Выдающийся русский философ, правовед, социальный мыслитель, публицист, работы которого оказали влияние на многие направления русской мысли.
Ильин Иван Александрович (28.3/9.4.1883 - 21.12.1954) - правовед и религиозный философ. Родился в Москве в семье присяжного поверенного А. И. Ильина. Мать Ильина, урожденная Швейкерт фон Штадион, евангелическо-лютеранского вероисповедания, перешла после замужества в православие.
Учился сначала в 5-й, а затем в 1-й Московской гимназии, которую окончил с золотой медалью в 1901 г. Как и все его братья (двое старших и один младший), пошел по стопам своего отца и поступил в Московский университет на юридический факультет, который окончил с дипломом первой степени в 1906 г. Был оставлен на факультете для подготовки к профессорскому званию.
В 1906 г. женился на Н. Н. Вокач (1882-1963), занимавшейся философией, искусствоведением, позже - историей, по взглядам - духовно близкой Ильину.
В 1910-1912 гг. жил за границей (Германия, Италия, Франция), где продолжил свою научную деятельность в университетах Гейдельберга, Фрейбурга, Геттингена, Парижа, Берлина; занимался в семинарах Г. Риккерта, Г. Зиммеля, Л. Нельсона, Э. Гуссерля; собирал материалы и готовил диссертацию.
После возвращения из научной командировки в 1912 г. преподавал в Московском университете и в ряде высших учебных заведений Москвы.
В 1918 г. защитил диссертацию «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», за которую сразу получил две степени - магистра и доктора гос. наук.
В 1921 г. стал председателем Московского Психологического общества (вместо скончавшегося Л. М. Лопатина).
После 1917 г. неоднократно арестовывался и в 1922 г. вместе с женой был выслан в Германию с большой группой ученых, философов и литераторов.
В Берлине Ильин принял участие в создании центра русской культуры: в частности, был одним из организаторов, профессором и деканом Русского Научного института. Издавал журнал «Русский Колокол» (1926-1930), читал лекции по русской культуре, был идеологом Белого движения. Его деятельность не нашла одобрения у нацистской власти в Германии. В 1934 г. Ильин потерял работу, а в 1938 г. был вынужден бежать в Швейцарию, где обосновался в пригороде Цюриха Цолликоне.
Швейцарские власти запретили ему всякую политическую деятельность под страхом возвращения в Германию, он был лишен заработка и сам оценивал свое положение как «раба в демократическом государстве».
В эти годы он писал в основном философско-художественные работы, завершал главные труды своей жизни, но не оставил и политическую философию, хотя вынужден был издавать свои политические статьи анонимно. Частые болезни не позволили ему закончить и издать все задуманное. Многие его произведения вышли в свет только после его смерти усилиями жены, учеников и друзей. Похоронен Ильин в Цолликоне (прах Ивана Александровича и его жены Натальи Николаевны перезахоронен в Москве, на кладбище Донского монастыря, 3 октября 2005 г. - Ред.)
Творческое наследие Ильина огромно. Оно насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций и большое количество писем.
Работы Ильина группируются вокруг следующих тематических областей.
История философии и философских учений. Его исследования в этой области начались еще со студенческих (неопубл.) и кандидатских работ: «Идеальное государство Платона в связи с его философским мировоззрением» (1903), «Учение Канта о «вещи в себе» в теории познания» (1905), «О «Наукоучении» Фихте Старшего издания 1794 г.» (1906-1909), «Учение Шеллинга об Абсолютном» (1906-1909), «Идея конкретного и абсолютного в теории познания Гегеля» (1906-1909), «Идея общей воли у Жан-Жака Руссо» (1906-1909), «Метафизические основы учения Аристотеля о Doulos Fysei» (1906-1909).
Его исследования были продолжены в критических обозрениях «Бердяев Николай. Новое религиозное сознание и общественность» (Юридическая библиография. Ярославль, 1907, № 1), «Булгаков Сергей. Карл Маркс как религиозный тип». (Там же, 1908, № 1-6), «Вл. Ильин. Материализм и эмпириокритицизм» (1909). «Идея личности в учении Штирнера» (1911), «Кризис субъекта в наукоучении Фихте Старшего» (1912), «Шлейермахер и его «Речи о религии» (1912), «О возрождении гегельянства» (1912), «Философия Фихте как религия совести» (1914), «Учение Гегеля о сущности спекулятивной мысли» (1914), «Учение Гегеля о реальности и всеобщности мысли» (1914), «Проблема оправдания мира в философии Гегеля» (1916), «Логика Гегеля и ее религиозный смысл» (1916), «Учение Гегеля о свободе воли» (1917), «Учение Гегеля о морали и нравственности» (1917).
Последние шесть больших статей вошли в знаменитый двухтомник «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (1918). В нем Ильину удалось обнаружить в философском учении Гегеля «основную идею, скрывающую в себе «главное», то существенное, во имя чего это учение вынашивалось, созревало и находило в себе одеяние слов», но которой Гегель не посвятил ни отдельной книги, ни даже отдельной главы, хотя и пронес ее через все свое творчество. Это идея «спекулятивно-конкретного»: «Все реальное подлежит закону спекулятивной конкретности» - вот содержание того кардинального опыта и той основной идеи, которой посвящена вся философия Гегеля», - заключает Ильин.
Нужно заметить, что, написав столь фундаментальное исследование о Гегеле, Ильин никогда не был гегельянцем (вопреки расхожему мнению о нем), о чем он сам высказался во введении к немецкому переводу своей книги в 1946 г. Более того, ему, как правоведу, ученику Н. И. Новгородцева, понадобилось изучение Гегеля в связи с его философией права, о чем Ильин написал в первом тезисе своей диссертации: «Философия Гегеля есть целостное метафизическое учение, посвященное единому предмету и созданное единым методом. Исследование его философии права и государства должно начинаться с усвоения этой единой и общей метафизической основы».
Последний, двадцать третий, тезис диссертации гласил: «В таком понимании государства заложены глубокие трудности, которые имеют обнаружить кризис теодицеи, созданной Гегелем». Тем самым Ильину, как ученому-правоведу и государствоведу, пришлось не только обнаружить «неудачу» Гегеля в этом направлении, но и приступить к созданию своей собственной, не зависимой от гегелевской, системы и теории права и государства.
Философия права. Работа Ильина над проблемами философии права началась с кандидатского сочинения (неопубл.) «Проблема метода в современной юриспруденции» (1906-1909), с его брошюр «Что такое политическая партия» (1906) и «Свобода собраний и народное представительство» (1906). Первой его научной работой была статья «Понятие права и силы» (1910, немецкий вариант 1912). Затем им была написана глава книги-учебника «Общее учение о государстве» (1915), статья «О приятии права» (1916) и рецензия на книгу К. А. Кузнецова «Очерки по истории права».
После февральской революции он издал в «Народном праве» пять брошюр: «Партийная программа и максимализм», «О сроке созыва Учредительного Собрания», «Порядок или беспорядок?», «Демагогия и провокация» и «Почему «не надо продолжать войну»?», в которых были сформулированы идеи правового государства. В 1919 г. он закончил свой фундаментальный труд «Учение о правосознании», который под другим названием был опубликован его вдовой в 1956 г. Ильин относил право к духовной сфере.
Его установку можно обозначить как православно-христианскую, относящую право (естественное) к тайне творения Господня и замыслу Бога о человеческом обществе. Согласно Ильину, законы, которые должны осуществляться между людьми в их жизни и деятельности, - это нормы, или правила, указывающие человеку искомый им лучший путь его внешнего поведения. При выборе способа своего поведения (совершенно свободно, в силу присущей ему от природы и Бога свободы) человек бывает всегда «прав», если он следует в русле этого установленного пути, и «не прав», если он его не придерживается. Поэтому создание людьми порядка социальной жизни по своему произволу хотя и возможно, но всегда обречено на неудачу.
Ильин сформулировал три «аксиомы правосознания», лежащие в основе правовой жизни любого народа, те «основные истины, которым в жизни соответствуют основные способы бытия, мотивирования и действования»: «закон духовного достоинства, закон автономии и закон взаимного признания».
Первое, что отличает настоящего гражданина, - это свойственное ему чувство собственного духовного достоинства. Он чтит духовное начало в самом себе, свою религиозность, свою совесть, свой разум, свою честь, свои убеждения, свое художественное чутье.
Второе - это его внутренняя свобода, превращенная в самостоятельную дисциплину. Он, гражданин, есть некий ответственный самоуправляющийся волевой центр, истинный субъект права, которому подобает быть свободным внутренне и поэтому принимать участие в государственных делах. Такому гражданину подобает уважение и доверие. Он есть как бы твердыня государственности, носитель верности и самообладания, гражданственный характер.
Третье, что отличает настоящего гражданина, - это взаимное уважение и доверие, которое связывает его с другими гражданами и с его государственной властью.
Эти аксиомы, как и все учение о правосознании, - «живое слово» о той духовной атмосфере, в которой нуждается право и государство для своего процветания. Аналогично этому разработанные им аксиомы власти, вместе с его теорией «свободной лояльности», являются источниками «правильной политической жизни».
Теории государства и политического устройства посвящены многочисленные статьи и лекции, а также двухтомник «Наши задачи» (1956) и незаконченный труд «О монархии и республике» (1978). Для его позиции убежденного монархиста характерно то, что он всегда оставался «непредрешенцем», считал, что навязывать монархию народу, разучившемуся иметь царя, неосмотрительно и вредно.
Для России после крушения большевизма Ильин считал необходимым найти разумное сочетание монархических и республиканских предпочтений с аристократическим, ведущим слоем «национальной диктатуры». В связи с этим в его творчестве значительное место занимает рассмотрение вопросов истинного патриотизма и национализма, который он определил как любовь к духу своего народа. Еще в 1914-1915 гг. он прочитал свою знаменитую лекцию «Об истинном патриотизме», основные идеи которой позднее вошли в книгу «Путь духовного обновления» (1937).
Нравственная философия. Этим проблемам посвящены его работы «О любезности. Социально-психологический трактат» (1912), «Основное нравственное противоречие войны» (1914), «Духовный смысл войны» (1915) и особенно знаменитая книга «О сопротивлении злу силою» (1925), вызвавшая полемику как в России, так и за рубежом.
