, и это было для всех неловко. На дверях и стенах висели плакаты: «Не ждите при-слуги, ее нет», «Все делайте сами», «Дверь запер-та». Софья Пророкова, биограф Репина, писала: «Гость читал: «Ударяйте в гонг, входите, разде-вайтесь в передней». Исполнив это предписание, гость наталкивался на следующее объявление: «Идите прямо» — и оказывался в столовой со знаменитым столом, на котором вертелся круг, за-меняющий, по мысли хозяйки, обслуживание при-слуги. Здесь на особых полочках были положены разные яства, а в ящики складывалась грязная по-суда. По очереди за столом разливали суп разные люди, на кого выпадет жребий. Не умеющего сла-дить с этой сложной обязанностью штрафовали, заставляли тут же экспромтом произносить речь, обязательно с присутствием какой-нибудь инте-ресной идеи. Можно один раз разыграть для сме-ха такую комедию. Но когда спектакль продолжа-ется всю жизнь, он прискучивает… Прислуга в доме жила, не могли же все эти многочисленные блюда, приготовленные из сена, и котлеты из овощей появляться на столе по мано-вению руки хозяйки «Пенат», и не она сама после разъезда гостей мыла посу-ду. Все это делала прислуга, только вне-шне дело изображалось так, что обхо-дились без посторонней помощи».
Илья Репин и Наталья Нордман-Северова читают сообщение о смерти Льва Толстого
В 1909 году, приехав в Москву на Рож-дество, Наталья Борисовна празд-ничным утром пожимала руки всем лакеям и горничным, поздравляя их с Великим Праздником. И опять это было нелепо, и опять Репин был смущен… А она верила, что поступа-ет правильно, что только так можно и нужно. Она писала: «День Рождес-тва, и тот господа забрали себе. Ка-кие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужи-ны. И сколько вина — целые леса бутылок на столах. А им? Мы интеллигенты, господа, оди-ноки — кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. Неужели не страшно, что вот-вот разо-рвут они цепи и зальют нас своей тьмой, неве-жеством и водкой?..»
Именно то, что привлекло Репина когда-то в Нордман — ее оригинальность, ее несхожесть с «обычными женщинами», — именно это пос-тепенно убивало его любовь к ней. Все труднее Илье Ефимовичу было терпеть шокирующие поступки жены, недоуменные взгляды гостей, невкусную еду, нелепый быт. В начале их отно-шений Наталья помогала ему в его творчестве. Теперь из-за ее причуд Репин страдал как ху-дожник, потому что не мог спокойно работать. Ему мешала суматошная деятельность Норд-ман, устраивавшей неподалеку от «Пенатов» то театр для крестьян, то детский сад. «При всей своей преданности великому чело-веку, с которым связала ее судьба, она не на-ходила полного удовлетворения в том, чтобы служить его славе. У нее у самой была слишком колоритная личность, которая никак не мог-ла стушеваться, а напротив, по всякому пово-ду жаждала заявить о себе», — с сожалением писал Чуковский.
Максим Горький, Владимир Стасов, Илья Репин, Наталья Нордман-Северова в саду, 1904 г
Чахотка у Натальи Нордман впервые прояви-лась в 1905 году. Илья Ефимович увез ее в Ита-лию — лечиться. Тогда она выздоровела. Но в 1913 году у нее появилась новая блажь: Ната-лья Борисовна сочла, что меха — «привилегия зажиточных классов», и велела, чтобы ей сшили шубу из мешковины, набитую сосновой струж-кой: ведь согревают же стружки, когда сгорают в огне, значит — и таким способом можно ис-пользовать их для тепла. А потом был еще один танец босиком на снегу, после которого Норд-ман слегла с пневмонией. Чудом выздоровела, поднялась с постели, исхудавшая и на себя не похожая, но — упрямо отказывалась от иного пальто, кроме своей «сосновой шубы». Снова простудилась… И теперь уже это была чахот-ка. За год болезни она постарела и подурнела. И с обостренной болезнью чувствительностью поняла, что для Репина она больше не люби-мая женщина, а обуза: со всеми ее чудачества-ми, а теперь вот — еще и с болезнью. И тогда она решила избавить Репина от обу-зы. Не предупредив, ничего не сказав, восполь-зовавшись его отсутствием, Наталья Нордман сбежала из «Пенатов» и уехала в Швейцарию, в Локарно, в клинику для неимущих. Одна, оставив все драгоценности, которые дарил ей муж, взяв с собой денег ровно столько, сколь-ко хватило на проезд.
