Думы
Думы
ДУМЫ - украинские исторические песни особой формы (свободные по ритму и лишенные строфического членения), создавшиеся в казацкой среде XVI-XVII веков и записанные в XIX в. от профессиональных певцов (кобзарей); как пережиток прошлого сохранились в УССР до наших дней. Название «дума» подобно великорусской «былине» - позднейшего происхождения, хотя с иным значением встречается у польских писателей в применении к украинскому песенному творчеству еще в XVI в. (Сарницкий в своей летописи под 1506 говорит напр. об «элегиях, которые у русских называются думами», но имеет в виду вероятно похоронные песни-причитания). В старейших записях Д. именуются просто «повестями»; в кобзарском обиходе - козацкими, лыцарскими, молодецкими песнями; впервые в 1827 Максимович назвал (вероятно, под польским влиянием) думами «героические песнопения о былинах (т. е. о событиях)», относящихся по преимуществу ко временам гетманства до Скоропадского (1709). Большинство Д. по своему жанру - лиро-эпические песни (т. е. песни, в основе которых лежит эпический мотив, но в лирическом эмоциональном его освещении: тип, представленный в лит-ре старинным испанским «романсом» или сербскими песнями о битве на Коссовом поле и под.). Однако от прочих лиро-эпических и в частности исторических песен Д. довольно ясно отличаются способом передачи и формой. Песни поются, Д. исполняются мелодийным речитативом; форма песни более или менее устойчива - Д. (подобно былине) импровизируется, причем даже при повторном исполнении одной и той же Д. детали текста могут видоизменяться; стих Д. - свободный, причем следующие друг за другом стихи обычно неравносложны; песни делятся на равные по количеству стихов строфы, в Д. такого деления нет, и возможно подметить лишь членение на не-равностишные периоды или тирады, замыкающие определенный образ или законченную мысль.
Когда и при каких обстоятельствах возникла в украинской лит-ре форма Д.
- в настоящее время еще трудно сказать с полной определенностью. Были попытки связать ее с поэтическими формами феодальной Украины - Руси XII в., напр. со «Словом о полку Игореве», где имеются сходные с Д. мотивы и приемы. В издании украинских исторических песен Антоновича и Драгоманова (1874-1875) «Слово» названо «Д. XII столетия»; однако «Слово» - продукт единоличного творчества, произведение книжное, тогда как Д. дошли до нас путем многовековой устной передачи, и момент индивидуального авторства в них резко не выступает. Прямой связи с великорусской былиной у Д. нет, хотя в тематике Д. и былин попадаются незначительные черты сходства; однако сама память о «киевских богатырях» ко времени возникновения Д. на Украине почти бесследно исчезла. Высказывалось предположение (Дашкевич, Сумцов) о возникновении Д. под южно-славянским влиянием, последнее однако доказать не удалось. Отмечалась близость мелодийного речитатива Д. к речитативам церковного богослужения (исследования Ф. Колессы) и вместе с тем связь Д., особенно с музыкальной стороны, с похоронными причитаниями («голосіння») - низшей ступенью того «речитативного стиля», к-рый так пышно развился в Д. Связь Д. с этими памятниками устного творчества несомненна, но в стиле Д. есть черты, отсутствующие в них. Наиболее распространенной теорией происхождения Д. остается теория (Житецкого), рассматривающая Д. как своеобразный синтез творчества «народного» и книжно-интеллигентского и видящая в основе Д. «народную песню», оформленную влиянием школьных силлабических вирш XVI-XVII веков. Язык думы изобилует архаизмами, славянизмами; отдельные мотивы и стилистические формулы Д. находят себе параллель в схоластической проповеди, в панегирических (хвалебных) виршах, в старинной школьной драме и т. д. Книжный элемент в историческую песню мог быть внесен бродячими школярами в XVII веке, игравшими на Украине роль посредников между школьной культурой и народными массами (ср. подобное явление в феодальной и торгово-капиталистической Западной Европе). Участники казацких походов, бродячие школяры, «мандровані дяки» были близки к «нищей братии», инвалидам козацких войн, к-рая призревалась в больницах-богадельнях (в шпиталях «для людей рыцерских, от неприятелей в разных битвах покалеченных»), и к-рая в свою очередь была хранительницей исторических воспоминаний и традиций козачества. В школах и «шпиталях» старинной Украины сосредоточивалась полународная, полукнижная среда, объединявшая на время умственные интересы духовенства, козаков и «посполитого» люда (т. е. городского мещанства и селян): из этой именно среды и выходили творцы Д. С течением времени они выработались в особый тип войсковых кобзарей или бандуристов, к-рые сопровождали козачество в его походах, а по окончании походов разносили славу о них по всей Украине, обслуживая не только эстетические запросы широкой и разнообразной аудитории, но и задачи социально-политической агитации и пропаганды. Таким образом эпохой окончательного сложения думы является эпоха, когда организованное козачество, выросшее в крупную общественную силу, становится вождем городского мещанства и селянской массы в их борьбе с польским крупновладельческим панством и стремится к созданию своей козацкой державы. Д. явились козацкой сословной поэзией, воспевающей славные деяния козацкой старшины, пропагандирующей идеи военного товарищества, утверждающей руководящую политическую роль козачества на Украине.
Социальное расслоение, разделившее уже в середине XVII в. (особенно резко после козацкой революции 1648-1654) козачество на три группы (козацкой старшины, тянувшейся к землевладению, козаков-сечевиков, чьим занятием были походы, торговля, ремесла, - и козацкой «дрібноти», восстававшей против всяких привилегий и искавшей социально-экономического уравнения), в Д. почти не нашло отражения, - некоторый отголосок его можно видеть лишь в «Д. про Ганджу Андыбера». Но это социальное расслоение именно и приостановило дальнейшее развитие Д. В XVIII-XIX вв. Д. уже не слагаются, консервируясь в корпорациях слепых певцов, кобзарей и бандуристов, преимущественно на территории левобережной Украины. Певцы эти называются кобзарями - от слова «кобза» - музыкальный струнный инструмент с небольшим корпусом и длинной шейкой, заимствованный видимо от татар; бандуристами - от слова «бандура» - сходного типа инструмент, но с короткой шейкой и со струнами из желтой меди, числом от 12 до 28 (в настоящее время названия бандура и кобза прилагаются к одному и тому же инструменту) и лирниками - от «лиры» - струнно-клавишно-смычкового инструмента (в репертуаре лирников Д. впрочем встречаются реже). Среди кобзарей XIX в. были выдающиеся художники, как напр. Андрій Шут, Остап Вересай, Иван Крюковский, Хведир Холодный и др.; о них мы имеем восторженные отзывы, но детальное изучение быта профессиональных певцов началось уже в эпоху упадка их дела. Опыты такого изучения (напр. работа академика М. Н. Сперанского о кобзаре Пархоменке) вскрыли картину жизни певческих товариществ, составляемых кобзарями. Каждое товарищество располагало определенной территорией, на к-рую оно старалось не допускать лиц, не принадлежащих к его составу; у товарищества имелся свой центр - обыкновенно определенная церковь данной местности; неписанный устав предусматривает работу выборного правления и общих собраний, а также общую кассу, состоявшую из членских взносов. Товарищество давало право учительства и контролировало успешность особым экзаменом; прием нового члена обусловливался наличностью профессиональных знаний, умением играть на бандуре или лире, знанием определенного количества песен и условного профессионального языка («лебийска мова»). Самый прием в членство обставлялся особым ритуалом, напоминающим отчасти ритуал приема старинных ремесленных цехов.