На двуединый вопрос: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою?» Ильин ответил так: «Физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека, и тогда он не вправе от них уклониться».
Религиозная философия. Ильин не принадлежал к плеяде последователей Вл. Соловьева, с которыми связывают обычно русский религиозно-философский ренессанс начала XX в. Предметом его внимания был внутренний нечувственный опыт, то, что называют духом (надо заметить, что Ильин при этом не был спиритуалистом, подобно Л. М. Лопатину). Дух по Ильину есть самое главное в человеке. «Каждый из нас должен найти и утвердить в себе свое «самое главное» - и никто другой заменить его в этом нахождении и утверждении не может. Дух есть сила личного самоутверждения в человеке, - но не в смысле инстинкта и не в смысле рационалистического «осознания» состояний своего тела и своей души, а в смысле верного восприятия своей личностной самосути, в ее предстоянии Богу и в ее достоинстве. Человек, не осознавший своего предстояния и своего достоинства, не нашел своего духа» (см. «Аксиомы религиозного опыта», т. 1. Париж, 1953).
Для постижения духовных сущностей Ильин использовал метод Гуссерля, который понимал так: «Анализу того или другого предмета должно предшествовать интуитивное погружение в переживание анализируемого предмета». Его девизом было: «primum esse, deide agere, postemo philosophari» - «вначале быть, потом действовать, после этого философствовать».
Вместе с тем он всегда пытался найти философско-духовному опыту ясное и точное словесное выражение. С другой стороны, Ильин жил в эпоху критики рационалистических и метафизических философских систем, в эпоху повышенного интереса и устремления к иррациональному, бессознательному. Эта тенденция отразилась и на нем.
Еще в 1911 г., будучи молодым, но уже уверенно входящим в философию человеком, он писал: «В настоящее время философия переживает тот момент, когда понятие прожило свое богатство, износилось и протерлось внутренне до дыры. И современные гносеологи напрасно выворачивают его, надеясь починить его как-нибудь или уповая на самочинное внутреннее зарождение в нем нового содержания. Понятие голодает по содержанию все сильнее и сильнее; оно вспоминает те времена, когда в нем жило бесконечное богатство, когда оно само несет в себе бездну; понятие жадно тянется к иррациональному, к неизмеримой полноте и глубине духовной жизни. Не погибнуть в иррациональном, а впитать его и расцвести в нем и с ним - вот чего оно хочет; философия должна вспыхнуть и разверзнуть неизмеримые недра в себе, не порывая своего родства с наукой, то есть сохраняя в себе борьбу за доказательность и ясность».
В книге о Гегеле Ильин показал, какую неудачу потерпела его грандиозная, тщательно разработанная система, когда столкнулась с иррациональным в истории. Реакцией на эту неудачу Гегеля стал пагубный крен в сторону иррационализма, индивидуализма, персонализма, позднее - психоанализа.
Ильин, следуя православной традиции, с ее четким различением тварного и нетварного, стремился достичь в своем учении равновесия и сочетания духа и инстинкта, законов природы и законов духа, и это представляется центральным местом его религиозной философии.
Несоответствие и соответствие между духом и инстинктом позволили Ильину усмотреть причину мирового духовного кризиса, в том числе источник революций и разрушений и вместе с тем увидеть и указать путь оздоровления и возрождения России. Этот универсальный подход исследователь его творчества В. Офферманс расценил как мессианскую идею, выразив это в названии своей книги: «Человек, обрети значительность!» Дело жизни русского религиозного философа Ивана Ильина - обновление духовных основ человечества».
Эстетика, философия художества и литературная критика. Эстетическая установка Ильина была вне так называемого серебряного века и имела другой источник. Для него «красота» не была ее центральным пунктом или единственным предметом. Во главу угла он ставил художество, процесс рождения и воплощения эстетического образа, а на вершину - художественное совершенство, которое внешне может быть лишено «красоты».
Искусство для него - «служение и радость». А художник - «прорицатель», он не творит из ничего, а творчески созерцает духовное, невидимое и находит ему точное словесное (или любое другое, в зависимости от вида искусства) выражение; художник есть сочетание гения (духовно созерцающего) и таланта (одаренного исполнителя). Он написал две эстетические монографии и большое количество лекций о Пушкине, Гоголе, Достоевском, Толстом, Бунине, Ремизове, Шмелеве, Мережковском, Метнере, Шаляпине и др.
Наконец, следует выделить главный предмет философского исследования Ильина, ради которого он написал все остальное, - это Россия и русский народ. Этой теме посвящены такие его работы, как брошюры «Родина и мы» (1926), «Яд большевизма» (1931), «О России. Три речи» (1934), «Творческая идея нашего будущего: Об основах духовного характера» (1937), «Пророческое призвание Пушкина» (1937), «Основы борьбы за национальную Россию» (1938), «Советский Союз не Россия» (1949); созданный им журнал «Русский Колокол» (1927-1930); книга «Мир перед пропастью. Политика, экономика и культура в коммунистическом государстве» (1931, на нем.), «Сущность и своеобразие русской культуры» (1942, на нем.), «Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований» (1945, на нем.), «Наши задачи» (1956).
Это не полный перечень написанного Ильиным о России, о ее истории, о ее будущем, о русском народе с его сильными и слабыми сторонами. Религиозные установки и прафеномены русской православной души Ильин обозначил так: «Эти установки суть: сердечное созерцание, любовь к свободе, детская непосредственность, живая совесть равно как воля к совершенству во всем; вера в божественное становление человеческой души. Эти прафеномены суть: молитва; старчество; праздник Пасхи; почитание Богородицы и святых; иконы. Кто образно представит себе хотя бы один из этих прафеноменов православия, то есть по-настоящему проникнется им, и прочувствует, увидит его, тот получит ключ к русской религии, душе и истории».
(16/28.03.1882-21.12.1954), русский мыслитель, философ, публицист и общественный деятель. Закончил юридический факультет Московского университета, где в 1918 стал профессором. В к. 1922 выслан из России. Жил в Берлине, где преподавал в Русском научном институте. В 1927 —30-е издавал “журнал волевой идеи” — “Русский колокол”. После прихода к власти Гитлера был вынужден уехать из Германии и обосноваться в Швейцарии. Первоначально Ильин приобрел известность как исследователь философии Гегеля. Впоследствии он разрабатывает собственное учение, в котором продолжает традиции русской духовной философии. Анализируя современное общество и человека, Ильин считает, что их основной порок состоит в “расколотости”, в противопоставлении ума сердцу, разума чувству. В основе пренебрежения, с которым современное человечество относится к “сердцу”, лежит, по мнению Ильина, представление о человеке как вещи среди вещей и тела среди тел, вследствие которого творческий акт трактуется “материально, количественно, формально и технически”. Именно такое отношение, считает Ильин, облегчает человеку достижение успеха чуть ли не на всех его жизненных поприщах, способствуя карьере, получению прибылей, приятному времяпрепровождению. Однако “мышление без сердца”, даже самое умное и изворотливое, в конечном счете релятивистично, машинообразно и цинично; “бессердечная воля”, сколь бы упорной и настойчивой она ни была в жизни, оказывается, по существу, животной алчностью и злым произволением; “воображение в отрыве от сердца”, каким бы картинным и ослепительным оно ни представлялось, остается в конечном счете безответственной игрой и пошлым кокетством. “Человек, душевно расколотый и нецельный, есть несчастный человек. Если он воспринимает истину, то он не может решить, истина это или нет, ибо он не способен к целостной очевидности... он теряет веру в то, что человеку вообще может быть дана тотальная очевидность. Он не желает признать ее и у других и встречает ее иронией и насмешкой”. Ильин видит путь преодоления расколотости в том, чтобы восстановить в правах опыт как интуицию, как сердечное созерцание. Рассудок должен научиться “взирать и видеть”, чтобы стать разумом, человек должен прийти к разумной и светлой вере “достаточного основания”. С “сердечным созерцанием”, “совестной волей” и “верующей мыслью”. Ильин связывает надежды на будущее — на решение проблем, неразрешимых как для “бессердечной свободы”, так и для “противосердечного тоталитаризма”. Широкий резонанс получила работа Ильина “О сопротивлении злу силою”, в которой он аргументированно критиковал учение Л. Н. Толстого о непротивлении. Рассматривая физическое принуждение или предупреждение как зло, не становящееся добром от того, что оно используется в благих целях, Ильин считает, что за неимением других средств человек для противостояния злу не только имеет право, но и может иметь обязанность применять силу. “Насилием” же оправдано называть только произвольное, безрассудное принуждение, исходящее из злой воли или направленное ко злу.
Выдающийся вклад Ильин внес в разработку русской национальной идеологии. В своем докладе “Творческая идея нашего будущего”, сделанном в Белграде и Праге в 1934, он формулирует назревающие проблемы русской национальной жизни. Мы должны сказать всему остальному миру, заявлял он, что Россия жива, что хоронить ее — близоруко и неумно; что мы — не человеческая пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, с русским разумом и русским талантом; что напрасно думают, будто мы все друг с другом “перессорились” и пребываем в непримиримом разномыслии; будто мы узколобые реакционеры, которые только думают сводить свои личные счеты с простолюдином или “инородцем”.
В России грядет всеобщая национальная судорога, которая, по мнению Ильина, будет стихийно мстительной и жестокой. “Страна вскипит жаждой мести, крови и нового имущественного передела, ибо поистине ни один крестьянин в России ничего не забыл. В этом мнении встанут десятки авантюристов, из коих три четверти будут “работать” на чьи-нибудь иностранные деньги, и ни у одного из них не будет творческой и предметной национальной идеи”. Чтобы преодолеть эту национальную судорогу, русские национально мыслящие люди должны быть готовы генерировать эту идею применительно к новым условиям. Она должна быть государственно-исторической, государственно-национальной, государственно-патриотической. Эта идея должна исходить из самой ткани русской души и русской истории, из их духовного лада. Эта идея должна говорить о главном в русских судьбах — и прошлого, и будущего, она должна светить целым поколениям русских людей, осмысливая их жизнь и вливая в них бодрость.
Главное — воспитание в русском народе национального духовного характера. Из-за его недостатка в интеллигенции и массах Россия рухнула от революции. “Россия встанет во весь рост и окрепнет только через воспитание в народе такого характера. Это воспитание может быть только национальным самовоспитанием, которое может быть проведено самим русским народом, то есть его верной и сильной национальной интеллигенцией. Для этого нужен отбор людей, отбор духовный, качественный и волевой”.