Из клиники она писала Чуковскому: «Какая дивная полоса страданий и сколько открове-ний в ней: когда я переступила порог «Пена-тов», я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько уте-сов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кру-гом все умерло. Ни звука ни от кого». Илья Ефимович был слишком измучен причу-дами жены, оскорблен ее бегством и, видимо, недооценил серьезность ее состояния. Он не по-ехал за Натальей Борисовной, а просто перевел ей деньги… От которых, впрочем, она отказа-лась. Она больше не считала себя женой Репина и не желала ничего от него принимать. Она да-же не распечатывала его письма… А между тем в одном из них были строки, которые наверняка бы ее согрели и утешили: «Я начинаю Вас лю-бить глубокой любовью. Да, более 15 лет сов-местной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Уста-навливается родственность незаменимая…» Наталья Борисовна Нордман умерла 28 июня 1914 года.
Илья Ефимович Репин, спускающий утром из своей спальни в "Пенатах". Фото Н.Б. Нордман
Репину о ее смерти сообщили телеграммой. Он просил, чтобы ее без него не хоронили, но не успел приехать вовремя, так что пришел уже к свежей могиле. Пришел с альбомом для на-бросков, в котором зарисовал ее могилу… И уе-хал в Италию, в Венецию, лечиться от пережи-того стресса.
Вернувшись в Россию, Репин вызвал к себе дочь Веру и отменил в «Пенатах» все установленные На-тальей Борисовной правила. Чуков-ский писал: «Возможно, что он и тос-ковал по умершей, но самый тон его голоса, которым он в первую же сре-ду заявил посетителям, что отныне в «Пенатах» начнутся другие поряд-ки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей стал есть мясо. Из передней был убран плакат: «Бейте весело в тамтам!»… Только на чайном столе еще долго стояла осиротевшая стеклянная копилка, куда прежние гости «Пе-натов», присужденные к штрафу за нарушение какого-нибудь из запретов Натальи Борисов-ны, должны были опускать медяки. Теперь эта копилка стояла пустая, и все сразу позабыли о ее назначении…»
Разумеется, прожив с этой женщиной пятнад-цать лет, Илья Ефимович не мог не тосковать о ней. В одном из писем он жаловался: «Осиро-телый, я очень горюю о Н. Б. и все больше жа-лею об ее раннем уходе. Какая это была гени-альная голова и интересный сожитель!» А од-нажды летом в окно его мастерской залетела птичка, посидела на бюсте, который Репин ле-пил с Нордман, и улетела обратно в сад, и ху-дожник сентиментально промолвил: «Может быть, это ее душа сегодня прилетела…» И все же вспоминал он свою вторую жену не час-то. Не чаще, чем того требовали приличия.
Наталья Нордман родилась в русско-шведской семье (её отец был шведский адмирал, а мать - русская дворянка), а себя назвала «свободной финляндкой». Впрочем, повести, пьесы и публицистику она писала по-русски, так что и псевдоним себе взяла соответствующий - «Северова».
Первая встреча
Знакомство Репина и Нордман началось с курьёза. Наталья Борисовна попала в мастерскую художника вместе со своей подругой, известной меценаткой графиней Тенишевой. Репин много и охотно писал Тенишеву, пока их не рассорили обстоятельства. Но вначале между художником и моделью царила идиллия: Тенишева, по настроению, могла завалить мастерскую букетами цветов, а на сеансы приезжала с несколькими коробками платьев - пусть Илья Ефимович сам выберет, какое больше подходит по колориту. К причудам Тенишевой Репин привык, а на явившуюся с ней компаньонку вначале не обратил особого внимания, но через несколько минут, видя, что незнакомка скучает, предложил ей почитать стихи поэта Константина Фофанова, которого очень ценил.
Нордман демонстративно уселась спиной к мольберту, будто ей совсем неинтересно, что там пишет Репин, и начала громко читать патетические строчки с издевательски-комическими интонациями. Репина такое паясничанье покоробило, и он поспешил распрощаться с дамами.
«Дорогая Мария Клавдиевна, - писал Репин Тенишевой на следующий день. - Портрет ваш не закончен. Нам нужно повторить сеанс. Я буду очень рад вас видеть, но чтобы это больше никогда не переступало порога моего дома».