Репертуар профессиональных певцов, исполнителей думы, охватывает в общем три-четыре десятка сюжетов (точную цифру указать трудно, так как жанровое отграничение думы от прочих исторических песен - дело сравнительно новое в науке: в одном из новых, популярных сборников, составленном видным специалистом вопроса, ак. Ф. Колессой (1920) помещено 49 дум), из которых каждый представлен немалым количеством вариантов. По своей тематике Д. обыкновенно делятся на две больших группы. В первой, старшей по времени, изображается борьба козачества с турками и татарами, в к-рой козаки представлены то в активной роли борцов, то в пассивной - страдальцев в турецкой неволе. Последние темы преобладают, почему и вся группа носит иногда название невольницких Д. Сюда же относятся и некоторые Д. дидактически-бытового характера. Изображая тяжкие страдания пленников, обращаемых в рабство, превращаясь порой из эпической песни в лирический плач, Д. этим самым возвеличивают социально-этическую ценность козачества, высоту его подвигов и связанных с ними страданий. Именно к этим думам более всего приложима новейшая теория происхождения Д. ак. Ф. Колессы, утверждающая, что Д. ответвились от поэзии похоронных причитаний и, в частности, что Д., описывающие смерть козака, могли быть своеобразным поминанием павших в бою безвестных козаков. Эти же Д. могли служить и целям агитации населения за выкуп украинских пленников из турецкой неволи. Основы козацкой этики в этих Д. построены на тесной связи каждого члена боевого товарищества со всем коллективом, на уважении к семейной спайке, на своеобразной «вере христианской», опять-таки понимаемой прежде всего как средство отличить «своих» от «чужих», на глубокой привязанности к родине, к-рая из неволи представляется в особенно нежных красках («ясні зори, тихі води, край веселий, мир хрещений»). Наиболее популярны из данной группы Д. о Марусе Богуславке, о Самуиле Кошке, о побеге трех братьев из Азова, об Олексии Поповиче, о буре на Черном море.
Д. о Марусе Богуславке открывается образом мрачной темницы, где уже тридцать лет томятся 700 невольников, не видящих ни божьего света, ни праведного солнца. Приходит к ним Маруся, поповна из города Богуслава, также когда-то взятая в плен, но потуречившаяся «для роскоши турецкой, для лакомства несчастного», и напоминает невольникам, забывшим дни, что сегодня «великодня суббота», а завтра святой праздник, «Великдень» (Пасха). Козаки проклинают Марусю, что напоминанием о празднике она увеличила их страдания: но Маруся, жена турецкого паши, принесла тайно взятые ключи от темницы и освобождает своих одноплеменников. Ей самой уже не вернуться «з віри бусурменськоі» домой, и пусть ее родные не собирают и не посылают выкупа. В образе Маруси Богуславки, как указывают историки, воплощено типичное для XVI-XVII вв. явление: известен целый ряд пленных украинок, ставших женами турецких султанов (одна из наиболее известных, так называемая Роксолана, жена Сулеймана I) и приобретавших этим власть и влияние. Дума о Марусе окрашена в густой лирический колорит. Д. о Самуиле Кошке (Самійло Кішка), напротив, отличается развитым эпико-драматическим сюжетом. Самійло Кішка - лицо реально существовавшее: это кошевой атаман конца XVI начала XVII веков. Известно, что в начале XVII в. он был в турецком плену, но о бегстве его из плена ничего неизвестно. Исследователям удалось разыскать итальянский рассказ 1642 г. о том, как знатный офицер-русин, по фамилии Симонович, при помощи ренегатов-одноплеменников, овладел турецкой галерой и освободил свыше двухсот невольников «из польской Руси». Это событие видимо и легло в основу думы. Главное ее действие происходит на большой турецкой галере (дается ее описание), плывущей из Трапезунда в Козлов (Евпаторию). Здесь среди трехсот пятидесяти невольников, к-рых истязает и мучает Алкан Паша, начальник галеры, томятся Самійло Кішка - гетьман запорожский, Марко Рудній - судья військовий и Мусій Грач - військовый трубач, а надзор за ними поручен бывшему переяславскому сотнику, ляху Бутурлаку, к-рый, не выдержав в свое время мучении плена, потуречился и стал свободным. В ряде эпизодов с драматически нарастающим действием Д. рассказывает о том, как, обманно похитив у Бутурлака ключи от цепей в отсутствие Алкана Паши, пирующего в Козлове у своей любовницы «дівки Санжаківни», Самійло освободил товарищей, вместе с ними перебил турок, оставив в живых только Бутурлака, как затем, преодолевая опасности, галера приходит в Сечь, где начинается веселый дележ добычи: одну ее часть жертвуют на монастыри и церкви, другую оставляют себе, третью пропивают. Д. кончается славословием героя. В ней много действия, ряд характерных для эпохи деталей (вещий сон Алкана Паши, плач покинутой Санжаківны) и характерное для эпоса отсутствие индивидуальных черт в обрисовке действующих лиц. Д. о побеге трех братьев из Азова носит лирико-драматический характер: двое братьев убегают на конях, третьему - меньшему - коня нехватило, он бежит за конными пеший, сечет свои козацкие ноги о корни и камни, заливает кровью следы, молит братьев подождать, дать коням отдохнуть, довезти его до христианских городов. Средний брат, более мягкий, готов уступить, но ужас преследования берет верх: братья покидают младшего в поле, и он гибнет от голода и усталости в безлюдной степи, на Савур-могиле (курган), над к-рой кружатся вороны, слетаются сизоперые орлы, ожидая своей добычи. Конец Д. неодинаков в различных вариантах: в одних - братья гибнут, настигнутые турками; в других - братья возвращаются домой, и родители проклинают бессердечного старшего брата.
Д. об Олексии Поповиче исследователями рассматривалась как иллюстрация к широко распространенному в старину обычаю приносить жертвы морю во время опасной для мореплавателей бури и к вере в то, что присутствие грешника на корабле вызывает бурю. Это верование, отразившееся в ряде религиозных легенд, лежит между прочим и в основе одного эпизода былины про Садка-богатого новгородского «гостя»; с другим былинным богатырем, Алешей Поповичем, у героя украинской Д. общее только одно имя. На Черном море козаков застигла страшная буря (дается пейзаж разбушевавшейся стихии, среди к-рой высится белый камень, а на камне сокол жалобно «квилить», глядя на море); старшина велит всем козакам каяться, чтобы узнать, за чьи грехи поднялась буря; все молчат, кается только один Олексій Попович, пирятинец; перед отъездом он не попросил благословения у родителей, не уважал старшего брата и старшей сестры, проежая мимо сорока церквей не снимал шапки, не делал крестного знамения, не вспоминал отцовско-материнской молитвы, потоптал своим конем триста душ маленьких детей и т. д. По окончании исповеди, буря утихает, Олексій Попович выходит на палубу, берет «святе письмо» и поучает козаков о значении отцовско-материнской молитвы, к-рая приносит великую помощь «у купецтві, і в реместві, і на полі, і на морі». Новейшие исследования, отделяя Д. об Олексии Поповиче от сходной по теме Д. о буре на Черном море, указывают, что тогда как Д. о буре выражает традиционное родовое мировоззрение, Д. об Олексии отражает взгляды профессиональных мореходов: грехи Олексия - нарушение правил, от которых зависит счастье в дороге.