Процесс этот, по мнению Ильина, уже начался “незримо и бесформенно” в России и более или менее открыто за рубежом: “отбор несоблазненных душ, противопоставивших мировой смуте и заразе — Родину, честь и совесть; и непреклонную волю; идею духовного характера и жертвенного поступка”. Начиная с меньшинства, возглавляемого единоличным вождем, русский народ в ближайшие 50 лет должен одолеть и перешагнуть все преграды совокупным, соборным усилием духа.
В работах Ильина (и прежде всего в сборнике статей 1948 — 1954 “Наши задачи”) выкристаллизовывается идея русского духовного патриотизма, который “есть любовь”.
Патриотизм, по Ильину, — высшая солидарность, сплоченность в духе любви к Родине (духовной реальности), есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и поэтому Благодатный. Только при таком понимании патриотизм и национализм могут раскрыться в их священном и непререкаемом значении.
Патриотизм живет лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное, и прежде всего святыни своего народа. Именно национальная духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибнуть за него. В ней сущность Родины, та сущность, которую стоит любить больше себя.
Родина, отмечает Ильин, есть Дар Святого Духа. Национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, или духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих. И ради создания этой духовной музыки народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны.
По Ильину, национализм есть любовь к исторически-духовному облику своего народа, вера в его Богоблагодатную силу, воля к его творческому расцвету и созерцание своего народа перед лицом Божиим. Наконец, национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Истинный национализм не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету. Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.
Правильные пути, ведущие к национальному возрождению России, по Ильину, следующие: вера в Бога; историческая преемственность; монархическое правосознание; духовный национализм; российская государственность; частная собственность; новый управляющий слой; новый русский духовный характер и духовная культура.
В своей статье “Основная задача грядущей России” Ильин писал, что после прекращения коммунистической революции основная задача русского национального спасения и строительства “будет состоять в выделении кверху лучших людей, — людей, преданных России, национально чувствующих, государственно мыслящих, волевых, идейно-творческих, несущих народу не месть и не распад, а дух освобождения, справедливости, сверхклассового единения”. Этот новый ведущий слой — новая русская национальная интеллигенция должна будет прежде всего осмыслить заложенный в русском историческом прошлом “разум истории”, который Ильин определяет следующим образом:
Русский народ, считал Ильин, нуждается в покаянии и очищении, и те, кто уже очистился, “должны помочь неочистившимся восстановить в себе живую христианскую совесть, веру в силу добра, верное чутье к злу, чувство чести и способность к верности. Без этого Россию не возродить и величия ее не воссоздать. Без этого Русское государство, после неминуемого падения большевизма, расползется в хлябь и в грязь”.
Ильин, конечно, отдает себе отчет в том, насколько трудна эта задача, весь процесс покаяния и очищения, но через этот процесс необходимо пройти. Все трудности этого покаянного очищения должны быть продуманы и преодолены: у религиозных людей — в порядке церковном (по исповеданиям), у нерелигиозных людей — в порядке светской литературы, достаточно искренней и глубокой, и затем в порядке личного совестного делания.
Покаянное очищение — только первый этап на пути к решению более длительной и трудной задачи: воспитание нового русского человека.
Русские люди, писал Ильин, должны обновить в себе дух, утвердить свою русскость на новых, национально-исторически древних, но по содержанию и по творческому заряду обновленных основах. Это значит, что русские люди должны:
Взгляды Ильина во многом перекликались с программой национального возрождения на основах Народной Монархии, которую обосновал И. Л. Солоневич.
О. Платонов
Обширное творческое наследие Ильина насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций, огромное количество писем, стихотворения, поэмы, воспоминания, документы.
Его двухтомная диссертация считается одним из лучших комментариев философии Гегеля. Рассматривая ее как систематическое раскрытие религиозного опыта пантеизма, Ильин констатирует "кризис теодицеи" у Гегеля и неспособность "разумного понятия" полностью подчинить себе "иррациональную стихию" эмпирического мира.
Идеи правового государства были сформулированы Ильиным в серии брошюр, изданных после февральской революции. Законченный им в 1919 фундаментальный труд "Учение о правосознании" был опубликован уже после его смерти ("О сущности правосознания", Мюнхен, 1956). Относя право к духовной среде, Ильин сформулировал три "аксиомы правосознания", лежащие в основе правовой жизни любого народа: "закон духовного достоинства", "закон автономии" (гражданин как внутренне свободный ответственный волевой центр, истинный субъект права) и "закон взаимного признания" (взаимное уважение и доверие между другими гражданами и государственной властью). Теории государства и политического устройства посвящены двухтомник "Наши задачи" (1956) и незаконченный труд "О монархии и республике" (1978). Будучи убежденным монархистом, Ильин всегда оставался "непредрешенцем", считал, что навязывать монархию народу, "разучившемуся иметь царя", неосмотрительно и вредно. Для России после крушения большевизма Ильин считал необходимым найти разумное сочетание монархических и республиканских начал с аристократическим, ведущим слоем "национальной диктатуры". Истинный патриотизм он определял как любовь к духу своего народа (лекция "Об истинном патриотизме", 1914-15, основные идеи которой вошли в книгу "Путь духовного обновления", 1937), а ключ к пониманию русской православной души видел в таких "прафеноменах", как "молитва; старчество; праздник Пасхи; почитание Богородицы и святых; иконы" ("Сущность и своеобразие русской культуры", 1942).
Ильин не принадлежал к плеяде последователей Вл. Соловьева, с которыми связывают обычно русский религиозно-философский ренессанс нач. 20 в. О своей книге "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний" (закончена 1947, опубл. 1958) Ильин писал: "Она посвящена не богословию, а тихому философскому Богохвалению,... Я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского "богословствования" наподобие Бердяева-Булгакова-Карсавина и прочих дилетанствующих ересиархов... Это философия простая, тихая... рожденная главным органом Православного Христианства - созерцающим сердцем". В центре описываемой Ильиным феноменологии религиозного опыта стоит понятие религиозного "акта" как личного духовного состояния человека в его предстоянии Богу ("Аксиомы религиозного опыта", т. 1-2, 1953).
ПОЧЕМУ МЫ ВЕРИМ В РОССИЮ?
Где бы мы, русские люди, ни жили, в каком бы положении мы ни находились, нас никогда и нигде не покидает скорбь о нашей родине, о России. Это естественно и неизбежно: эта скорбь не может и не должна нас покидать. Она есть проявление нашей живой любви к родине и нашей веры в нее.
Чтобы быть и бороться, стоять и победить, нам необходимо верить в то, что не иссякли благие силы русского народа, что не оскудели в нем Божии дары, что по-прежнему, лишь на поверхности омраченное, живет в нем его исконное боговосприятие, что это омрачение пройдет и духовные силы воскреснут. Те из нас, которые лишатся этой веры, утратят и цель и смысл национальной борьбы, и отпадут, как засохшие листья. Они перестанут видеть Россию в Боге, и любить ее духом; а это значит, что они ее потеряют, выйдут из ее духовного лона и перестанут быть русскими.
Быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит - воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время - указание Божие имеющее оградить Россию от посягательства других народов, и требовать для этого дара - свободы и самостоятельности на земле. Быть русским значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции, и любовью принимать ее, как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и ее строители. Только на этой вере мы сможем утвердить нашу борьбу за нее и нашу победу. Может быть и не прав Тютчев, что "в Россию можно только верить", - ибо ведь и разуму можно многое сказать о России, и сила воображения должна увидать ее земное величие и ее духовную красоту, и воле надлежит совершить и утвердить в России многое. Но и вера необходима: без веры в Россию нам и самим не прожить, и ее не возродить.
Пусть не говорят нам, что Россия не есть предмет для веры, что верить подобает в Бога, а не в земные обстояния. Россия перед лицом Божьим, в Божьих дарах утвержденная и в Божьем луче узренная - есть именно предмет веры, но не веры слепой и противоразумной, а веры любящей, видящей и разумом обоснованной. Россия, как цепь исторических явлений и образов, есть, конечно, земное состояние, подлежащее научному изучению. Но и самое это научное не должно останавливаться на внешней видимости фактов; оно должно проникать в их внутренний смысл, в духовное значение исторических явлений, к тому единому, что составляет дух русского народа и сущность России. Мы, русские люди, призваны не только знать историю своего отечества, но и видеть в ней борьбу нашего народа за его самобытный духовный лик.
Мы должны видеть наш народ не только в его мятущейся страстности, но и в его смиренной молитве; не только в его грехах и падениях, но и в его доброте, в его доблести, в его подвигах; не только в его войнах, но в сокровенном смысле этих войн. И особенно - в том скрытом от постороннего глаза направлении его сердца и воли, которым проникнута вся его история, весь его омолитвованный быт. Мы должны научиться видеть Россию в Боге - ее сердце, ее государственность, ее историю. Мы должны по-новому - духовно и религиозно - осмыслить всю историю русской культуры.
И когда мы осмыслим ее так, тогда нам откроется, что русский народ всю свою жизнь предстоял Богу, искал, домогался и подвизался, что он знал свои страсти и свои грехи, но всегда мерил себя Божьими мерилами; что через все его уклонения и падения, несмотря на них и вопреки им, душа его всегда молилась и молитва всегда составляла живое естество его духа.
Верить в Россию значит видеть и признавать, что душа ее укоренена в Боге и что ее история есть возрастание ее от этих корней. Если мы в это верим, то никакие "провалы" на ее пути, никакие испытания ее сил не могут нас страшить. Естественна наша неутихающая скорбь о ее временном унижении и о мучениях, переносимых нашим народом; но неестественно уныние или отчаяние.
Итак, душа русского народа всегда искала своих корней в Боге и в Его земных явлениях: в правде, праведности и красоте. Когда-то давно, может быть еще в доисторические времена, был решен на Руси вопрос о правде и кривде, решен и запечатлен приговором в сказке:
- "Надо жить по-Божьи... Что будет, то и будет, а кривдой жить не хочу"... И на этом решении Россия строилась и держалась в течение всей своей истории - от Киево-Печерской Лавры до описанных у Лескова "Праведников" и "Инженеров-Бессеребренников"; от Сергия Преподобного до унтер-офицера Фомы Данилова, замученного в 1875 году кипчаками за верность вере и родине; от князя Якова Долгорукова, прямившего стойкой правдой Петру Великому, до умученного большевиками исповедника - Митрополита Петербургского Веньямина.