Портрет княгини М. К. Тенишевой
Илья Ефимович Репин 1896
197 × 120 см
Портрет М. К. Тенишевой. Этюд
Илья Ефимович Репин 1898
М. К. Тенишева за работой
Илья Ефимович Репин 1897
57.5 × 49 см
Уже в парижской эмиграции Тенишева напишет «Впечатления моей жизни», из которых неожиданно выяснится (как это часто случается с мемуарами), что не такими уж они с Нордман были и подругами. И более того - что в Наталье Борисовне изначально угадывались циничность и порочность:
«Однажды я познакомилась с адмиральшей Нордман, гостившей с дочерью. Адмиральша оказалась страстной картежницей и очень подходила к типу „благородных“ старух с пенсией… Дочь ее Нелли, или Наташа, на весь этот вечер была предоставлена мне. Это была топорная и очень развязная барышня лет шестнадцати-семнадцати, в коротком платье, игравшая в избалованного ребенка. Глаза ее, далеко не наивные, толстые чувственные губы не вязались с напускным ребячеством. Чувствовалась в этой неестественной девушке порочность, недостаток нравственных устоев… Но самой отталкивающей чертой ее был цинизм, редкий в молодом существе. Этого я никогда не могла ни переварить, ни привыкнуть к нему, меня он коробил и возмущал до глубины души. Например: она привезла мне портрет своего покойного отца, прося его сохранить. Я повесила его над дверью в столовой. Сидя однажды за обедом, лицом к портрету, она долго смотрела на него и сказала: „Ты думаешь, что я украла у матери этот портрет потому, что очень любила отца?.. Мне просто хотелось позлить мать“. Вообще у нее не было ничего святого. Она могла легко оплевать то, пред чем незадолго до того преклонялась».
Н. Б. Нордман-Северова
Илья Ефимович Репин
1921
Впрочем, дальше Тенишева так самодовольно бранит репинские «неискренность, льстивость и жадность», да и её портреты, сообщает, выходили у художника один хуже другого - не «Юнона», как подхалимски говаривал Репин, а «чистая карикатура», что не стоит и её характеристику Нордман принимать слишком всерьёз.
Репин явно смотрел на Наталью Борисовну иначе.
Всего лишь год спустя, в 1899-м, художник приобрёл для женщины, которая так взбесила его при первой встрече, что он даже имени её не хотел называть, два гектара земли в дачном поселке Куоккала на берегу Финского залива и начал перестраивать для неё дом. Они с Натальей Борисовной назовут его римским словом «Пенаты» - по имени богинь-покровительниц домашнего очага. В этой усадьбе Репин и Нордман проживут вместе 15 лет, она станет центром притяжения для литераторов, художников, артистов и многочисленной московской и петербургской интеллигенции. Репину в это время уже 55, его новая спутница на 19 лет моложе.
Дом Репина и Нордман в Куоккале. Современный вид (во время Второй мировой войны он был разрушен, а в 1960-е - полностью восстановлен).
Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах. 1900-е
Нордман позирует Репину для скульптурного портрета. 1901-1902
Гостиная в Пенатах. Бюст Натальи Нордман, отличающийся тонкостью лепки и одухотворённостью модели, - одна из лучших скульптурных работ Репина. Нордман смеялась: «Он (Репин) говорил мне: лицо у тебя гуттаперчевое, со всеми признаками красоты и уродства».
Портрет Наталии Борисовны Нордман
Илья Ефимович Репин 1900
147 × 72 см
Портрет Нордман, написанный Репиным в Швейцарии, считается первым и, возможно, лучшим, однако не лишенным приукрашивания модели. «Она изображена на балконе, - рассказывает биограф Репина Софья Пророкова. - Позади - гладь залива и поднимающаяся влево гора. Этот портрет, как говорят знавшие Нордман, мало похож, сильно идеализирован. Она смотрит на зрителя круглыми и, кажется, очень блестящими глазами. На голове - маленькая фривольная шляпка с пером, в руках кокетливо взятый зонтик. Весь вид этой озарённой счастьем женщины говорит о том, что художнику нравилась его модель и он придал ей скорее черты желаемого, чем видимого. Портрет этот Репин ценил больше других. Он до конца дней висел в столовой».
Счастливые дни
Те биографы художника, которые откровенно не терпят Нордман, называя её пошлой или вздорной, объясняют их с Репиным сближение тем, что, дескать, 55-летний художник просто устал от одиночества. Он давно уже разъехался с первой женой Верой Алексеевной, его пылкая, но безответная влюблённость в художницу Елизавету Званцеву тоже осталась в прошлом. Но и эти знатоки жизни Репина, отрицающие с его стороны любовь и страсть, не могут не согласиться: ему было ужасно интересно с Нордман, Репин не мог не восхищаться силой её натуры и разнообразием интересов.
Нордман знала 6 языков. Если Репин просил за завтраком почитать иностранные журналы - Наталья Борисовна переводила прямо с листа. Она гораздо раньше Репина научилась фотографировать и получала за свои «кодаковские» снимки призы на выставках. Она увлекалась театром и пробовала учиться скульптуре. Она сочиняла, и Репин, явно очарованный подругой, договорился об издании её повести «Беглянка» в журнале «Нива». Нет, не «цинизм», как посчитала недальновидная Тенишева, а что-то принципиально иное было внутренним двигателем этой женщины, до поры до времени скрытым от чужих глаз.