Вторая большая группа Д. посвящена эпохе Богдана Хмельницкого и ближайшему к ней времени - т. е. эпохе союза козачества с городским мещанством и «посполитым» людом для борьбы с польским панством. Большинство дум этой группы носит крестьянский характер: в области чисто-козацких и церковных интересов находятся только Д. о Хмельницком и Барабаше (о том, как Хмельницкий, подпоив Барабаша, похитил у него грамоту короля Владислава, в 1646 году возвращавшую козакам издавние привилегии), о походе в Молдавию и о смерти Хмельницкого. Думы эти с большим правдоподобием передают настроения козачества в эпоху наивысшего подъема его сил: исследователь (И. Франко), сопоставив их со свидетельствами современных им летописей, приходит к выводу, что они составлены на основании козацких летописцев. Любопытно, что такой крупный исторический факт, как соглашение Хмельницкого с Москвой, не нашел отражения ни в одной Д. (как вообще ни в одной песне). Зато песня уделила много внимания борьбе, возникшей на национально-сословной и религиозной почве: в ярких красках изображается грабительство польской шляхты и евреев-арендаторов, равно как и расправа козаков с ними. Дума о Корсунской битве напр. рассказывает о том, как взятый в плен «коронный гетман» Потоцкий отдается козаками в неволю крымским татарам, как спасаются бегством евреи-арендаторы, как пана Яна вяжут, как барана, а пана Якуба вешают на дубе и т. д. (ср. также другую Д. о притеснениях арендаторов и о козацком восстании 1648 г.). Вообще эпоха козацкой революции была, видимо, эпохой большого подъема песенного творчества. Однако, разрастаясь количественно, качественно новый песенный эпос уже не поднимался до эстетического уровня старших невольницких дум, хотя в Д. младшей группы мы и найдем новые черты, черты юмора, переходящего порой в иронию, то горькую, то злую. Начинается распад козацкого единства и вместе с ним и упадок козацкого авторитета в массах. На место героических образов, обвеянных романтической стариной, дума про козацкое житье напр. рисует образ козака-нетяги (неудачника), проводящего мирное время в корчме: его хата соломою не покрыта, на дворе ни полена дров, плетень развалился; козацкая жена всю зиму ходит босой, носит воду горшком и поит из него детей единственной в доме деревянной ложкой. Еще более выразительную картину дает Д. про Ганджу Андыбера, не так давно открытая ак. Возняком в старинной записи конца XVII в., а в устной передаче известная с давнего времени. В Д. выступает козак-нетяга в подбитой ветром шапке, в сапогах, из к-рых выглядывают и пятки, и пальцы, в свитке из самого простого сукна. Приходит он в корчму, где сидят «дуки-срібляники» - Войтенко, Золотаренко и Довгополенко, представители новой нарождающейся на Украине земельно-торговой аристократии; его пробуют выгнать в шею, по сделать это с упрямцем не так легко, и Довгополенко, смягчившись, бросает ему денежку: пусть козак на нее выпьет пива. Хозяйка велит девке Насте принести кружку самого скверного пива; по ошибке ли или преднамеренно, девка наливает напротив наилучшего и несет, притворно отворачиваясь, - «свій ніс геть одвертае, будто те пиво воняе». Выпив, козак хмелеет и начинает буйствовать. Он уже грозно кричит на «дуков» (называемых также «ляхами»): «гей ви, ляхове, вразькі синове. ік порогу посувайтесь. Мені, козаку-нетязі, на покуті місце попускайте. - Посувайтесь тісно. Шоб було мені, козаку-нетязі, де на покуті із лаптями сісти». Дуки потеснились: впрочем, когда нетяга, вытаскивая ценный кинжал, бросает его хозяйке в заклад за ведро меду, они высказывают сомнение, сможет ли когда-нибудь бедняк выкупить его обратно. Тогда козак снимает пояс и высыпает из него на весь стол золотые червонцы. Отношение к нему сразу меняется: хозяйка начинает за ним ухаживать, дуки умолкают; на зов козака приходят его товарищи и надевают на него драгоценные одежды. Дуки в смущении поняли, что под видом козака-нетяги среди них находится Фесько Ганджа Андыбер - гетман запорожский. Они начинают наперерыв его угощать горилкою и медом, и Ганджа принимает угощение, но не пьет, а выливает все на свои одежды: «эй, шати моі, шати (богатые одежды) пийте-гуляйте: не мене шанують (почитают), бо вас поважають - як я вас на собі не мав, то й чести од дуків-срібляників не знав». Он велит своим козакам наградить двух «дуків-срібляників» розгами и щадит лишь Довгополенка, не пожалевшего для него денежки. Является ли Ганджа реальным историческим лицом, изображен ли в лице героя Д. один из кандидатов на гетманскую булаву после смерти Хмельницкого, Иван Брюховецкий (предположение М. Грушевского) - не так важно: существенно то, что в основе Д. лежит определенная социальная идея, и самое превращение козака-нетяги в гетмана - только наивный прием для возвеличивания общественной ценности козацких низов, к-рыми Д. вдохновлена. Она, если не исторически, то психологически замыкает цикл козацкого эпоса Д.: новые песни слагаются уже среди иных исторических условий, в иной социальной среде и не принимают формы Д. На уничтожение гетманщины в 1764 устное творчество не откликнулось («Ой горе-біда - не гетманщина, недокучила вже вража панщина»); напротив, уничтожение Запорожской сечи в 1775 «вражей матерью», Екатериной II, вызвало взрыв негодования и сожаления в песнях, но песни эти стоят уже вне поэзии Д. Это - «песни об общественных делах» (как назвал их в сборнике 1881 Драгоманов). Жизнь Д. закончилась вместе с постепенным переходом козацкой старшины на положение «малороссийских дворян». Однако, перестав существовать как факт живого устного творчества, Д. продолжала жить уже в иных общественных слоях - как предмет этнографического и эстетического интереса.
История собирания и изучения Д. имеет значение отнюдь не только как страница из истории украинской науки: Д. стали предметом «народной гордости», одним из краеугольных камней, на которых сперва украинское мелкопоместное дворянство, а затем средняя и мелкая буржуазия Украины XIX-XX вв. мечтали основать здание национальной культуры. Это общественное, научное и художественное «переживание» и осознание эпоса Д. в новое время можно разделить на три эпохи. Первая - охватывает начальные десятилетия XIX в. и в области издания текстов представлена сборниками М. Цертелева «Опыт собирания старинных малорусских песней» (СПБ., 1819, первое печатное собрание десяти Д.), изданиями Максимовича («Малороссийские песни», 1827), П. Лукашевича («Малорусские и червоннорусские народные думы и песни, 1836) и «Запорожской стариной» Срезневского (1833-1838). Под влиянием общеевропейского романтического интереса к народности и народной старине, а в частности под влиянием незадолго перед сборником Цертелева вышедших «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова (первая публикация былинных текстов 1818), собиратели из дворянской среды мечтают открыть у себя новую Илиаду или второе Слово о полку Игореве. Певцы Д. представляются им в образе скандинавских скальдов или менестрелей. Результаты собирания их несколько разочаровывают: «это безобразные развалины, свидетельствующие о красоте разрушенного здания», говорит Цертелев в предисловии к своему сборнику; отсюда - желание подправить, дополнить растерянные странички из великой книги кобзарного эпоса и диктуемая патриотическими соображениями фальсификация Д. Особенно постаралась в этом отношении «Запорожская старина» Срезневского. Нередки бывали случаи, когда любители старины из дворян учили кобзарей Д. собственного сочинения, стараясь направить творчество профессиональных певцов по определенному руслу. Результаты этих стараний были невелики. О научном исследовании Д. в этот период говорить не приходится: оно ограничивается замечаниями Максимовича при изданиях текстов, а в области анализа не идет дальше голословных эстетических оценок такого напр. рода: «Голоса древних Д. Малороссии проникают душу каким-то неизъяснимо томным впечатлением: они соединяют в себе тоску по родине и неукротимую месть славянина, когда его несчастья перешли меру человеческого терпения. Сии шестистопные и даже восьмистопные песни исходят из широкой груди Русин так гибко, так мелодически, как будто самые нежные романсы Жуковского или Пушкина» и т. д. (Лукашевич).