Россия есть, прежде всего, - живой сонм русских правдолюбцев, "прямых стоятелей", верных Божьей правде. Какою-то таинственной, могучей уверенностью они знали-ведали, что видимость земной неудачи не должна смущать прямую и верную душу; что делающий по-Божьи побеждает одним своим деланием, строит Россию одним своим (хотя бы и одиноким, и мученическим) стоянием. И тот из нас, кто хоть раз попытался обнять взором сонм этих русских стоятелей, тот никогда не поверит западным разговорам о ничтожности славянства, и никогда не поколеблется в своей вере в Россию.
Россия держалась и строилась памятью о Боге и пребыванием в Его живом и благодатном дуновении. Вот почему, когда русский человек хочет образумить своего ближнего, он говорит ему: "Побойся Бога!", - а укоряя, произносит слова: "Бога в тебе нет!" Ибо имеющий Бога в себе, носит в своей душе живую любовь и живую совесть: две благороднейшие основы всякого жизненного служения, - священнического, гражданского и военного, судейского и царского. Это воззрение исконное, древнерусское; оно-то и нашло свое выражение в указе Петра Великого, начертанном на Зерцале: "Надлежит пред суд чинно поступать, понеже суд Божий есть, проклят всяк, творяй дело Божье с небрежением". Это воззрение выражал всегда и Суворов, выдвигая идею русского воина, сражающегося за дело Божье. На этом воззрении воспитывались целые поколения русских людей, - и тех, что сражались за Россию, и тех, что освобождали крестьян от крепостного права (на основах, неосуществленных нигде в мире, кроме России), и тех, что создавали Русское земство, русский суд и русскую школу предреволюционного периода.
Здоровая государственность и здоровая армия невозможны без чувства собственного духовного достоинства; а русский человек утверждал его на вере в свою бессмертную, Богу предстоящую и Богом ведомую душу: вот откуда у русского человека то удивительное религиозно-эпическое и спокойное восприятие смерти - и на одре болезни, и в сражении, которое было отмечено не раз в русской литературе, в особенности у Толстого и Тургенева.
Но здоровая государственность и здоровая армия невозможны и без верного чувства ранга. И прав был тот капитан у Достоевского, который ответил безбожнику - "Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?" - Творческая государственность требует еще мудрости сердечной и вдохновенного созерцания, или по слову Митрополита Филарета, сказанному во время коронования Императора Александра II, - она требует - "наипаче таинственного осенения от Господня Духа владычного, Духа премудрости и ведения, Духа совета и крепости".
Этим духом и держалась Россия на протяжении всей своей истории и отпадения ее от этого духа всегда вели ее к неисчислимым бедам. Поэтому верить в Россию значит принимать эти глубокие и великие традиции, - ее воли к качеству, ее своеобразия и служения, укореняться в них и уверенно строить на них ее возрождение.
И вот, когда западные народы ставят нам вопрос, почему же мы так непоколебимо уверены в грядущем возрождении и восстановлении России, то мы отвечаем: потому, что мы знаем историю России, которой вы не знаете, и живем ее духом, который вам чужд и недоступен.
Мы утверждаем духовную силу и светлое будущее русского народа в силу многих оснований, из коих каждое имеет свой особый вес и кои все вместе ведут нас в глубину нашей веры и нашей верности.
Мы верим в русский народ не только потому, что он дока зал свою способность к государственной организации и хозяйственной колонизации, политически и экономически объединив одну шестую часть земной поверхности, и не только потом, что он создал правопорядок для сташестидесяти различных племен, - разноязычных и разноверных меньшинств, столетиями проявляя ту благодушною гибкость и миролюбивую уживчивость, перед которой с таким радостным чувством преклонился однажды Лермонтов ("Герой нашего времени", глава I, Бэла); и не только потому, что он доказал свою великую духовную и национальную живучесть, подняв и пересилив двухсотпятидесятилетнее иго татар;
и не только потому, что он незащищенный естественными границами, пройдя через века вооруженной борьбы, проведя в оборонительных войнах две трети своей жертвенной жизни, одолел все свои исторические бремена и дал к концу этого периода высший в Европе средний уровень рождаемости: 47 человек в год на каждую тысячу населения: и не только потому, что он создал могучий и самобытный язык, столь же способный к пластической выразительности, сколь к отвлеченному парению, - язык, о котором Гоголь сказал: "что ни звук, то и подарок, и право, иное название еще драгоценнее самой вещи."... ("Выбранные места из переписки с друзьями". 15.1);
и не только потому, что он, создавая свою особую национальную культуру, доказал - и свою силу творить новое и свой талант претворять чужое, и свою волю к качеству и совершенству, и свою даровитость, выдвигая из всех сословий "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов" (Ломоносов);
и не только потому, что он выработал на протяжении веков свое особое русское правосознание (русский предреволюционный суд, труды российского Сената, русская юриспруденция, сочетающая в себе христианский дух с утонченным чувством справедливости и неформальным созерцанием права);
и не только потому, что он создал прекрасное и самобытное искусство, вкус и мера, своеобразие и глубина которого доселе еще не оценены другими народами по достоинству - ни в хоровом пении, ни в музыке, ни в литературе, ни в живописи, ни в скульптуре, ни в архитектуре, ни в театре, ни в танце;
и еще не только потому, что русскому народу даны от Бога и от природы неисчерпаемые богатства, надземные и подземные, которые обеспечивают ему возможность, - в самом крайнем и худшем случае успешного вторжения западных европейцев в его пределы, - отойти вглубь своей страны, найти там все необходимое для обороны и для возвращения отнятого расчленителями, и отстоять свое место под Божьим солнцем, свое национальное единство и независимость...
Мы верим в Россию не только по всем этим основаниям, но, конечно, мы находим опору и в них. За ними и через них сияет нам нечто большее: народ с такими дарами и с такой судьбой, выстрадавший и создавший такое, не может быть покинут Богом в трагический час своей истории. Он в действительности и не покинут Богом, уже в силу одного того, что душа его искони укоренялась и укоренилась в молитвенном созерцании, в искании горнего, в служении высшему смыслу жизни. И если временно омрачилось око его, и если единожды поколебалась его сила, отличающая верное от соблазна, - то страдания очистят его взор и укрепят в нем его духовную мощь...
Мы верим в Россию потому, что созерцаем ее в Боге и видим ее такою, какой она была на самом деле. Не имея этой опоры, она не подняла бы своей суровой судьбы. Не имея этого живого источника, она не создала бы своей культуры. Не имея этого дара, она не получила бы и этого призвания. Знаем и разумеем, что для личной жизни человека - 25 лет есть срок долгий и тягостный. Но в жизни целого народа с тысячелетним прошлым этот срок "выпадения" или "провала" не имеет решающего значения: история свидетельствует о том, что на такие испытания и потрясения народы отвечают возвращением к своей духовной субстанции, восстановлением своего духовного акта, новым расцветом своих сил. Так будет и с русским народом. Пережитые испытания пробудят и укрепят его инстинкт самосохранения. Гонения на веру очистят его духовное око и его религиозность. Изжившиеся запасы зависти, злобы и раздорливости отойдут в прошлое. И восстанет новая Россия.
Мы верим в это не потому, что желаем этого, но потому, что знаем русскую душу, видим путь, пройденный нашим народом, и, говоря о России, мысленно обращаемся к Божьему замыслу, положенному в основание русской истории, русского национального бытия
О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ
Нам не дано знать, когда и в каком порядке закончится революция в России. События развертываются медленно, слишком медленно для одного поколения Мы не можем, не должны делать себе иллюзий: предстоят еще ложные, ответственные и мучительные события, смысл которых будет состоять в том, что всероссийское крестьянство овладеет изнутри государственным и военным аппаратом страны, сбросит или отодвинет устроившийся у власти слой международных авантюристов и начнет строить новую национальную Россию. Возможно, что из наших, старших поколении лишь немногие доживут до освобождения родины н лишь совсем немногие смогут принять участие в ее возрождении . Но именно это предвидение обязывает нас смотреть вперед и вдаль и готовить для новых русских поколений тот материал выводов и руководящих линий, который мы выстрадали и выносили за эти десятилетия н который поможет им справиться с их претрудной задачей. Мы должны высказать и письменно (по возможности и печатно!) закрепить в отчетливых н убедительных формулах то, чему нас научила история, чему нас умудрила наша патриотическая скорбь.
Грядущая Россия будет нуждаться в новом, предметном питании русского духовного характера , не просто в "образовании" (ныне обозначаемом в Советии пошлым и постылым словом "учеба"), ибо образование, само по себе, есть дело памяти, смекалки и практических умений в отрыве от духа, совести, веры и характера . Образование без воспитания не формирует человека, а разнуздывает и портит его, ибо оно дает в его распоряжение жизненно выгодные возможности, технические умения, которыми он,- бездуховный, бессовестный, безверный и бесхарактерный,- и начинает злоупотреблять. Надо раз навсегда установить и признать, что безграмотный, но добросовестный простолюдин есть лучший человек н лучший гражданин, чем бессовестный грамотей; и что формальная "образованность" вне веры, чести и совести создает не национальную культуру, а разврат пошлой цивилизации.
Новой России предстоит выработать себе новую систему национального воспитания и от верного разрешения этой задачи будет зависеть ее будущий исторический путь.
Мы видели, как русская интеллигентская идеология 19-го века подожгла Россию, вызвала великий пожар и сама сгорела в его огне. Мы знаем также, что русский народ жив и будет восстанавливать свое государство на пепелище революции. Мы же, русская интеллигенция, кость от кости русского народа, дух от духа, любовь от его любви и гнев от его гнева; - мы, никогда не верившие ни в какую "послепетровскую" пропасть, якобы отделившую нас от нашего народа, н ныне неверящие ни в какой "разрыв" между внутренней и зарубежной Россией,- мы обязаны осознать причины нашего государственного крушения, найти его истоки в строении и укладе русской души, обрести и в самих себе эти больные уклоны и преодолеть их (все эти национальные заблуждения н соблазны, все это больное наследие уделов, татарщины, сословности, крепостничества, бунтов, заговорщичества, утопизма и интернационализма) - преодолеть и вступить на новый путь.