В автобиографичной «Беглянке» Наталья Борисовна рассказывала историю о том, как она, адмиральская дочка и крестница царя-освободителя Александра II, в 21 год без согласия родителей, на свой страх и риск сбегает в Америку, а там поступает на ферму как простая работница, доит коров, ухаживает за огородом, работает гувернанткой и горничной - словом, на собственном опыте воплощает свои прогрессисткие идеалы.
Её взгляды можно назвать демократическими и феминистсткими: Наталья Нордман ратовала за «раскрепощение прислуги» (а потому всегда здоровалась за руку со швейцаром и непременно усаживала обедать за свой стол кухарку) и за «раскрепощение женщин» (и для этого читала в столице лекции, до глубины души возмущавшие Василия Розанова, где учила незамужних девиц составлять брачный контракт, оговаривая, например, что за каждые роды муж должен выдавать жене тысячу рублей).
Репину, в молодости увлечённому идеями Чернышевского и критиков-демократов, пыл Нордман был и внятен, и восхитителен. Она словно давала фору и его собствененному, репинскому, идеализму, и его эксцентричности.
Наконец, художника чрезвычайно привлекает Наталья Борисовна как модель. «Начиная с 1900 года, - рассказывает Игорь Грабарь, - Репин пишет в течение 12 лет значительное число портретов своей второй жены Н.Б. Нордман-Северовой. Не проходило года, чтобы не появлялось её нового портрета, а иногда и двух, не говоря уже о многочисленных портретных рисунках… Ни с кого Репин не писал так много и часто, как с неё».
Илья Репин
Портрет Наталии Нордман. 1900
Илья Репин
За чтением (Портрет Наталии Борисовны Нордман). 1901
Портрет писательницы Н. Б. Нордман-Северовой
Илья Ефимович Репин 1905
96 × 68 см
Интимные портреты Натальи Норманд
Спящая жена художника Наталья Норманд
Илья Ефимович Репин
14.5 × 23.5 см
Еще в 1899 году у Натальи Нордман и Репина, тщательно скрывавших свой роман от общественности, родится дочь Елена-Наталья, которая проживёт всего две недели. Больше детей у Нордман не будет, но и полтора десятилетия спустя она будет тосковать по своей маленькой Наташе. Полагают, купить дачу и построить Пенаты Репин придумал, чтобы утешить любимую женщину в её горе. Это оказалось хорошей идеей: Наталья Борисовна с энтузиазмом принялась обустраиваться - она была прекрасной хозяйкой. Они с Репиным равняли рельеф, придумали необычный дом с башнями и стеклянной крышей и оригинальные садовые сооружения - «Храм Исиды и Осириса», «Беседка Шехерезады» (так Репин в начале их отношений прозвал Наталью Борисовну). Поначалу художник не афишировал их отношений - «официальной версией» было, что он по-дружески гостит у Нордман в Куоккале. Но когда скрывать очевидное стало бессмысленно, Репин обосновался там насовсем.
Котлеты из клюквы и суп из сена
В «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова есть такой ироничный выпад: «Ипполит Матвеевич был влюблён до крайности в Лизу Калачову… Она не курила, не пила…, йодом или головизной пахнуть от нее не могло. От нее мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина». А Корней Чуковский рассказывает, что своими ушами слышал, как одна помещица говорила другой о Репине: «Это тот, который сено ел».
В Пенатах действительно с энтузиазмом кормили отварами из трав и супами из сена. Дело в том, что Наталья Борисовна, натура увлекающаяся и доходящая в своих увлечениях до экзальтации, однажды увлеклась вегетарианством.
Теперь она пишет и издаёт «Поваренную книгу для голодающих» с рецептами котлет из картофельной шелухи, жаркого из морковного зайца, кофе из свёклы и печенья из подорожника с добавлением миндаля и ванили. Нордман объясняет: мясо - яд, а молоко - злодейское попрание материнских чувств коровы к телёнку. Она верит: такой рацион из трав, овощей и орехов не только оздоровляет, но и в перспективе может спасти Россию от голода, стоит только людям осознать целительную силу растений.
И первым «всецело осознавшим» становится Репин.