Второй период начинается с 40-х гг., по мере проникновения на Украину веяний буржуазного романтизма, вызванных наличностью подходящих социально-экономических условий: усилившимся кризисом помещичье-крепостного хозяйства, ростом капитализма и т. п. С этим периодом совпадает рост эстетического интереса к Д., чье влияние резко бросается в глаза в художественном творчестве писателей 40-50 гг. Достаточно указать на широкое использование Д. в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в историческом романе Гребенки «Чайковский» (герой романа - пирятинский попович Олексий, а в текст вставлена в русском переводе выше пересказанная Д.), в романтических поэмах Т. Шевченка, в стихотворениях П. Кулиша: последний делает даже попытку дать сводку Д. в связное целое (подобное напр. финской «Калевале» Ленрота) - в поэме «Украiна. Од початку Вкраiни до батька Хмельницкого» (1842), попытку впрочем неудачную. Другая характерная для времени черта, стоящая в связи с общим ростом индивидуализма и интереса к человеческой личности - это пробуждение интереса к личностям профессиональных певцов-кобзарей, восторженное внимание к ним: в лит-ре впервые появляются их имена (Андрій Шут, Остап Вересай и др.), даются о них биографические и иные сведения. Главными деятелями в области собирания и издания Д. в это время были Метлинский («Народные южно-русские песни», 1854) и Кулиш («Записки о южной Руси», 1856-1857). Обнаружено большое богатство новых вариантов Д.; спроектированы правила для их собирания; положено начало научного отношения к Д.; сделаны (в работах Буслаева, 1850, и Костомарова «Об историческом значении русской народной поэзии», 1843) первые шаги к изучению Д. как исторического памятника. Еще в 80-х гг. запоздалый эстет гетманофил В. Горленко в своих статьях и собирательской работе является продолжателем тенденции и настроений данного периода по отношению к Д. Романтическое увлечение эпосом Д., проникающее украинскую историческую драму и трагедию (почти до предоктябрьской эпохи), создано и взлелеяно опять-таки в данный период. Однако, издания и исследования Д., сохраняющие до сих пор научное значение, появились все же лишь в третий период, с 60-70-х гг. XIX в., когда социальной группой, творящей украинскую культуру, сделалась радикальная мелкобуржуазная (разночинная) интеллигенция. Народнический уклон заставлял ее видеть в Д. продукты общенародного творчества, живущего до сих пор в селянской массе, к-рой, с их точки зрения, должно принадлежать будущее. Отсюда желание уже отнюдь не «подновить», и не только сохранить, но поддержать и возродить самобытное народное творчество. Событием эпохи явилось издание «Исторических песен малорусского народа» В. Антоновича и М. Драгоманова (К., 1874-1875, 2 тт.) - издание, ставившее целью продемонстрировать историю украинского народа, как она рассказана им самим в поэтической форме, доказать, что в украинском народе сохранились воспоминания обо всех стадиях его исторической жизни, начиная с Киевской Руси (и что следовательно неправы русские великодержавцы, утверждавшие позднее сложение украинской народности). Несмотря на свою тенденциозность, издание было крупным вкладом в науку: впервые отделены были в нем от подлинных текстов подделки, каждая Д. представлена наличностью всех известных тогда вариантов, впервые к текстам Д. дан широкий исторический и сравнительно-литературный комментарий, ценный для изучающего Д. и историческую песню и до сих пор. В области исследования Д. таким же трудом, сделавшим эпоху, были (резюмированные выше в основном) «Мысли о народных малорусских Д.» П. Житецкого (К., 1893). Начало XX в. ознаменовалось новым подъемом интереса к профессиональным носителям Д. - бандуристам, кобзарям и лирникам - в связи с XII археологическим съездом в Харькове (1902). Съезд, организовавший музыкальный «смотр» кобзарей, прошедший у публики с чрезвычайным успехом, внушил мысль об устройстве кобзарских концертов в разных городах Украины: за дело энергично взялся известный украинский писатель и знаток народной музыки Г. М. Хоткевич, но администрация, зорко и опасливо следившая за всякими проявлениями «украинофильства», уже в 80-х гг. преследовавшая выступления кобзарей на базарах и ярмарках с Д., - приостановила и эту волну увлечения народным искусством. Почти нелегально в 1908, на средства, пожертвованные гл. обр. известной поэтессой Лесей Украинкой, галицийский ученый, д-р Ф. Колесса (ныне академик УАН), совершил по Украине экспедицию для фонографической записи Д., результатом к-рой было установление формальных примет Д. и исследование о генезисе Д., уже указанное выше. Параллельно с этим сравнительно новым интересом к музыке Д., шло изучение быта профессиональных певцов, приведшее к идее о территориальных школах певцов и территориальном репертуаре, а также изучение частных вопросов в работах Дашкевича, Сумцова, И. Франка, В. Н. Перетца и др. Венцом всех этих работ является предпринятое ныне Украинской академией наук монументальное издание корпуса Д., первый том к-рого под редакцией и с обширной вступительной статьей К. Грушевской вышел в 1927. Эстетический интерес к Д. не заглох и в среде украинских поэтов после Октября: они не раз пользовались формою Д. как оболочкой для новой тематики: у Валерьяна Полищука например мы найдем «Д. про Бармашиху» (незаможницу), у Павла Тычины - «Д. о трех ветрах» (на тему о «национальной» революции 1917) и ряд вещей в сборнике «Вітер з Украiни», где повторены многие приемы Д. для оформления уже нового и чуждого Д. содержания. «Д. про Опанаса» мы найдем и у современного русского поэта Багрицкого. Очевидно художественное влияние Д. еще длится: Д. продолжает питать и украинскую музыку (здесь можно было бы назвать ряд имен, от знаменитого украинского композитора Лысенка до написавшего в 1929 оперу на сюжет Д. про Самуила Кошку - Б. Яновского) и украинскую историческую драму - хоть от прежнего «романтического» отношения к Д. скоро не останется и следа.Библиография:
I-II. а) Тексты: Украінські народні думи, т. I корпусу, тексты № 1-13 и вводная статья К. Грушевской (Историческая секция Академии наук, комиссия исторических песен), Держ. вид. Украіни, 1927; Из прежних изданий важно: Антонович В. и Драгоманов М., Исторические песни малорусского народа, 2 тт., Киев, 1874-1875. Популярные сборники, пригодные для первоначального знакомства: Ревуцький Д., Украінські думи та пісні історичні, Киiв, 1919; Колесса Ф., Украінські народні думи, Львів, 1920. На русск. яз. Козленицкая С., Старая Украина, сб. Д., песен, легенд, П., 1916. б) Общие обзоры и исследования: Житецкий П., Мысли о народных малорусских думах, Киев, 1893; Ткаченко-Петренко, Думы в изданиях и исследованиях, журн. «Украіна», 1907, № 7-8; Арабажин К., Исторические песни и думы малорусского народа (в Истории русской литературы, изд. Сытина и т-ва «Мир», т. I, Под редакцией Е. Аничкова, М., 1908, стр. 301-334, хорошо написанный популярный очерк); Ерофеев і., Украінські думи і іх редакціі, «Записки Украінського наукового товариства в Киiві», 1909, №№ 6-7; Колесса Ф., Мельодіі украінських народних дум, «Материяли до украінськоі етнольогіi, т. XIII-XIV, Львів, 1910-1913; Его же, Генеза украінських народних дум, Львів, 1921. в) Об отдельных думах: Андриевский М., Козацкая дума о трех азовских братьях в пересказе с объяснением и разбором, Одесса, 1884; Сумцов Н., Дума об Алексее Поповиче, «Киевская старина», 1894, № 1; Науменко В., Происхождение малорусской думы о Самуиле Кошке, «Киевская старина», 1883, № 4; Томашівський С., Маруся Богуславка в украінськоі літературі, «Літературно-науковий вістник», Львів, 1901, кн. 3-4; Франко і., Студіі над украінськими народними піснями, «Записки наукового товариства імени Шевченка у Львові», тт. 75-112 и отдельно: Львів, 1913. О кобзарях - кроме старых работ - работа М. Н. Сперанского, Южно-русская песня и современные ее носители, «Сб. Историко-филологического о-ва при Нежинском институте», т. V, Киев, 1904. Марксистского анализа эпоса дум еще не сделано: некоторые попытки его у В. Коряка, Нарис історіі украінськоі літератури, т. I; и у Дорошкевича О., Підручник історіі украінськоі літератури, изд. 2-е, § 81.
III. Бродский Н. Л. и Сидоров Н. П., Русская устная словесность, Историко-литературный семинарий, Л., 1924 (текст и библиограф. указания).
Литературная энциклопедия. - В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература . Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929-1939 .
Ду́мы
1) народные украинские исторические песни, исполнявшиеся под аккомпанемент бандуры.
2) Жанр рус. поэзии 19 в., размышления на философско-социальные темы. Произведения этого жанра немногочисленны. «Думы» К. Ф. Рылеева
(1821-23) названы А. А. Бестужевым-Марлинским
«гимнами историческими», имеющими целью «возбуждать доблести сограждан подвигами предков». «Дума» (1838) М. Ю. Лермонтова
содержит беспощадный анализ современного поэту поколения. «Элегии и думы» – так назван один из разделов сборника стихов А. А. Фета
«Вечерние огни» (1883).
Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. - М.: Росмэн . Под редакцией проф. Горкина А.П. 2006 .
ДУМЫ - малороссийские народные исторические песни (см. это слово). По времени своего возникновения думы частью относятся к XVI веку, эпоха же особенного расцвета их - XVII век. В настоящее время они распространяются певцами-профессионалами, преимущественно слепцами, нередко объединенными в особые цеховые организации (см. Духовные стихи). Пение дум сопровождается аккомпаниментом народных струнных инструментов «бандуры» и «кобзы», почему и исполнители дум нередко называются «бандуристами» и «кобзарями». Содержание дум составляет описание исторических событий и бытовых подробностей, главным образом, из эпохи борьбы украинского казачества с Турцией и Польшей. Многие сюжеты уделяют внимание страданиям казацких пленников в Турции, описанию бегства оттуда (см., напр., песни про Самойла Кошку, о побеге трех братьев из Азова, о русской пленнице Марусе Богуславке). Ряд дум воспевает Богдана Хмельницкого. В иных думах поется о социальной борьбе внутри казачества (напр., дума о бедном казаке Ганже Андыбере, посрамившем «дук», т. е. богатых казаков, и ставшем кошевым атаманом). Более поздние малорусские думы превращаются в казацкие , разбойничьи , т. н. гайдамацкие песни , по настроению своему напоминающие аналогичные разбойничьи песни великоруссов (см. слово «Исторические песни »), с особенно сильно выявленным протестом против социальной неправды. По фроме своей малороссийские думы являются соединением традиционных приемов народной устной поэзии и литературного виршевого (преимущественно школьного) творчества. Думы состоят из различных по величине слогов, стихов, заканчивающихся рифмами; поэтический язык их представляет собою любопытное смешение книжных, нередко церковных выражений с элементами народно-поэтической речи.