Россия выйдет из того кризиса, в котором она находится, и возродится к новому творчеству и новому расцвету - через сочетание и примирение трех основ, трех законов духа: . Вся современная культура сорвалась на том, что не сумела сочетать эти основы и блюсти эти законы. Она захотела быть культурою свободы и была права в этом; но она не сумела стать культурою сердца и культурою предметности ,- н это запутало ее в противоречии и привело ее к великому кризису. Ибо бессердечная свобода стала свободой эгоизма и своекорыстия, свободой социальной эксплуатации, а это повело к классовой борьбе, к гражданским войнам и революциям. А беспредметная и противопредметная свобода - стала свободой беспринципности, разнуздания, безверия, "модернизма" (во всех его видах) и безбожия. Все это связано взаимно; все это есть единый процесс, приведший к великому кризису наших дней. Реакцией на это явился - зажим бессердечной и беспредметной свободы в государственно-партийные, диктаториальные тиски,- то коммунистические, то буржуазно-националистические. Этот бюрократически организующий зажим должен был бы, казалось, устранить известные антисоциальные проявления свободы, злоупотребления ею и водворить большую социальность при несвободе . На самом же деле несвобода (отрицательная функция) ему удается вполне, а большая социальность (положительная, творческая функция) - не удается.ему: на место прежней свободной несоциальности водворяется новая несвободная антисоциальность , н народ попадает в наихудшие и наитягчайшие условия жизни, известные в истории . Социализм и коммунизм отнимают у людей свободу и не дают им ни социальной справедливости, ни духовного творчества.
Это объясняется тем, что осуществить социальную справедливость могут только люди с сердцем и с предметною волею , ибо справедливость есть дело живой любви и живого совестного созерцания , т.е.- предметно настроенной и устроенной души . Ошибочно принимать справедливость за равенство, ибо справедливость есть предметное неравенство людей Наивно воображать, будто достаточно последовательной доктрины и последовательного рассудка для того, чтобы справедливесть была найдена и водворена и чтобы люди начали новую социальную жизнь. Ибо рассудок без любви и без совести, неукорененный в живом созерцании Бога, есть разновидность человеческой глупости и черствости , а глупая черствость никогда еще не делала людей счастливыми.
Из трех великих основ всякой человеческой жизни и культуры - свободы, любви и предметности - ни одна не может быть упразднена или упущена: необходимы все три и все три обусловливают одна другую взаимно. Если бессердечная свобода ведет к несправедливости и эксплуатации, то беспредметная свобода ведет к духовному разложению и социальной анархии Но бессердечная и беспредметная несвобода ведет к еще более тяжкой рабской несправедливости и глубокой деморализации. Свобода необходима человеческому инстинкту и духу, как воздух телу. Но она должна быть наполнена жизнью сердца н предметной воли. Чем больше сердца и предметной волк у человека, тем менее опасны ему соблазны свободы и тем больший смысл она приобретает для него. Спасение не в отмене свободы, а в ее сердечном наполнении и предметном осуществлении.
Именно этим определяется путь грядущей России. Ей нужно новое воспитание : в свободе и к свободе; в любви и к любви; в предметности и к предметности. Новые поколения русских людей должны воспитываться к сердечной и предметной свободе . Эта директива - на сегодня, на завтра и на века . Это единственно верный и главный путь, ведущий к расцвету русского духа и к осуществлению христианской культуры в России.
Для того, чтобы выяснить это до конца, необходимо сосредоточиться на идее предметности .
События последнего века показали нам, что свобода совсем не есть последняя и самодовлеющая форма жизни: она не предопределяет ни содержания жизни, ни ее уровня, ни направления. Свобода дается, человеку для предметного наполнения ее, для предметной жизни , т.е. для свободной жизни в Предмете. Что же есть Предмет и что такое предметная жизнь?
Каждое существо на земле и каждое тело человеческое имеет некоторую цель , которой оно и служит. При этом можно иметь в виду чисто субъективную цель, зовущую человека к удовлетворению его личных потребностей и ведущую его к личному успеху в жизни. Но можно иметь в виду и объективную цель, последнюю и главную цель жизни , по отношению к которой все субъективные цели окажутся лишь подчиненным средством. Это есть великая и главная цель человека, осмысливающая всякую жизнь и всякое дело, цель, на самом деле прекрасная и священная ;- не та, ради которой каждый отдельный человек гнется и кряхтит, старается и богатеет, унижается и трепещет от страха, но та, ради которой действительно стоит жить на свете , ибо за нее стоит бороться и умереть . Для животного такою целью является продолжение рода, и в служении этой цели мать-самка отдает свою жизнь за детеныша. Но у человека есть более высокая, духовно-верная цель жизни, на самом деле и для всех драгоценная и прекрасная, или если собрать все эти определения в простой и скромный термин,- Предметная .
Человеку стоит жить на свете не всем, а только тем, что осмысливает и освящает его жизнь и самую его смерть. Всюду, где он живет нестоящим,- пустыми удовольствиями, самодовлеющим накоплением имущества, кормлением своего честолюбия, служением личным страстям, словом, всем, что непредметно или противо-предметно,- он ведет жизнь пустую и пошлую , и всегда предаст свою цель, как только встанет выбор между этой пустой целью и самой жизнью. Ибо он сейчас же рассудит так: - спасу жизнь,- останется надежда на удовольствия и приятности; погибну за удовольствия и за богатство,- утрачу и их, и жизнь. Но если у человека есть предметная, священная цель жизни, то он мыслит обратно: если предам мою предметную цель, то потеряю и самый смысл жизни, а на что мне жизнь без смысла и святыни?..- такая жизнь мне не нужна, а предметная цель священна и необходима и тогда, если моя личная жизнь на земле прервется...
О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ II
Жить предметно - значит связать себя (свое сердце, свою волю, свой разум, свое воображение, свое творчество, свою борьбу) с такой ценностью, которая придаст моей жизни высший, последний смысл . Мы все призваны к тому, чтобы найти эту ценность, связать себя с нею и верно осмыслить ею наш труд и направление нашей жизни. Мы должны увидеть оком сердца предметное значение и назначение нашей жизни. Ибо в действительности мы все служим некоему высшему Делу на земле - Божьему Делу - "прекрасной жизни" по слову Аристотеля, "Царству Божьему" по откровению Евангелия. Это есть единая и великая цель нашей жизни, единый и великий Предмет истории . И вот, в его живую предметную ткань мы и должны включить нашу личную жизнь.
Мы найдем свае место в этой ткани, увидев с силою очевидности, что жизнь русского народа, бытие России ,- достойное, творческое и величавое бытие,- входит в это Божье Дело , составляет его живую и благодатную часть, в которой есть место для всех нас. Кто бы я ни был, каково бы ни было мое общественное положение,- от крестьянина до ученого, от министра до трубочиста,- я служу России , русскому духу, русскому качеству, русскому величию; не "маммону" и не "начальству"; "не личной похоти" и не "партии"; не "карьере" и не просто "работодателю"; но именно России, ее спасению, ее строительству, ее совершенству, ее оправданию перед Лицом Божьим . Жить и действовать так, значит жить и действовать согласно главному, предметному призванию русского человека: это значит жить предметно , т.е.- службу превратить в служение , работу в творчество , интерес во вдохновение , "дела" освятить духом Дела , заботы возвысить до замысла, жизнь освятить Идеей . Или, что то же самое,- ввести себя в предметную ткань Дела Божия на земле .
Предметность противостоит сразу - и безразличию и безоглядному своекорыстию , - этим двум чертам рабского характера.
Воспитать к предметности значит, во-первых, вывести человеческую душу из состояния холодной индифферентности и слепоты к общему и высшему ; открыть человеку глаза на его включенность в ткань мира, на ту ответственность , которая с этим связана, и на те обязательства , которые из этого вытекают; вызывать в нем чутье и вкус к делам совести, веры, чести, права, справедливости, церкви и родины . Поэтому стать предметным человеком значит проснуться и выйти из гипноза бездействия и страха, растопить свою внутреннюю льдину и расплавить свою душевную черствость. Ибо предметность противостоит прежде всего безразличию.
Воспитать к предметности значит, во-вторых, отучить человека от узкого и плоского своекорыстия , от того "шкурничества" и той беспринципной изворотливости , при которых невозможно никакое культурное творчество и никакое общественное строительство. Стать предметным человеком значит преодолеть в себе примитивный и безоглядный инстинкт личного самосохранения, тот наивный и циничный эгоизм , которому недоступно высшее измерение вещей и дел. Человек, не обуздавший своего животного себялюбия, своего практического эгоцентризма, не открывший себе глаза на свое призвание - служить , не научившийся преклоняться перед высшим Смыслом и Делом, перед Богом , будет всегда существом социально опасным. Так, Предметность освобождает душу не только от душевного безразличия, но и от скудости и пошлости личного эгоцентризма.
В этих двух требованиях содержится азбука предметного воспитания. И надо признать, что вне ее - всякое вообще воспитание мнимо и призрачно, и всякое вообще образование мертво и формально. Самое важное, что должна дать человеку семья и школа - это предметно открытый взор, предметно живое сердце и предметно готовую волю. Человек должен видеть и разуметь ткань Божьего Дела на земле,- чтобы знать, как можно войти в нее и как следует включать себя в ее жизнь; - чтобы сердце его отзывалось на явления и события в этой ткани, как на важные, драгоценные, вызывающие радость и горе; чтобы воля была способна и готова жертвовать этой ткани своим личным интересом и служить ей не за страх и не за долг, а за любовь и за совесть.
Ныне, как, может быть, еще никогда, Россия нуждается в таком воспитании. Ибо ранее в России была жива религиозная и патриотическая традиция такого духа и такого воспитания. А ныне старые традиции порваны, а новые еще не завязались и не сложились. Завязать и укрепить их и должна система предметного воспитания.
Духовная предметность души является, как сказано, выходом из безразличия и своекорыстия. Но этим преодолением, которое имеет лишь отрицательное, а не положительное значение, предметность не определяется и не исчерпывается. По существу же идея предметной жизни и предметного человека может быть описана так.