Еще недавно Илья Ефимович рассказывал, как они с другом-критиком Стасовым любили только лучшие рестораны, где наедались до отвала, а потом «упитанные до отяжеления, отсиживались на бульварах, празднично и весело болтая». Теперь Репин с восторгом сообщает художнику Бялыницкому-Бируле: «А насчет моего питания - я дошел до идеала: еще никогда не чувствовал себя таким бодрым, молодым и работоспособным. Да, травы в моем организме производят чудеса оздоровления. Вот дезинфекторы и реставраторы!!! Я всякую минуту благодарю бога и готов петь аллилуйя зелени (всякой). А яйца? Это уж для меня вредно, угнетали меня, старили и повергали в отчаяние от бессилья. А мясо - даже мясной бульон - мне отрава; я несколько дней страдаю, когда ем в городе в каком-нибудь ресторане. Мы у знакомых теперь из-за этого совсем не бываем. Сейчас же начинается процесс умирания: угнетение в почках, „нет сил заснуть“, как жаловался покойный Писемский, умирая… И с невероятной быстротой восстановляют меня мои травяные бульоны, маслины, орехи и салаты».
Максим Горький, Владимир Стасов, Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах
18 августа 1904 г.
Многих, кто знал Репина раньше, смущают подобные перемены, а главное - изумляет сила влияния на него Натальи Борисовны. Резче всего своё недоумение и неприятие выражает Стасов: «Больше всех удивил Репин. Я так давно не видел его. Боткин намедни сказал мне на дебаркадере, что Репин… ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи - ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у неё к юбке)».
Портрет Натальи Борисовны Нордман-Северовой
Илья Ефимович Репин 1909
119 × 57.3 см
Наталья Нордман на портрете изображена в пёстром платье, красном берете и ярко-зелёной бархатной тальме. Эта пестрота и броскость отражают ей специфические вкусы, склонность к перебору и некоторой приторности. Чуковский при знакомстве с ней запишет в дневнике: «Не женщина, а Манилов в юбке».
Тальму Натальи Борисовны тут украшает натуральный темно-серый мех. Но пройдёт совсем немного времени, и она откажется от продуктов животного происхождения не только в питании, но и в обиходе: начнёт пропагандировать щётки без щетины, безкожные обувь, дамские пояса и ридикюли и станет уверять, что её «пальто на сосновых стружках» согревает в холода лучше любой шубы.
«Среды» в Пенатах
В Пенатах, под их причудливой стеклянной крышей, дающей естественный свет, у Репина имелось две мастерских: большая была открыта для всех, а в маленькую и почти секретную художник удалялся, когда нужно было сосредоточиться на работе (что всегда было для него и самым важным, и самым захватывающим), но мешали общительные посетители. И тогда Наталья Борисовна придумала элегантный выход: «приёмным днём», когда в Пенаты мог явиться без приглашения любой желающий, объявлялось среда.
Около часу дня по средам Репин прекращал работать, мыл кисти, переодевался в торжественный серый костюм. Обед в Пенатах начинался в три. На доме вывешивался голубой флаг, означавший, что гостей уже ждут. Народу всегда было множество: знакомые, друзья, литераторы, ученые, художники, музыканты. Незнакомым тоже вход не был заказан: любой интересующийся искусством мог приехать и познакомиться со знаменитым художником.
В прихожей Пенатов гостей встречали плакаты с указания вроде «Не ждите прислуги, её нет», «Бейте весело в тамтам» (роль тамтама исполнял повешенный тут же медный гонг), «Сами снимайте пальто и калоши» и т. п. Так Наталья Борисовна пропагандировала свою идею: никто никому не должен прислуживать, лакеев здесь нет, у нас демократия и равенство.
Прислуги не было и за столом - весьма обильным и разнообразным, но неизменно вегетарианским. Стол был особой конструкции: он вращался наподобие карусели, чтобы, потянув за ручку, каждый из гостей, мог приблизить к себе и взять на тарелку нужное блюдо, не утруждая прислугу. Всё это было необычно и весело.
Гостиная в Пенатах. В верхнем ряду картин, в центре можно видеть профильный портрет Натальи Нордман, написанный Репиным. Ниже - знаменитый крутящийся стол
Художник и поэт-футурист Давид Бурлюк так описывал эту «вегетарианскую карусель»: «За большой круглый стол село тринадцать или четырнадцать человек. Перед каждым стоял полный прибор. Прислуги по этикету Пенатов не было, и весь обед в готовом виде стоял на круглом столе меньшего размера, который наподобие карусели, возвышаясь на четверть, находился посреди основного. Круглый стол, за которым сидели обедающие и стояли приборы, был неподвижен, зато тот, на котором стояли яства (исключительно вегетарианские), был снабжен ручками, и каждый из присутствующих мог повернуть его, потянув за ручку, и таким образом поставить перед собою любое из кушаний. Так как народу было много, то не обходилось без курьезов: захочет Чуковский соленых рыжиков, вцепится в „карусель“, тянет рыжики к себе, а в это время футуристы мрачно стараются приблизить к себе целую кадушечку кислой капусты, вкусно пересыпанной клюквой и брусникой».