БИБЛИОГРАФИЯ. Тексты малорусских дум напечатаны в Сборнике Б. Б. Антоновича и М. И. Драгоманова . «Исторические песни малорусского народа». Киев, 1874-5 г.г. Исследование дум со стороны сюжетной и формальной произведено П. И. Житецким Большой Энциклопедический словарь
ДУМА - 1) Поэтический жанр русской литературы, представляющий собой размышления поэта на философские, социальные и семейно-бытовые темы. Широкую известность получили «Думы» К.Ф. Рылеева, составившие своеобразный цикл философско-патриоти-ческих поэм и стихотворений: «Димитрий Донской», «Смерть Ермака», «Богдан Хмельницкий», «Волынский», «Державин» и др. К философско-лирическим принято относить «Думы» А.В. Кольцова и «Думу» («Печально я гляжу на наше поколенье...») М.Ю. Лермонтова. Один из разделов сборника стихотворений А.А. Фета «Вечерние огни» назван «Элегии и думы». Цикл стихотворений «Думы» есть у К.К. Случевского. Широкой известностью в первой половине XX века пользовалась «Дума про Опанаса» Э.Г. Багрицкого. 2) Эпический и лиро-эпический песенный жанр украинского фольклора, напоминающий русские былины. Украинские думы исполнялись речитативом, обычно в сопровождении бандуры; разделяют их на три цикла: о борьбе с турецко-татарскими набегами в XV-начале XVII веков, о народноосвободительной войне 1648-1654 годов и о воссоединении Украины с Россией, на общественно-бытовые темы.
С 1821 г. в творчестве Рылеева начинает складываться новый для русской литературы жанр - думы, лироэпического произведения, сходного с балладой, основанного на реальных исторических событиях, преданиях, лишенных, однако, фантастики. Рылеев особенно обращал внимание своих читателей на то, что дума - изобретение славянской поэзии, что в качестве фольклорного жанра она существовала давно на Украине и в Польше. В предисловии к своему сборнику “Думы” он писал: “Дума - старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас. Еще до сих пор украинцы поют думы о героях своих: Дорошенке, Нечае, Сагайдачном, Палее, и самому Мазепе приписывается сочинение одной из них”. В начале XIX в. этот жанр народной поэзии получил распространение в литературе. Его ввел в литературу польский поэт Немцевич, на которого Рылеев сослался в том же предисловии. Однако не только фольклор стал единственной традицией, повлиявшей на литературный жанр думы. В думе можно различить признаки медитативной и исторической (эпической) элегии, оды, гимна и др.
Первую думу - “Курбский” (1821) поэт опубликовал с подзаголовком “элегия”, и лишь начиная с “Артемона Матвеева” появляется новое жанровое определение - дума. Сходство с элегией видели в произведениях Рылеева многие его современники. Так, Белинский писал, что “дума есть тризна историческому событию или просто песня исторического содержания. Дума почти то же, что эпическая элегия”. Критик П.А. Плетнев определил новый жанр как “лирический рассказ какого-нибудь события”. Исторические события осмыслены в думах Рылеева в лирическом ключе: поэт сосредоточен на выражении внутреннего состояния исторической личности, как правило, в какой-либо кульминационный момент жизни.
Композиционно дума разделяется на две части - жизнеописание в нравственный урок, который следует из этого жизнеописания. В думе соединены два начала - эпическое и лирическое, агиографическое и агитационное. Из них главное - лирическое, агитационное, а жизнеописание (агиография) играет подчиненную роль.
Почти все думы, как отметил Пушкин, строятся по одному плану: сначала дается пейзаж, местный или исторический, который подготавливает появление героя; затем с помощью портрета выводится герой и тут же произносит речь; из нее становится известной предыстория героя и нынешнее его душевное состояние; далее следует урок-обобщение. Так как композиция почти всех дум одинакова, то Пушкин назвал Рылеева “планщиком”, имея в виду рациональность и слабость художественного изобретения. По мнению Пушкина, все думы происходят от немецкого слова dumm (глупый).
В задачу Рылеева входило дать широкую панораму исторической жизни и создать монументальные образы исторических героев, но поэт решал ее в субъективно-психологическом, лирическом плане. Цель его - возбудить высоким героическим примером патриотизм и вольнолюбие современников. Достоверное изображение истории и жизни героев отходило при этом на второй план.
Для того чтобы рассказать о жизни героя, Рылеев обращался к возвышенному языку гражданской поэзии XVIII - начала XIX в., а для передачи чувств героя - к поэтической стилистике Жуковского (см., например, в думе “Наталья Долгорукая”: “Судьба отраду мне дала В моем изгнании унылом…”, “И в душу, сжатую тоской, Невольно проливала сладость”).
Психологическое состояние героев, особенно в портрете, почти всегда одинаково: герой изображен не иначе, как с думой на челе, у него одни и те же позы и жесты. Герои Рылеева чаще всего сидят, и даже когда их приводят на казнь, они тут же садятся. Обстановка, в которой находится герой, - подземелье или темница.
Поскольку в думах поэт изображал исторических личностей, то перед ним встала проблема воплощения национально-исторического характера - одна из центральных и в романтизме, и в литературе того времени вообще. Субъективно Рылеев вовсе не собирался покушаться на точность исторических фактов и “подправлять” дух истории. Больше того, он стремился к соблюдению исторической правды и опирался на “Историю государства Российского” Карамзина. Для исторической убедительности он привлек историка П.М. Строева, который написал большинство предисловий-комментариев к думам. И все-таки это не спасло Рылеева от слишком вольного взгляда на историю, от своеобразного, хотя и ненамеренного, романтически-декабристского антиисторизма.
Назначение своей поэзии декабристы видели «не в изнеживании чувств, а в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего». Они были глубоко убеждены, что только те стихи достойны признания, дух и пафос которых непосредственно входит в жизнь и участвует в жизнестроительстве.
С этой же целью они обращались к историческому прошлому, стремясь «возбуждать доблести сограждан подвигами предков». В фольклоре декабристов интересовали не лирические народные песни, не сказки, а исторические предания. В древнерусской литературе они ценили воинские повести, где, по словам А. Бестужева, «непреклонный, славолюбивый дух народа дышит в каждой строке». Наиболее ярким примером исторической поэзии декабристов были «Думы» Рылеева. В предисловии к ним поэт сказал: «Напоминать юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству с первыми впечатлениями памяти - вот верный способ для привития народу сильной привязанности к родине: ничто уже тогда сих первых впечатлений, сих ранних понятий не в состоянии изгладить. Они крепнут с летами и творят храбрых для боя ратников, мужей доблестных для совета».
Сюжеты своих «дум» Рылеев заимствует в народных легендах и преданиях, в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Герои дум - мученики, страдальцы, гибнущие за правое дело, вступающие в решительную борьбу с носителями общественного зла. В думах в отличие от классической оды или поэмы преобладает лирическое начало, ключевую роль в них играют монологи героев, эмоционально насыщенные, возвышенные, исполненные патриотических чувств. Героев окружают романтические пейзажи - ночь, буря, скалы, темные тучи, сквозь которые пробивается луна, вой ветра и блеск молний («Смерть Ермака», «Ольга при могиле Игоря», «Марфа Посадница»).
Однако еще Пушкин обратил внимание на отсутствие историзма в думах Рылеева: история для него - иллюстрация, собрание положительных или отрицательных примеров, имеющих прямой агитационный смысл. Поэтому герои дум говорят одинаковым, возвышенно-декламационным языком. Лишь в отдельных произведениях Рылеев приближается к исторической достоверности в передаче характеров и обстоятельств, какая была, например, уже доступна Пушкину в его «Песне о вещем Олеге». Не случайно Пушкин высоко оценил думу Рылеева «Иван Сусанин» и увидел проблески возмужавшего дарования в поэме «Войнаровский».
В ходе подготовки к восстанию Рылеев рос и как поэт. В 1825 году отдельными книжками вышли в свет его сборник «Думы» и поэма «Войнаровский». Над «Думами» Рылеев работал с 1821 до начала 1823 года, печатая их в разных журналах. «Войнаровский» был написан в 1823 году, когда работа над «Думами» была уже оставлена. Несмотря на одновременный выход в свет, «Думы» и «Войнаровский» принадлежат к разным этапам идейно-художественного развития Рылеева. Политическое направление «Дум», сложившихся еще под непосредственным воздействием программы Союза благоденствия, было умеренным. Напротив, «Войнаровский» насыщен уже мятежным пафосом, переходящим в боевые призывы к восстанию против деспотизма.