Преодолев свое безразличие, человек должен найти себе настоящее и достойное содержание жизни. Он должен цельно полюбить нечто такое, что на самом деле заслуживает цельной любви и преданного служения. Это значит, что настоящая предметность имеет два измерения: субъективно-личное и объективно-ценностное. Первое измерение, субъективно-личное, определяет, действительно ли я предан моей жизненной цели, искренен ли я в этой преданности, целен ли я в этой искренности и, наконец, действую ли я согласно этой преданности, искренности и цельности. Второе измерение, объективно-ценностное, определяет, не ошибся ли я в выборе моей жизненной цели, действительно ли мой "предмет" Предметен, действительно ли моя цель священна и правда ли ею стоит жить и за нее стоит бороться и, может быть, умереть. Ибо в жизни возможны разные пути и перепутья.
Так, возможно, что человек субъективно - "предметен", а объективно нет. Это значит, что он страстно, искренно и деятельно предан ошибке, напр., какому-нибудь вредному, обольстительному учению, ложной политической цели, нелепой и лукавой вере... Тогда возникает страстное и искреннее кипение в пустоте или соблазне.- Но возможно и обратное,- когда человек высказывается в пользу верной цели, которою действительно стоит жить и за которую стоит бороться до смерти, но сам он относится к ней холодно, не имея для нес ни любви, ни жертвенности, ни борьбы. Тогда возникает верная формула Предмета, не больше, а может быть, еще и аффектированная декламация о Предмете, верная по содержанию, но фальшивая по чувству и скользко-предательская в жизни. В-третьих, возможно и такое положение дела, при котором субъективно-холодный человек холодно разговаривает о Предметно неверных или соблазнительных целях жизни. Однако, верна и духовно-значительна четвертая возможность, когда человек искренно, цельно и деятельно предан Предметной цели, т.е. делу Божьему на земле, напр., церкви, науке, искусству, духовному воспитанию своего народа, организации справедливой жизни, спасению своей родины, выработке свободного и справедливого права. И эта возможность есть единственно верная.
Тогда душою человека владеет двойная или подлинная Предметность. Она захватывает его душу, осмысливает его жизнь, делает его цельным и огненным и придает его жизни религиозный смысл, даже и тогда, когда он сам себя не считает ни верующим, ни церковным,- ибо сокровенная религиозность глубже явной и незримая церковь обширнее зримой. Такой человек переживает свой Предмет - сразу - как далекую цель, как объективное - будущее - желанное событие, и в то же время - как близкую реальность, как вдохновляющую его силу, как подлинную ткань бытия, которая захватывает и его личные силы. Настоящий человек ищет в своей жизни прежде всего - Предметности, т.е. Дела Божьего на земле; он углубляет до него каждую жизненную задачу, каждое жизненное отношение; он освещает из него все дела, исходит из него, как из задания, и восходит к нему, как к цели.
Все это придает ему особый дух - дух искания. ответственности и служения, без которого человек остается обывателем или карьеристом, слугою своих страстей или медиумом чужих влияний, а может быть, и хуже - лисой, хамелеоном и предателем. По духу искания, ответственности и служения предметные люди легко и быстро узнают друг друга, и тот, кто раз приобщился ему, быстро научивается без ошибки узнавать его: он узнает его и у Конфуция, и у Сократа, и у Марка Аврелия, и у Вильгельма Оранского, и у Карлейля; а у нас в России - он узнает его и в православном старце, и в Петре Великом, и в Суворове, и у праведников Лескова, и будет прав, ибо этот дух действительно создавал и строил Россию. И вот каждое такое открытие, каждое такое знакомство будет ему духовной радостью и будет вызывать в нем желание - включить узнанное в свою жизнь; а если это живой человек, то связаться с ним крепко и надолго полнотою доверия и братским сотрудничеством. Предметные люди - братья перед Лицом Божиим; они суть как бы живые нити Божьей ткани на земле; или - живые струи Его потока; граждане Его медленно возрастающего Царства. И именно этим объясняется присущее им стремление - пробудить в других чувство Предметности, сознание Предмета, искание Предметности, чувство предметной ответственности.
Вот почему Предметность можно было бы описать, как включение себя в Дело Божие на земле; или как вплетение себя в Его ткань; или как вхождение в Его поток; как отождествление своего дела с Его Делом, своего успеха с Его успехом, своей силы с Его силою. И этому соответствует измерение его мерилами и его успехами - своей жизни, своей ответственности, своих решений, своей правоты, своей удачи и победы. Ткань этого Дела реально присутствует во всем: в природе и в человеке; в самом человеке (в теле, в душе и в духе) и в его культуре; в индивидуальной жизни, и в народной жизни; в семье и в воспитании; в церкви и в вере; в труде и в хозяйстве; в праве и в государстве; в науке и в искусстве; в деяниях воина и в деяниях монаха. Надо научиться воспринимать ее, видеть ее, радоваться ей, пребывать в ней и служить ей. И воспитание человека тем лучше и глубже, чем больше оно сообщает ему это умение.
Можно было бы сказать, что Предметность есть единый и общий источник всех благих побуждений человека, ибо все они определяются словами "хочу Божьего Дела" и "служу Божьему Делу". Все благие дела и побуждения человека суть видоизменения Предметности; и любовно-творческое отношение к природе, и самовоспитание, и строительство семьи, и дружба двух людей, и хозяйственное вдохновение, и чувство ответственности и вины, и социальное чувство, и правосознание, и верный патриотизм, и совестный акт, и научная совесть, и художественное созерцание, и молитва, и церковное сознание - все это разновидности "божеского" подхода к Божьему Делу на земле. Это есть то, в чем нуждается всегда все человечество, но чего ищут и чем владеют только лучшие люди. Все великие религии хотели и доныне хотят этого;- все монашеские ордена; все организации братства чести и служения (начиная от университета и кончая армией), все они ищут именно Предметности в своей сфере. И духовный уровень каждого такого человеческого союза определяется именно тем, поставлены ли в нем на должную высоту - воля к Предметности и организация Предметности. Ибо есть своя особая Предметность в церкви, и своя особая Предметность в науке и преподавании, и своя Предметность в суде и управлении, своя Предметность в искусстве, своя Предметность в армии. И все то, что называется в жизни - лицеприятием, непотизмом, святокупством, взяткою, криводушием, гражданскою трусостью, политической продажностью, завистью, лестью, предательством, бесчестием, карьеризмом, лукавством, интригою, или же, выражаясь русскими летописными словами,- "кривдою" и "воровством" - все это разлагает правы и создает растленную культуру и больную государственность, сводится к отсутствию Предметности в душе и в жизни. Но надо сказать и обратное: нет более крепкого и плодотворного единения на земле, как единение людей в духовной Предметности - в совместной молитве, в духовной близости брака и дружбы, в настоящем академическом сотрудничестве, в воинском братстве единой армии, в предметно-политическом единочувствии, в патриотическом подъеме.
О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ III
Тот, кто испытал влияние Предметности на человеческую душу, тот сразу поймет, если я скажу: Предмет есть некая живая и священная стихия, субстанция или "эссенция" духовной жизни, которая несет человеку множество драгоценных даров. И прежде всего она дает ему чувство предстояния: "есть нечто высшее и большее, нежели я сам, такое, что я вижу и к чему я стремлюсь, что мне светит и зовет меня и с чем я связан благоговением и любовью". И далее - чувство ответственности: ибо это предстояние связывает меня, возлагает на меня обязанности и полномочия, за осуществление коих я отвечаю. Отсюда новый дар: чувство реальной силы, которая призвана к- действию, так, что решения ее не безразличны и усилия ее не бессильны, но необходимы и драгоценны в плане Божьего Дела. С этим связан новый драгоценный дар - чувство служения, т.е. уполномоченного и призванного самостоятельного делания перед Лицом Божиим, чувство несения бремени, разрешения заданий,- словом, творческого участия в деле мироустроения. В естественной связи с этим стоят новые дары Предметности: с одной стороны,- неподдельное смирение, ибо предстоящий духовной субстанции мира чувствует свою малость и беспомощность, и ответственный знает, за что и перед Кем он отвечает, и несущий служение учится скромности и смирению; - ас другой стороны - Предметное служение дает человеку уверенность в своей правоте, которая свободна и от самомнения, и от гордости,- и некую духовную строгость и властность, которые проистекают непосредственно из чувства Предметной наполненности, призванности и силы. Человек, живущий ответственным Предметным созерцанием, есть вдохновенный человек, а настоящее вдохновение есть именно проявление Предметности н ее дар; человек во вдохновении дышит законом самого Предмета, выговаривает Его содержание, осуществляет Его ритм; и так обстоит везде - в искусстве, в науке, и в политике. Именно поэтому Предметному человеку присущ дар верного целеполагания. ибо цели, которые он видит и ставит, имеют всегда далекую силу и высокий смысл; они бывают верны и в земном, эмпирическом плане, но никогда не ограничиваются им и не исчерпываются, потому что их главная сила и их главный смысл - в "небесно-земном" плане, т.е. в том, что они включены в ткань Божьего Дела. Предметный человек - знает он о том или не знает, а иногда он об этом и не знает,- есть орудие или орган Дела Божьего на земле, а потому и судьба его не безразлична в высшем плане бытия, и сам он спокойно поручает себя Руке Божией,- вот так, как Пушкин выговорил это в своем "Арионе" и как Тютчев выговорил это о самом Пушкине ("Ты был богов орган живой"...) Такой человек не считает свой земной конец "гибелью" и не верит в неуспех или поражение своего земного дела: ибо он знает, что "его" дело не есть только "его" дело, а есть Дело Предметное, и потому - Божие, что неудача его есть лишь видимая неудача и что конечная победа его обеспечена высшею Силою. Образно это можно было бы выразить так: он всю жизнь как бы держится правой рукой за небо Во всяком случае, он твердо знает, где находится его главная опора и Кто в конечном счете решает его судьбу.
Все это можно было бы выразить так, что Предметность дает человеку верное чувство собственного духовного достоинства.