И всё же над Нордман и Репиным с их пресловутыми «обедами из сена» очень скоро начали потешаться все - от злой и въедливой петербургской прессы, относящейся к Наталье Борисовне как вредной чудачке, держащей пожилого художника впроголодь и выставляющей его на посмешище, до близких и друзей, не могущих удержаться от иронии.
Маяковский писал: «Куоккала. Семизнакомая система (семипольная). Установил 7 обедающих знакомств. В воскресенье „ем“ Чуковского, понедельник - Евреинова и т. д. В четверг было хуже - ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень это не дело».
Жена Куприна вспоминала, как их с мужем напутствовал Максим Горький: «Ешьте больше - у Репиных все равно ничего, кроме сена, не дадут».
Гурман Бунин и вовсе, по собственному признанию, ретировался: «Я с радостью поспешил к нему: ведь какая это была честь - быть написанным Репиным! И вот приезжаю, дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме - окна настежь. Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз, и говорит: „Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как господь бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже ваш проклятый табак скоро бросите“. Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал - страшно срочные дела в Петербурге. И сейчас же пустился со всех ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водке, закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче…»
Репин читает известие о смерти Льва Толстого. Опирается на спинку стула Наталья Нордман. Слева - Корней Чуковский на фоне своего портрета. Куоккала. 1910 г.
Фотография - Карл Булла.
Конец романа
Со временем неуёмно бурная деятельность Натальи Борисовны стала для Репина утомительна - к сожалению, на этом сходятся все биографы: «Мир сужался до размеров дома и сада. Высокие идеалы упёрлись в вегетарианство и пожатие рук лакеям» (Софья Пророкова), «влияние Н. Б. Нордман не было благотворным и никоим образом не стимулировало творчество Репина, начавшего в конце концов тяготиться этой опекой» (Игорь Грабарь). Сама Нордман всё чаще жалуется в письмах на одиночество, ненужность, непонятость, безденежье. Материальный вопрос мучает её: кто она? По закону - даже не жена. А у Репина четверо взрослых детей, которых он содержит и которым постоянно отправляет деньги. Семья Репина, утверждает Нордман, ненавидит её. Жить с этим трудно.
Еще в 1905-м у Натальи Борисовны заподозрили туберкулёз. Врачи рекомендовали ей отказаться от вегетарианства, но Нордман поступила по-своему. Тогда Репин повёз её в Италию, и болезнь отступила. Но к 1914-му году, когда отношения совсем разладились, здоровье Нордман становилось всё хуже и хуже. Не последнюю роль в этом сыграли её пальтишки на «сосновых стружках», крайности в питании, да и развившаяся слабость к вину, которое Наталья Борисовна именовала «жизненным эликсиром» и «солнечной энергией».
Илья Репин. Танцующая Наталья Норманд
После вегетарианства у Натальи Нордман появилось еще одно увлечение - пластические танцы. Как-то, гостя в Ясной Поляне, Нордман и Репин перепугали и скандализировали семейство Толстого, устроив ночью «плясовые оргии под граммофон». Зимой 1913−1914 года Наталья Борисовна сильно простудилась, исполняя «танец босоножки на снегу».
Весной 1914 года смертельно больная Нордман уехала в Швейцарию. Корней Чуковский пишет: «Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из Пенатов - одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей, - удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных».
28 июня того же года Натальи Нордман не стало.
Портрет писательницы Наталии Борисовны Нордман-Северовой, жены художника
Илья Ефимович Репин 1911
76 × 53 см
«Какая дивная полоса страданий, - писала Нордман перед смертью Корнею Чуковскому, - и сколько откровений в ней: когда я переступила порог Пенатов, я точно провалилась в бездне. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность Пенатов. Кругом всё умерло. Ни звука ни от кого».
Репин не успел на похороны - застал только могилу Нордман. Вернувшись в Куоккалу, он, как свидетельствует тот же Чуковский, без сожаления расстался и с вегетарианством, и с оригинальными порядками, заведёнными Натальей Борисовной. К нему в Куоккалу приехали жить дети, и жизнь потекла дальше своим чередом. 70-летний Репин проживёт без Нордман еще 16 лет.
Художница Вера Верёвкина, бывшая ученица Репина, вспоминала: «В окружении Ильи Ефимовича никто, даже из знавших Нордман, не вспоминал её, может быть, из внимания к семье, и я спрашивала себя: неужели он мог забыть этот период своей жизни?..
В одно из открытых окон влетела какая-то серенькая птица, облетела террасу, испуганно забилась в стекло и вдруг села на бюст Нордман, по-прежнему стоявший перед окнами.
- Может быть, это её душа сегодня прилетела… - тихо проговорил Илья Ефимович и долго молча смотрел, как вылетела в сад нашедшая выход птица».