Задачей Рылеева в «Думах» являлось художественное воскрешение исторических образов для воспитания «сограждан подвигами предков». Обращение к национальной истории было связано у Рылеева с характерным для декабристов пониманием прошлого России и с вопросом о народности искусства. «Думы» Рылеева давали портретные характеристики ряда деятелей русской истории, начиная с легендарных времен («Олег Вещий», «Ольга при могиле Игоря», «Святослав» и др.) и кончая XVIII веком («Волынский», «Наталья Долгорукова» и «Державин»). Самый отбор имен был необычайно показателен для поэта-декабриста. Герои «Дум» Рылеева — это смелые обличители зла и несправедливости, народные вожди, пострадавшие за любовь к родине. Здесь и борцы за освобождение народа от иноземных захватчиков («Дмитрий Донской», «Богдан Хмельницкий»), и военачальник («Олег Вещий», «Святослав», «Ермак»), и пламенные патриоты, гибнущие за свой народ («Иван Сусанин», «Михаил Тверской»). Чувством глубокого патриотизма проникнуты все «Думы». Рылеев зовет к борьбе с тиранами и с ненавистью относится к таким фигурам, которые опирались на иноземные силы («Дмитрий Самозванец»).
Среди «Дум», которые остались ненапечатанными при жизни Рылеева, есть и «Думы», связанные с образами новгородской вольницы. Таковы думы о «Марфе Посаднице» и о «Вадиме», защитнике древних прав вольного Новгорода.
Самое название своих «Дум» Рылеев взял из украинской народной поэзии — так назывались народные песни исторического характера. Тематическим источником большинства дум послужила для Рылеева «История государства Российского» Карамзина. Следует подчеркнуть, что идейной зависимости от Карамзина в «Думах» не было; поэт резко расходился с ним политически, использовал же он труд Карамзина как единственное в 20-е годы изложение истории России.
Еще до того, как «Думы» Рылеева были изданы отдельной книжкой, в критике завязалась интересная дискуссия, посвященная выяснению жанрового своеобразия «Дум». В статье «Взгляд на старую и новую словесность в России» друг и единомышленник Рылеева А. Бестужев отметил, что «Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков».
Критик «Русского инвалида», возражая Бестужеву, высказал сомнение в оригинальности Рылеева и указал на то, что жанр думы заимствован из польской литературы. Критик имел в виду «Исторические гимны» польского поэта Немцевича, которого Рылеев, действительно, очень ценил и с которым состоял в переписке. Однако в разработке национально-исторической темы Рылеев не был подражателем, а шел своим собственным путем. Характерно поэтому, что в издании сборника «Думы» одну думу («Олег Вещий») Рылеев сам демонстративно выделил как подражательную и поместил ее в сборнике со ссылкой на Немцевича, для того чтобы отвести дальнейшие сомнения в оригинальности своего творчества. На сомнения критика «Русского инвалида» в национальном характере самого жанра дум ответил А. Бестужев в особой статье. Он настаивал на том, что «думы суть общее достояние племен славянских», что они выросли на почве устного народного творчества и что самый жанр думы «поместить должно в разряд чистой романтической поэзии». Определяющим признаком думы, с точки зрения Бестужева, являлась национально-историческая тема в субъективно-исторической трактовке, что он особенно подчеркивал: «... дума не всегда есть размышление исторического лица, но более воспоминание автора о каком-либо историческом происшествии или лице, и нередко олицетворенный об оных рассказ».
Действительно, в рылеевских думах был осуществлен важнейший принцип романтического искусства: монологи исторических лиц и автора по существу не разнились между собой. Образ автора в думах являлся непременным спутником исторических героев. Интерес и значение дум заключались преимущественно в образе автора, поэта и гражданина, который стоит за стихами, в том образе, который объединяет весь цикл дум в единое целое.
В монологах «Дмитрия Донского», говорящего о «былой свободе праотцев», или в речах Волынского мы слышим голос самого поэта с его патриотическими призывами, чаяниями и надеждами. Все рылеевские исторические герои сходятся к одному центру, к одному образу человека — героя декабристской эпохи со всеми особенностями его миросозерцания, с характерной символикой его поэтического языка («тиран», «гражданин», «общественное благо», «вольность» и т. д.). Но миросозерцание поэта-декабриста, выраженное в «Думах», иногда вступало в противоречие с объективной сущностью того героя, в уста которого вкладывались те или иные мысли и монологи свободолюбивого содержания (как, например, в думе «Волынский»). Несомненно, что это противоречие и вызвало замечание Пушкина в письме к Жуковскому в апреле 1825 года: «Думы Рылеева и целят, а всё не в попад». В письме к самому Рылееву Пушкин сочувственно выделил лишь две вещи: «Петра Великого в Острогожске» — думу, «окончательные строфы» которой он нашел чрезвычайно оригинальными, и «Ивана Сусанина», «первую думу, по коей начал подозревать» в Рылееве «истинный талант».
В общем неблагоприятное отношение Пушкина к думам Рылеева станет совершенно понятным, если мы учтем, что Пушкин стремился к изживанию автобиографизма при создании образов исторических героев (в особенности же конкретных образов, действительно существовавших в истории).
Уже в первой половине 20-х годов Пушкин в своем творчестве сумел дойти до понимания объективной закономерности в художественном воспроизведении исторического процесса; это понимание и дало ему возможность создания «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова» — произведений, открывших новые пути в литературе. Рылеев же тогда только вступал в своем творчестве на эти пути. Но, тем не менее, «Думы» сыграли значительную роль: они содействовали укреплению в литературе интереса к историческим сюжетам, а выраженные в них идеи соответствовали целям декабристской пропаганды.
Огромное значение имело утверждение Рылеевым революционной роли поэта-патриота. В своих стихах Рылеев развивал представление о поэте как о передовом гражданине, миссия которого заключается в преобразовании действительности. Свое понимание задач поэта Рылеев сформулировал в следующих стихах:
О так! нет выше ничего
Предназначения Поэта:
Святая правда — долг его;
Предмет — полезным быть для света.
К неправде он кипит враждой,
Ярмо граждан его тревожит;
Как вольный славянин душой.
Он раболепствовать не может.
Повсюду тверд, где б ни был он —
Наперекор судьбе и Року;
Повсюду честь — ему закон,
Везде он явный враг пороку.
Греметь грозой противу зла
Он чтит святым себе законом
С спокойной важностью чела
На эшафоте и пред троном.
Ему неведом низкий страх,
На смерть с презрением взирает
И доблесть в молодых сердцах
Стихом свободным зажигает.
Представление о поэте, как об избраннике — гражданине, учителе и бойце, определило и специфические принципы творчества Рылеева. Он отказался от жанров камерной, салонной поэзии, которым он отдал дань в период своего ученичества. Подобно Грибоедову и Кюхельбекеру, Рылеев обратился к высокой патетической оде, к сатире, к посланию, т. е. к тем жанрам, которые культивировали поэты XVIII века. Так, знаменитая сатира Рылеева «К временщику» по особенностям языка, метрической схемы и риторического построения близка сатирам XVIII века, а ода «Видение» по своей тематике и композиции связана с традициями классических од Державина. Характерные особенности высокого классического стиля очевидны и в таких одах Рылеева, как «Гражданское мужество» и «На смерть Байрона». Однако «классицизм» Рылеева отнюдь не был простой реставрацией старинных поэтических жанров. Уже Радищев обновил и обогатил старые классические традиции. Работа Радищева имела огромное значение для судеб русской гражданской лирики. Вслед за Радищевым гражданская лирика культивировалась группой поэтов Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (Пнин, Борн, Попугаев, Остолопов и др.), Н. И. Гнедичем, В. Ф. Раевским, Ф. Н. Глинкой, наконец молодым Пушкиным. В начале своей поэтической деятельности Пушкин обращается к высокому классическому стилю и в послании «Лицинию» и в знаменитой революционной оде «Вольность» — еще за несколько лет до напечатания рылеевской сатиры «К временщику».
Самый жанр «дум», связанный с своеобразным переосмыслением исторического прошлого, вобрал в себя также и нормы классической поэтики. Не только в особенностях языка и композиции, но и в методах подхода к историческому материалу — в элементах риторики и дидактики — «Думы» во многом продолжали классические традиции.