Напрасно современные безбожники полагают, будто Бог есть фантастическое существо, пребывающее где-то "за облаками", о коем мы воображаем всякие страхи и перед которым мы все время унижаемся. На самом деле вера в Бога не унижает и не обессиливает человека, а, напротив возносит его, преображает и укрепляет. Это объясняется тем, что Божие присутствие и веяние мы воспринимаем в нас самих, и притом не страхом, а любовью, не протестом, а радостью, и не унижением, а преображением и вознесением. Это любовь и радость, это восприятие и созерцание Божьего веяния сердцем и волею, это осуществление Его воли, как своей, и признание всего этого мыслью - нисколько не унижает человека, а преображает и возносит его. Безбожники представляют себе отношение человека к Богу, как отношение маленькой и слабой вещи к огромной и сильной, т.е. как внешнее отношение,- какое-то "внестояние" и "противостояние", страшное, угрожающее...- вот-вот обрушится гора и раздавит... На самом же деле все это обстоит совсем иначе. Это есть внутреннее отношение,- отношение восприятия и любви, присутствия и радости, откуда и возникает своеобразное и таинственное единение человека с Богом.
Человек воспринимает дыхание Божие в глубине своего личного духа,- не слухом, и не словом, а сердцем тем таинственным и глубоким чувствилищем, которое мы называем "верою" и "молитвою", а также - вдохновением, совестью, очевидностью или иным актом созерцающей любви. Испытав что-либо из этого,- одним актом или многими, долго или кратко,- человек обновляется. Сущность этого обновления состоит в том, что человек, по слову Евангелия, научается быть и жить на земле в качестве земного "сына" Божия. Для этого надо, чтобы человек любил Бога и вместе с Богом любил то совершенное, что Бог любит; и желал Бога и вместе с Богом желал того божественного, чего Бог желает; - и созерцал Бога и Его Творение лучом своего сердечного созерцания и стремился узреть то, что Бог зрит в людях и в мире. Пережив это, человек осуществляет и утверждает свою способность - "быть с Богом заодно" , любить Его и любить с Ним вместе, желать Его и желать с Ним вместе, созерцать Его и созерцать
с Ним вместе. И если человек раз осуществил эту способность, оценил ее смысл и значение, на деле доказал ее и утвердил за собою, то это значит, что он вошел в ткань духовной Предметности мира, приобщился ей и включился в нее. Это значит, что он стал к Богу в отношение "сына" к "Отцу", стал человеком-сыном. Он перестал быть человеком-волком, или просто - "человеком-сыном-земного отца". Он стал человеком, воспринявшим своего Небесного Отца: - искрою Его огня; каплею из Его предвечного водомета, ценным камнем из Его сокровищницы; дыханием Его уст; - Его органом, Его носителем. Его жилищем или храмом,- Его сыном, имеющим призвание и право говорить Ему "Отче наш!".
Вот откуда родится то основное, без чего нет духовной личности - чувство собственного духовного достоинства; - это не самомнение, не самоуверенность, не тщеславие, не честолюбие и не гордость, а именно чувство собственного духовного достоинства, в котором уважение к своему духу есть в то же самое время смирение перед лицом Божиим;-и это даже не "чувство", ибо чувство неустойчиво и скоропреходяще, это предметная уверенность, доведенная до очевидности, до убеждения, до основы, личной жизни. Это не есть повышенная или преувеличенная самооценка, всегда голодающая по чужому признанию; здесь дело не в оценке своего земного состава, но в способности утвердиться в своем сверхземном составе, т е. установить в себе алтарь Божий и поддерживать на нем огонь Божий (по древнему гимну: "Тебе в сердцах алтарь поставим"...), и обратиться к Богу со словом "Отец" и с делами "сына".
Всякому человеку доступно, и достойно, и необходимо поставить в своем сердце этот молитвенный алтарь, внимать зовам совести и чести и сделать свою волю орудием Воли Божией,- и тем утвердить в себе духовное достоинство, как основу личной жизни, как верное мерило людей и их поступков, как чувство личного, общественного и политического ранга. От этого у человека делается непроизносимое устно и словесно, но вечно-живое "рассуждение" или волевое решение, вроде следующего: "как совершу я это злое дело, я, предстоящий моему Богу и освещаемый Его огнем?"; или: "как войду я сегодня в единение с Богом, покривив душой?"; или: "как соблазнюсь я взяткою, если я призван ткать ризу Божию?"; - "как оправдаю я эту жизнь притворства и лжи перед живущим во мне сыном Божиим?";-"как уроню в себе носителя Духа?";-"если совершу эту низость,- то куда я денусь от живущего во мне дыхания уст Его?";- "что останется от меня, если угашу в себе Его огонь?"...- И все это есть не что иное, как голос собственного духовного достоинства, дающий человеку живую совестливость., повышенное чувство ответственности, непрерывное предстояние, верное и спокойное хождение по Его путям, прилежное ткание ризы.Его. А если выразить все это в общей, осторожной и скупой философской формуле, то это есть Предметность сердца, воли и дела.
Вот к чему надо воспитывать новые поколения русских людей. Вот в чем нуждается свободный, достойный, гражданственный русский человек. Вот в чем спасение и расцвет грядущей России. И о том, как нам создать на этих основах новое русское воспитание и образование,- должны быть все наши помыслы.
Что дало России Православное Христианство
Национальная духовная культура творится из поколения в поколение не сознательной мыслью и не произволом, а целостным, длительным и вдохновенным напряжением всего человеческого существа; и прежде всего, инстинктом и бессознательными, ночными силами души. Эти таинствен ные силы души способны к духовному творчеству только тогда, если они озарены, облагорожены, оформлены и воспитаны религиозной верою. История не знает культурно-творческого и духовно-великого народа, пребывавшего в безбожии. Самые последние дикари имеют свою веру. Впадая в безверие, народы разлагались и гибли. Понятно, что от совершенства религии зависит и высота национальной культуры.
Россия была искони страною Православного Христианства. Ее творчески ведущее национально-языковое ядро всегда исповедовало Православную Веру.(См., напр., статистические данные Д. Менделеева. К по знанию России. Ст. 36-41, 48-49. К началу XX века Россия насчитывала около 66% православного населения, около 17% не православных христиан и около 17% нехристианских религий (около 5 миллионов евреев и около 14 мил. тюрко-татарских на родов).) Вот почему дух Православия всегда определял и ныне определяет столь многое и глубокое в строении русско-национального творческого акта. Этими дарами Православия в течение столетий жили, просвещались и спасались все русские люди. все граждане Российской Империи, - и те, которые о них забывали, и те, которые их не замечали, от них отрекались или даже их поносили; и граждане, принадлежавшие к инославным исповеданиям или инородным племенам; и другие европейские народы за пределами России.
Для исчерпывающего описания этих даров понадобилось бы целое историческое исследование. Я могу указать на них лишь кратким исчислением. 1) Все основное содержание христианского откровения Россия получила от православного востока и в форме Пра вославия, на греческом и славянском языке. "Великий духовный и политический переворот нашей планечы есть христианство. В этой священной стихии исчез и обновился мир" (Пушкин). Эту священную стихию крещения и облечения во Христа Сына Божия русский народ переживал в Православии. Оно было для нас тем, чем оно было для западных народов до разделения церквей; оно давало им то, что они впоследствии утратили, а мы сохранили; за этим утраченным духом они начинают ныне обращаться к нам, потрясенные мученичеством Православной Церкви в России. 2) Православие положило в основу человеческого существа жизнь сердца (чувства, любви) и исходящего из сердцa созерцания (видения, воображения). В этом его глубочайшее отличие от католицизма, ведущего веру от воли к рассудку, - от протестантизма, ведущего веру от разума к воле. Это отличие, тысячу лет определявшее русскую душу, остается навеки; никакая "уния", никакое "католичество восточного обряда", никакое протестантское миссионерство - не переделает православную душу. Весь русский дух и уклад оправославлены. Вот почему - когда русскии народ творит, то он ищет увидеть и изобразить любимое. Это основная форма русского национального бытия и творчества. Она взращена Православием и закреплена славянством и природой России.
3) В нравственной области это дало русскому народу живое и глубокое чувство совести, мечту о праведности и святости, верное осязание греха, дар обновляющего покаяния, идею аскетического очищения, острое чувство "правды" и "кривды", добра и зла.
4) Отсюда же столь характерный для русского народа дух милосердия и всенародного, бессословного и сверхнационального братства, сочувствие к бедному, слабому, больному, угнетенному и даже преступнику (См.. напр., у Достоевского, Дневник Писателя за 1873 г., статья III "Среда" и ст. V "Влас"). Отсюда наши нищелюбивые монастыри и Государи (Срв.. напр., у И. Е. Забелина. История города Москвы.): отсюда наши богадельни, больницы и клиники, создававшиеся на частные пожертвования.
5) Православие воспитывало в русском народе тот дух жертвенности, служения, терпения и верности, без которого Россия никогда не отстоялась бы от всех своих врагов и нe построила бы своего земного жилища. Русские люди в течение всей своей истории учились строить Россию "целованием Креста" и почерпать нравственную силу в молитвс. Дар молитвы есть лучший дар Православия.
6) Православие утвердило религиозную веру на свободе и на искренности, связав их воедино; этот дух оно сообщило и русской душе и русской культуре. Православное миссионерство стремилось приводить людей "на крещение" - "любовью", а никак не страхом (Из наставления Митрополита Макария первому казанскому архиепископу Гурию в 1555 г. Исключения только подтверждают основное правило). Именно отсюда в истории России тот дух религиозной и национальной терпимости, когорый инославные и иноверные граждане России оценили по достоинству лишь после революционных гонении на веру.
7) Православие несло русскому народу все дары христианского правосознания - волю к миру, братству, справедливости, лояльности и солидарности; чувство достоинства и ранга; способность к самообладанию и взаимному уважению, словом, - все то, что может приблизить государство к заветам Христа (См. ниже главу шестнадцатую).
8) Православие вскормило в России чувство ответственности гражданина, чиновника и Царя пред Богом, и прежде всего упрочило идею призванного, помазанного и Богу служащего монарха. Благодаря этому тиранические государи были в истории России сущим исключением. Все гуманные реформы в русской истории были навеяны или подсказаны Православием.
9) Русское Православие верно и мудро разрешило труднейшее задание, с которым почти никогда не справлялась западная Европа, - найти правильное соотношение между церковью и светскою властью (См. ниже главу двенадцатую. Имеется в виду допетровская Россия), взаимное поддержание, при взаимной лояльности и взаимном непосягании.