Автопортрет
Илья Ефимович Репин 1917
53×76 см
Наталья Борисовна Нордман-Репина
(1863-1914)
Репин Илья Ефимович
Портрет Натальи Борисовны Нордман
Дочь адмирала Наталья Борисовна Нордман происходила из обрусевшего шведского рода. В русской литературе она осталась Натальей Северовой, написавшей немало памфлетов, повести «Эта», «Крест материнства», «Интимные страницы», несколько пьес.
Наталья Борисовна вечно хлопотала о каких-то сиротах, помогала голодным курсисткам, безработным учительницам. Художник Илья Репин, по свидетельству Корнея Ивановича Чуковского, «проводил с ней все свое свободное время».
Вот и в Париж, на Всемирную художественную выставку 1900 года, где он был членом международного жюри, Репин поехал вместе с Натальей Северовой. В том же году Илья Ефимович поселился с ней под Петербургом – в дачном месте Куоккала. Ныне оно называется Репино.
Восхищение художника личностью любимой женщины осталось во множестве портретов Натальи Борисовны: читающей, сидящей за роялем, слушающей замечательных репинских друзей, что-то пишущей за маленьким, педантично строгим столом, в углу которого стоит вазочка с цветами… В 1902 году Репин создал и ее скульптурный портрет, красивый по лепке и тонко прочувствованный.
Репин Илья Ефимович
Автопортрет с Натальей Борисовной Нордман
Затем изобразил себя с женой на балконе.
Художник частенько жалел, что его любимая не получила прочного систематического образования. «Что могло бы из вас выйти! – говорил он. – Вам необходим правильный, ежедневный труд». Хотя, если говорить об образовании, стоит упомянуть, что Нордман владела шестью языками настолько хорошо, что переводила Репину зарубежные газеты прямо с листа!
Наталья Борисовна рано осталась без отца. Несмотря на весьма ограниченные средства, ее мать продолжала выезжать в свет, а дочери внушала, как сказано в одной книге, «барское отношение ко всякому труду». Поощряемая Ильей Ефимовичем, Нордман как раз и стала заниматься литературой. Она писала романы, повести, эссе, трактаты, появлявшиеся с иллюстрациями Репина. Была замечательным фотографом в ту пору, когда и мужчины редко умели пользоваться фотоаппаратом.
На ее снимках мы видим, как Репин шагает в весеннем плаще по валунам среди сосен, как он отправляется на лыжную прогулку – в шароварах, в какой-то крылатой куртке, спортивной шапочке; как, стоя босыми ногами в земле, подвернув брюки, копает пруд вместе с рабочими…
Об отношении Натальи Борисовны к Репину свидетельствует ее запись в дневнике:
«…Уже не боюсь его и совместной жизни. Только ее и желаю и думаю, что она могла бы быть очень счастливой».
В конце 1900 года художник поселился в имении Нордман в Финляндии, в ставших знаменитыми Пенатах.
В имении к дому была пристроена мастерская, выходившая в парк, устроенный, благодаря трудам Натальи Борисовны, с прудами, мостиками, террасами и беседками. Здесь Северова писала свои книги, собирала в один альбом, дошедший до наших дней, все опубликованное о муже; здесь Репины принимали друзей – Горького с М. Ф. Андреевой, Стасовых, Чуковских, Леонида Андреева…
В. В. Стасов говаривал про Наталью Борисовну: «она парень недурной, даже интересный». Среди русской интеллигенции были популярны репинские «среды», на которых могли появиться даже неприглашенные. Особенно весело бывало на Рождество.
«Мерцали огни елки, а кругом носились, прыгали и кружились пары, – описывала подруге один из новогодних праздников Наталья Борисовна. – И. Е. отбивал отчаянного трепака…»
Бульварные репортеры нередко подсмеивались над женой Репина. Она сажала за общий стол прислугу, настаивала на вегетарианской кухне, утверждала, что любого человека обогащает участие в самодеятельном искусстве.
И в Пенатах, как называли хозяева свою дачу, не только пел Шаляпин и читала лермонтовские стихи Мария Федоровна Андреева, но играли на гармониках и балалайках садовники и дворники, плясали свои народные танцы латыши-плотники и финки-поварихи, устраивались елки и хороводы. Гостям не прислуживали за столом; никто, кроме хозяина, не подавал им пальто.
Всюду висели плакаты: «Не ждите прислуги, ее нет», «Все делайте сами», «Ударяйте в гонг, входите и раздевайтесь в передней» и т.д. Хозяйка раздавала гостям свою брошюру под названием «Я никого не ем!»