На новую дорогу Рылеев выходит в поэме «Войнаровский». Учителем Рылеева в этой его поэме был Пушкин: у него Рылеев, по его собственному признанию, учился стихотворному языку.
«Войнаровский» — поэма из исторического прошлого Украины. Герой поэмы — племянник Мазепы и ближайший участник в его заговоре против Петра I. После смерти Мазепы Войнаровский бежал за границу, но потом был выдан русскому правительству и сослан в Якутскую область. Время действия поэмы — 30-е годы XVIII века. Историк Миллер, путешествующий по Сибири, встречает вблизи Якутска ссыльного Войнаровского, и тот рассказывает ему о своей жизни, о Мазепе и об участии в заговоре.
Изменника и предателя Мазепу сам Рылеев называл «великим лицемером, скрывающим свои злые намерения под желанием блага к родине».2 История Войнаровского в изображении Рылеева — это история благородного и пылкого молодого человека, искренне поверившего Мазепе и совращенного им на путь измены.
Рылеев наделил своего героя тем же свободолюбием, каким обладал он сам. Поэта прежде всего интересовала возможность использования избранного им сюжета в целях борьбы с самодержавием. Так же как в «Думах», образ автора сливается в поэме с образом Войнаровского. В речах Войнаровского мы слышим голос трибуна и гражданина, борющегося за «свободу человека», за его «свободные права» против «тяжелого ига самовластья». Как романтик, Рылеев меньше всего интересовался воссозданием подлинного исторического смысла заговора Мазепы против Петра I. Рылеев идеализировал здесь образ Мазепы и дал его в противоречии с исторической правдой. Именно это обстоятельство отметил впоследствии Пушкин, который нашел в рылеевском образе Мазепы своевольное искажение исторического лица. Критические замечания в адрес «Войнаровского» Пушкин сделал в предисловии к «Полтаве», замысел которой сложился отчасти в связи с впечатлениями от поэмы Рылеева.
Пушкин критиковал и оценивал «Войнаровского» с глубоко реалистических позиций. Романтическая субъективность «Войнаровского» была неприемлема для Пушкина и в 1825 году, в пору его переписки с Рылеевым, и позже, при создании «Полтавы». В «Полтаве» Пушкин дал, в противовес Рылееву, исторически, правдивый образ Мазепы как изменника родины, сняв с него героический ореол. Расхождения с Рылеевым не мешали, однако, Пушкину считать «Войнаровского» серьезным художественным достижением поэта-декабриста. «Рылеева „Войнаровский“, — писал Пушкин А. Бестужеву 12 января 1824 года, — несравненно лучше всех его „Дум“, слог его возмужал и становится истинно-повествовательным, чего у нас почти еще нет». «С Рылеевым мирюсь — Войнаровский полон жизни», — писал он брату в 1824 году.
Как романтик, Рылеев поставил в центр национальной истории личность патриота свободолюбца. История, с его точки зрения, - борьба вольнолюбцев с тиранами. Конфликт между приверженцами свободы и деспотами (тиранами) - двигатель истории. Силы, которые участвуют в конфликте, никогда не исчезают и не изменяются. Рылеев и декабристы не согласны с Карамзиным, утверждавшим, что прошедший век, уйдя из истории, никогда не возвращается в тех же самых формах. Если бы это было так, решили декабристы и Рылеев в том числе, то распалась бы связь времен, и патриотизм и вольнолюбие никогда не возникли бы вновь, ибо они лишились бы родительской почвы. Вследствие этого вольнолюбие и патриотизм как чувства не только свойственны, например, XII и XIX вв., но и одинаковы. Историческое лицо любого минувшего века приравнивается к декабристу по своим мыслям и чувствам (княгиня Ольга мыслит по-декабристски, рассуждая о “несправедливости власти”, воины Димитрия Донского горят желанием сразиться “за вольность, правду и закон”, Волынский - воплощение гражданского мужества). Отсюда ясно, что, желая быть верным истории и исторически точным, Рылеев, независимо от личных намерений, нарушал историческую правду. Его исторические герои мыслили декабристскими понятиями и категориями: патриотизм и вольнолюбие героев и автора ничем не различались. А это значит, что он пытался сделать своих героев одновременно такими, какими они были в истории, и своими современниками, ставя тем самым перед собой противоречащие и, следовательно, невыполнимые задачи.
Рылеевский антиисторизм вызвал решительное возражение Пушкина. По поводу допущенного поэтом-декабристом анахронизма (в думе “Олег Вещий” герой Рылеева повесил свой щит с гербом России на врата Царьграда) Пушкин, указывая на историческую ошибку, писал: “…во время Олега герба русского не было - а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение империи на Западную и Восточную…”. Пушкин хорошо понял Рылеева, который хотел оттенить патриотизм Олега, но не простил нарушения исторической достоверности.
Таким образом, в думах не был художественно воссоздан национально-исторический характер. Однако развитие Рылеева как поэта шло в этом направлении: в думах “Иван Сусанин” и “Петр Великий в Острогожске” был заметно усилен эпический момент. Поэт совершенствовал передачу национального колорита, добиваясь большей точности в описании обстановки (“косящето окно” и другие детали), крепче стал и его повествовательный слог. И Пушкин сразу же откликнулся на эти сдвиги в поэзии Рылеева, отметив думы “Иван Сусанин”, “Петр Великий в Острогожске” и поэму “Войнаровский”, в которой он, не приняв общего замысла и характера исторических лиц, в особенности Мазепы, оценил усилия Рылеева в области стихотворного повествования.
эпический и лироэпический песенный жанр украинского фольклора, запечатлевший борьбу украинского народа с иноземными захватчиками, социальные конфликты, семейно-бытовые отношения. От других песен, в том числе исторических, дума отличаются способом передачи и формой. Песни поются, думы исполняются мелодийным речитативом, импровизируются. Стих думы-свободный, деления на строфы нет; подмечается лишь членение на неравностишные периоды (уступы), замыкающие определенный образ или законченную мысль. Думы исполнялись под аккомпанемент музыкальных инструментов: кобзы, бандуры или лиры. От их названий получили наименование и народные музыканты-исполнители: кобзари, бандуристы, лирники (наиболее известны А.Шут, О.Вересай, Н.Ригоренко, М.Кравченко). Первое значительное собрание дум и украинских песен дошло от начала 19 века: рукописный сборник «Повести малороссийские числом 16. Списаны из уст слепца Ивана, лучшего рапсодия, которого застал я в Малороссии в начале ХIХ века» (опубликовано в 1892-93 в журнале «Киевская старина»). В 1819 Н.А.Цертелев выпустил сборник «Опыт собрания старинных малороссийских песней». В 1825 К.Ф.Рылеев назвал сборник своих стихотворений и поэм «Думы». Впервые в науке употребил термин «Дума» для обозначения жанра украинской народной поэзии М.Максимович, издавший в 1827 сборник «Малороссийские песни». После этого термин вошел в употребление ученых и писателей, однако некоторые исполнители даже в конце 19 - начале 20 века продолжали пользоваться старыми названиями: «козацью пiснi», «пiснi про старовину», «поважш пiснi», «псальми». Интерес к думам, их исполнителям возрос в эпоху романтизма. Собиратели народной поэзии все большее внимание уделяли поиску новых эпических произведений, изучали репертуар их носителей, региональные традиции.
Думы разделяются на три цикла : о борьбе с турецко-татарскими набегами в 15-начале 17 века; о народно-освободительной войне 1648-54 и воссоединении Украины с Россией (к ним примыкают Думы о смерти Богдана Хмельницкого и избрании нового гетмана); на социальные и семейно-бытовые темы. Первые два цикла, объединяющие исторические и героические Думы, представляют собой два различных этапа в развитии украинского народного эпоса. Третий цикл, вероятно, создавался и бытовал одновременно с первыми двумя и позже, включая 19 век. Украинские и русские поэты и прозаики довольно часто (особенно в 1840-50х) создавали образы бандуристов, кобзарей и лирников, обращаясь к темам, художественно-изобразительным средствам и приемам Дум. Их широко использовали Н.В.Гоголь в «Тарасе Бульбе» (1835), Е.П.Гребёнка в историческом романе «Чайковский» (1843), Т.Г.Шевченко, И.А.Бунин («Лирник Родион, 1913), Э.Г.Багрицкий («Дума про Опанаса», 1926), Петро Панч («Клокотала Украина», 1954), Иван Ле («Наливайко», 1940; «Хмельницкий», 1959-65).
Крупнейшим поэтом и главой де-кабристского романтизма по праву считается К. Ф. Рылеев. Накану-не 14 декабря 1825 г. и в день выступления он сыграл активную роль, фактически заменив намеченного диктатором Трубецкого, ко-торый изменил восставшим в последний момент. Рылееву в особую вину поставили попытку уговорить „Каховского рано утром 14 де-кабря... проникнуть в Зимний дворец и, совершая как бы само-стоятельный террористический акт, убить Николая". Причисленный к тем, кто замышлял цареубийство, он был осужден на смертную казнь. Имя его изъяли из литературы.
В 1823--1825 гг. Рылеев работал над завершением цикла „Ду-мы", начатого ранее. Это были произведения особой жанровой структуры. Написанные на историческом материале, они заметно от-личались от исторических поэм и баллад. Дума как жанр сочетает в себе признаки оды, элегии, поэмы, баллады и, может быть, исторической повести в стихах. В творческой установке Рыле-ева при создании дум преобладало воспитательное, поучительное стремление.
Ощущая, что Россия находится накануне революционного взры-ва и решительного перехода к будущему, Рылеев обратился к прош-лому. Это не уход от актуальных проблем, а попытка решить их особым образом. У Рылеева возник глубоко продуманный замысел: создать ряд произведений о героях, чей пример способствовал бы воспитанию полезных для общества качеств -- патриотизма, граж-данской ответственности, ненависти к тиранам.
„Думы" -- не сборник разрозненных произведений, хотя бы близких по теме: это в строгом значении слова цикл -- наджанровое (или сверхжанровое) объединение ряда произведений для раскрытия замысла, для воплощения содержания, которые не раскрыва-ются и не выражаются в каждом отдельном слагаемом, а в полном объеме предстают лишь в границах всего цикла. Картина действи-тельности в циклах создается по принципу мозаики. Отдельные про-изведения взаимно дополняют друг друга. Связь между ними об-разуется не путем прямых авторских указаний, а вследствие сосед-ства, прилегания, взаимных параллелей, аллюзий; образных пере-кличек. Эти не заявленные в слове связи содержательны. Вследст-вие чего и возникает сверх суммы содержания отдельных слагаемых также дополнительное содержание или, по определению академика В.В. Виноградова, „приращение поэтического смысла".
По-видимому, Рылеев сам сознавал новаторский, необычный для русского читателя той поры характер своего цикла. Поэтому он счел необходимым „помочь" читателю, пояснив в общем введении суть своего замысла, а затем к каждому произведению дал пояснение в виде краткого предисловия или примечания. В общем введении сказано о задаче: „Напомнить юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству с первыми впечатлениями памяти -- вот верный способ для привития народу сильной привязанности к родине: ни-что уже тогда сих первых впечатлений, сих ранних понятий не в состоянии изгладить. Они крепнут с летами и творят храбрых для бою ратников, мужей доблестных для совета".
Как видно, это -- поэтическая интерпретация политической программы „Союза благоденствия": длительное, на протяжении двух десятилетий воспитание целого поколения для планируемой на се-редину 40-х годов революции. „Думы" в этом смысле -- произве-дения воспитательные. Литература превращается в орудие, с по-мощью которого должны быть достигнуты, по сути дела, внелитературные цели.
Создаваемая Рылеевым сложная, многослойная структура со многими внутренними связями должна была соответствовать богат-ству и общественной значимости содержания цикла „Думы". Объек-тивное содержание истории России не только изложено и освоено на разных поэтических уровнях, но и неоднократно преломлено под разными углами зрения. В принципе это должно было дать вы-пуклое, объемное выражение отдельным эпизодам и всей картине исторического развития страны.
В духе того времени Рылеев для обоснования своего новатор-ства решил сослаться на авторитеты, на давние корни явления, на давнишний характер жанра: „Дума, старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас". На самом же деле он, заимствуя, вступал в соревнование с иноземной традицией, создавал жанр действительно новый и положил начало собственной традиции. В результате творческих исканий и открытий Рылеева дума прижилась в жанровой системе русской поэзии. К ней обращались Пушкин и Лермонтов. Особый вид она затем приняла у Некрасова, Блока и Есенина.
Особенно перспективным оказалось объединение дум в цикл.и изображении действительности.
В думах Рылеев стремился осветить историю России с иных позиций, нежели Карамзин. Фактически многое у него заимствуя, Рылеев переосмыслял взятое в свете декабристских воззрений. Ре-волюционный поэт-романтик вступил в идейный спор с придворным историографом по самому важному для той поры вопросу о роли самодержавия в объединении и укреплении России. И эта его антикарамзинская установка отчетливо прослеживается в изображе-нии событий и героев прошлого. Так, если Карамзин утверждал, что самодержавие спасло Русь от иноземных захватчиков, если он полагал, что великая держава и современная культура созданы самодержавием, то у Рылеева на этот счет иные представления. И они раскрываются не в прямых оценках (хотя и такие имеются), а в образных перекличках. Вот, например, изображается Ермак: завоеватель Сибири, разрушитель хищного царства на границах России, герой, раздвинувший и упрочивший пределы отечества. Все это совершено Ермаком без поддержки центральной власти, в пору несчастий, постигших Русь при злополучном Иване Грозном. С одной стороны -- подлинное героическое деяние, подстать подвигам древ-них героев. А с другой -- выжженная Москва при набеге крымского хана, трупы убитых, задохнувшихся, затоптанных москвичей -- де-сятки тысяч погибших. Разгромленные армии на западных, северо-западных границах Руси. Неистовые злодейства помешанного вла-дыки на троне.
Таким же образом поступает Рылеев и в других случаях. Офи-циально прославленные, причисленные подчас к лику святых влады-ки у Рылеева предстают то как тираны, то как братоубийцы, насильники, развратники на троне, лицемеры и интриганы. Церковь нарекла Владимира Киевского святым -- за принятие христианства. А Рылееву как будто неизвестен этот факт и его значение в исто-рии Руси. Зато он помнит о многоженстве Владимира, напоминает о его мстительности и жестокости. В момент сюжетного действия он готов убить Рогнеду, мать своего сына, на его глазах! Замученного в Орде Михаила Тверского церковь тоже святым, но замучили-то его по наущению московского князя! Об этом Рылеев осторожно напоминает в кратком предисловии. А в думе „Борис Годунов" царь на троне прямо назван похитителем власти, оборвавшим законную династию, убий-цей, человеком с неспокойной совестью. Не тираноборец, а новый тиран, выученик Ивана Грозного! Так выходит по смыслу думы.
У Пушкина имелись возражения насчет „Дум" Рылеева. В мае 1825 г. он высказал свое мнение в письме к Рылееву: „Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые... Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один по-крой: составлены из общих мест... Описание места действия, речь героя и -- нравоучение. Национального, русского нет в них ничего кроме имен (исключаю Ивана Сусанина, первую думу, по коей на-чал я подозревать в тебе истинный талант)".
Возражения Пушкина были двоякого рода. С одной стороны, он полагал, что никакая -- даже самая высокая! -- цель не оправды-вает антиисторизма. Так, он настойчиво требовал от Рылеева из ду-мы „Олег Вещий" убрать злополучный „щит с гербом России", якобы прибитый к вратам Царьграда. О каком гербе России могла идти речь в начале X в.?! Тогда была Киевская Русь, а герб (если только под гербом подразумевался двуглавый орел) появился чуть ли не шесть веков спустя, при Иване III, в Москве, которой еще не существовало во времена набегов восточных славян на Кон-стантинополь. На это величественное прошлое, на пра-Русь поэт-романтик проецировал недавние события 1812 г.: изгнание Наполео-на, поход русских армий на Запад, взятие Парижа... Но поэт-реалист категорически отвергал подобные аллюзии: историю должно изображать такою, какой она была на самом деле. Он не считал, что на такие „мелочи" можно не обращать внимания. Более того, он решительно разошелся с Рылеевым насчет его известного утверж-дения: „Я не поэт, а гражданин". Пушкин считал недопустимым низ-водить поэзию на служебный уровень, не принимал возражений Рылеева, что „формам поэзии вообще придают слишком много важ-ности".
В ответ на это Пушкин решительно заявил: „Если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом, если же хочешь просто гражданствовать, то пиши прозою".
Рылеев погиб за долго до полного расцвета своего таланта, не завершив спора с Пушкиным, не осуществив едва ли не большей части своих замыслов. При всем том вклад его в развитие русской поэзии является поистине уникальным.