«Можно один раз разыграть для смеха такую комедию, – считает биограф художника Софья Пророкова. – Но когда спектакль продолжается всю жизнь, он прискучивает… Прислуга в доме жила, не могли же все эти многочисленные блюда, приготовленные из сена, и котлеты из овощей появиться на столе по мановению руки хозяйки Пенат, и не она сама после разъезда гостей мыла посуду. Все это делала прислуга, и только внешне дело изображалось так, что обходились без посторонней помощи».
Горький Алексей Максимович, Андреева М.Ф.,
Нордман Н.Б. и Репин Илья Ефимович
(фотография в мастерской Репина в Пенатах, 1905)
«Когда в Куоккале жил А. М. Горький, – вспоминала М. К. Куприна-Иорданская, первая жена А. И. Куприна, – мы с Александром Ивановичем сперва заезжали к нему обедать, и он говорил нам: «Ешьте больше, ешьте больше! У Репина ничего кроме сена не получите!»
Когда художник приезжал в Петербург к своим друзьям Антокольским, то с удовольствием вкушал там хорошо зажаренный бифштекс, прося только не рассказывать Наталье Борисовне об этом «падении». Сама она тоже была не прочь побаловаться в тишине чем-нибудь вкусненьким.
«Некоторых гостей, в том числе и меня с Александром Ивановичем, Нордман-Северова приглашала к себе в спальню, – продолжает М. К. Куприна-Иорданская. – Здесь у нее, в ночном столике, стояла бутылка коньяку и бутерброды с ветчиной. «Только, пожалуйста, не проболтайтесь Илье Ефимовичу!» – говорила она».
В газетах быт Репиных описывали с комическим ужасом, утверждая, что супруга приказывает престарелому художнику «есть сено» и «купаться в колодце». Страстное стремление хозяйки Пенат заботиться о слабых и считать своей семьей практически чужих ей людей почему-то вызывало презрение и подозрительность журналистов.
Портрет Надежды Борисовны Нордман-Северовой
Зимой 1910 года Нордман арендовала в поселке Оллила деревенский летний театр, который вскоре был куплен Репиным на ее имя. Там читали лекции Чуковский и ученые, с которыми дружил художник. В 1911-м в этих местах был устроен первый детский сад. Нордман и ее помощницы приходили пять раз в неделю, чтобы заниматься с детьми. Правда, Наталья Борисовна осталась недовольна этим опытом.
Ее суматошная общественная деятельность со временем начала утомлять Репина, он часто бывал раздраженным. И Нордман решила ненадолго уехать, чтобы прекратить начавшиеся ссоры. Оказалось – навсегда…
Первые признаки чахотки появились у нее еще в 1905-м. Тогда художник повез Наталью Борисовну в Италию, где они пробыли несколько месяцев. А теперь болезнь подступила к ней вплотную, и Нордман вновь уехала лечиться в Италию, а затем в Швейцарию. Сначала врачи обещали выздоровление, но вот возвратились нераспечатанными репинские письма к жене, а вскоре пришла телеграмма со страшной вестью: 28 июня 1914 года, опекаемая семьей Петра Кропоткина, Наталья Северова умерла на чужбине.
Портрет писательницы Наталии Борисовны Нордман-Северовой, жены художника
1911
Художник: Репин Илья Ефимович
Ее похоронили в Орселино. Репин хлопотал о швейцарской визе, просил не хоронить Наталью Борисовну без него, но все-таки опоздал. Он пошел на кладбище и зарисовал в дорожный альбом могилу женщины, с которой прожил пятнадцать, в общем-то счастливых лет.
Илья Ефимович вернулся в Пенаты накануне своего семидесятилетия. Он прожил еще шестнадцать лет, окруженный друзьями и почитателями, к нему переехали дочери…
Репин все чаще вспоминал любимую женщину.
«Осиротелый, я очень горюю о Н. Б. и все больше жалею об ее раннем уходе, – признавался он. – Какая это была гениальная голова и интересный сожитель!»
Однажды в усадьбу залетела серая пичужка и, посидев на бюсте Нордман, стоявшем перед окнами, улетела в сад. «Может быть, это ее душа сегодня прилетела…» – тихо молвил Илья Ефимович.
Пенаты, по завещанию Натальи Борисовны, по смерти художника передавались Академии художеств с тем, чтобы здесь был дом-музей И. Репина. Сам же он лишь просил разрешения быть похороненным в том самом саду около дома, где, несмотря ни на что, был так счастлив.
После 1918 года Пенаты оказались на финской территории. Здесь жил сын художника, Юрий Ильич Репин. Оторванный от Родины, оставшийся в полном одиночестве и вынужденный жить в приюте для стариков, он разбился в 1954 году, выпав из окна…
Портрет писательницы Н.Б.Нордман-Северовой
1905
Художник: Репин Илья Ефимович
За чтением (Портрет Наталии Борисовны Нордман)
1901
Художник: Репин Илья Ефимович