10) Православная монастырская культура дала России не только сонм праведников. Она дала ей ее летописи, т. е. положила начало русской историографии и русскому национальному самосознанию. Пушкин выражает это так: "Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением" (Пушкин. "Исторические Замечания" 1822 г.). Нельзя забывать, что Православная вера долго считалась в России истинным критерием "русскости".
11) Православное учение о бессмертии личной души (Утраченное в современном протестантизме, толкующем "вечную жизнь" не в смысле бессмертия личной души, которая признается смертной), о повиновении высшим властям за совесть, о христианском терпении и об отдаче жизни "за други своя" дало русской армии все источники ее рыцарственного, лично-бесстрашного, беззаветно послушного и всепреодолевающего духа, развернутого в ее исторических войнах и особенно в учении и в практике А. В. Суворова, и не раз признававшегося неприятельскими полководцами (Фридрихом Великим, Наполеоном и др.).
12) Все русское искусство изошло из православной веры, искони впитывая в себя ее дух дух сердечного созepцания, молитвенного парения, свободной искренности и духовной ответственности (См. у Гоголя "В чем же наконец существо Русской Поэзии". А также "О лиризме наших поэтов". Срв. мою книгу "Основы Художества. О совершенном в искусстве"). Русская живопись пошла от иконы; русская музыка была овеяна церковным песнопением; русская архитектура пошла от храмового и монастырского зодчества; русский театр зародился от драматических "действ" на религиозные темы; русская литература пошла от церкви и монашества.
Все ли здесь исчислено? Все ли упомянуто? Нет. Здесь еще не сказано о православном старчестве, о православном паломничестве, о значении церковно-славянского языка, о православной школе, о православной философии. Но всего здесь и нельзя исчерпать.
Все это и дало Пушкину основание установить как незыблемую истину: "Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер" (Пушкин "Исторические Замечания" 1822 г.). Таково значение Православного Христианства в русской истории. Вот чем объясняются те лютые, исторически неслыханные гонения на Православие, которые оно претерпевает ныне от коммунистов. Большевики поняли, что корни русского христианства, русского национальною духа, русской чести и совести, русского государственного единства, русской семьи и русского правосознания - заложены именно в православной вере, поэтому они пьпаются искоренить ее. В борьбе с этими попытками русский народ и православная церковь выдвинули целые сонмы исповедников, мучеников и священномучеников; и в то же время возродили религиозную жизнь эпохи катакомб, - всюду, в лесах, в оврагах, в селах и городах. За двадцать лет русский народ научился сосредоточиваться в молчании, очищать и закалять свою душу перед лицом смерти, молиться шепотом, организовывать церковную жизнь в гонениях и закреплять ее в тайне и тишине. Закладывается фундамент новой России: она будет строиться на священной крови и на молитвенных слезах. И ныне, после двадцати лет гонений, коммунисты должны были признать (зимой 1937 г.), что одна треть городских жителей и две трети сельского населения продолжают открыто веровать в Бога. А сколькие из остальных веруют и молятся втайне?...
Гонения пробуждают в русском народе новую веру, полную новой силы и нового духа. Страдаюшие сердца восстанавливают свое исконно-древнее религиозное созepцaние. И Россия не только не уйдет от Православия, как надеются ее враги на западе, но укрепится в священных основах своего исторического бытия.
Последствия революции преодолеют ее причины.
Кризис безбожия
Историческое время, выпавшее нам на долю, исполнено великого и глубокого значения: это эпоха чрезвычайной насыщенности, напряженности, эпоха крушения, подводящего итоги большому историческому периоду; это время испытания: совершается как бы некий исторический и духовный смотр, жизненная ревизия человеческих духовных сил, укладов и путей.
Так, как если бы некий великий судия сказал современному человечеству: "Вот, я попущу силам зла и соблазна, силам испытующим и совращающим; и они развернут учение свое и строительство свое, а ты - им в ответ - откроешь душу свою и покажешь лицо свое; и будет великий суд над ними - по делам и плодам их; и над тобою - по исповеданию и противлению твоему".
И вот, согласно этому, неслышно изрекшему, но столь остро внятному нам в событиях гласу,- наше время развернуло перед нами сразу: величайший подъем воинствующего безбожия и строжайший суд над выношенной человечеством за последние века и тысячелетия религиозностью.
А если охватить весь процесс сразу единым выражением, то перед нами развернется единственный в своем роде кризис безбожия.
Слово кризис есть первоначально слово греческое. Оно происходит от "крино", что значит "сужу". Кризис обозначает такое состояние человека, его души или тела, или дел и событий, в котором выступают скрытые силы и склонности; они развиваются, развертываются, осуществляют себя, достигают своего максимального напряжения и проявления, своей высоты и полноты и тем самым обнаруживают свою настоящую природу: они как бы произносят сами над собою суд и переживают поворотный пункт; это их перелом, перевал; час, в который решается их жизненная судьба; это время их буйного расцвета, за которым начнется - или их преодоление и крушение, или же умирание того человека или того человеческого дела, которое было настигнуто кризисом.
Вот что я хочу сказать, говоря о кризисе безбожия. Как бы ни были тягостны для каждого из нас события, вызванные этим кризисом, мы не должны ни растериваться под их ударами, ни предаваться духовной слепоте. Рады мы или не рады, но родились в такую эпоху и что кинуты всевластною рукою в этот омут испытаний и опасностей,- мы призваны быть участницами, не просто пассивными жертвами, объектами, но активными участниками, волевыми субъектами этого процесса. А для этого мы должны понять, в чем состоит глубокий смысл нашего исторического положения; чего требует и ждет от нас Судия, вызвавший нас на суд; какие силы имеются у нас и как нам с ними быть и обходиться; и как нам приложить их к тому историческому делу, участниками коего мы оказались. Мы должны понять смысл мировых событий. Уразуметь, что смысл их выражается этими двумя словами, кризис безбожия. И решить, какое место мы призваны занять в этом развертывающемся перед нами процессе; где во всемирном масштабе выступили скрытые доселе силы безбожия; где они развернулись и достигли небывалой еще высоты, полноты, откровенности и напора, где они впервые обнажили свою настоящую природу, и вот на наших глазах как бы произносят сами над собою суд, решая свою судьбу, а вместе с тем и судьбу всего человечества.
Видим ли мы это? Разумеем ли эти события? И если видим и ра- зумеем, то где мы сами сердцем и волею?
И прежде всего - в самом протекании этого кризиса нет ли таких явлений и признаков, по которым мы могли бы предвидеть его исход?
В чем состоит этот кризис?
Если мы вдумчиво вслушиваемся в то, что говорят современные отрицатели Бога, то увидим, что их позицию можно свести к двум пунктам:
I. Нет никакого основания - признавать бытие Бога:
II. Вера в Бога не только неосновательна и ненужна, но еще и жизненно вредна.
Все остальное, что они говорят, сводится именно к этим двум пунктам, к их развитию и детализации.
Одни высказывают это в благовоспитанной форме салонного скептицизма; другие в неделикатной форме иронической насмешки, третьи в агрессивной форме револьверного выстрела или динамитного взрыва. Но все имеют в виду именно эти два тезиса: вера в Бога есть неосновательное суеверие, предрассудок или лицемерие; вера в Бога вредна человечеству (или пролетариату), задерживая его прогрессивное развитие (или его классовую борьбу за водворение социализма или коммунизма). Или еще проще, грубее и яснее: верить в Бога - глупо, верить в Бога - вредно. Эти утверждения можно затаить в себе, как свое личное,частное воззрение, - как делали в XIX веке многие русские интеллигенты из вольтерианцев; тогда эти тезисы подчас видоизменялись, например: верить в Бога глупо, а умному человеку и вредно; но широкой массе, которая глупа, это глупое занятие может быть даже полезно, чтобы она смирялась, не зверела и послушно работала.
Современная мировая революция не могла и не захотела принять эту последнюю оговорку: ее тезис прямолинейнее и последователь нее: верить в Бога - глупо и вредно для всякого человека; особенно же - для массы, ибо она как раз и не должна - ни смиряться, ни покорно работать. Масса призвана к восстанию - ей особенно глупо и особенно вредно верить в Бога; ей необходимо безбожие; нечего ждать, пока она сама потеряет веру, безбожие должно быть ей навязано в порядке государственной диктатуры - аргументом, воспитанием, подачками, истреблением духовенства, разрушением церквей, террором. Разногласия среди безбожников имеются, их нельзя замолчать. Но основная мысль одна: глупо и вредно. И вот кризис современной безбожия состоит в том, что люди обречены изжить до конца, до дна, дотла эти утверждения о глупости и вредности веры в Бога. Вжить их в жизнь - в культуру, в нравственность, в политику, в хозяйство, в строй семьи, в педагогику, в дипломатию, в науку; внести их содержание во все углы и закоулки человеческой цивилизации, заставляя ее обновиться и переродиться под воздействием этой новой "премудрости". И на деле, на последствиях этого перерождения убедиться и доказагь - в какой духовной темноте пребывало доселе человечество и особенно так называемое "буржуазное" человечество.
Ну что же? Мы слышали этот двойной тезис: "глупо" и "вредно".
Позиция вычерчена. Формула дана. Вызов брошен. От нас ждут ответа. Определенного, ясного, честного.
Нет, этого мало. Мы должны дать ответ не только ясный и честный, но еще объясняющий и убедительный. Мы должны объяснить, - как это случилось, что люди дошли до такой, скажем, "премудрости"; объяснить себе самим и грядущим поколениям, и им, этим просветителям вселенной, которые уверяют всех, что несут людям высшее миросозерцание и общественное освобождение.
И затем мы должны дать ответ убедительный - т. е. доказать, что веровать в Бога не глупо и не вредно, и доказать, что, наоборот, именно безбожие есть дело глупейшее и вреднейшее из всех, затевав- шихся человечеством.
Мы понимаем, что можно не иметь веры или утратить ее; и это не глупость, а несчастие; и этому несчастию можно и должно помочь. Но безбожие как правило жизни и программа жизни - как план прогресса, счастья, жизнеустроения - есть жалчайшая из глупостей и погибельнейшая из вредностей, посещавших человеческую голову.
Итак, за дело.
Объясним, как могло это случиться, что в XX веке после Рождест- ва Христова люди начали вопить на весь мир о глупости и вредности веры в Бога? Историческое освещение этого процесса потребовало бы большого исследования, которое не может уместиться в рамки одной лекции. Но сущность дела сводится к следующему.
За последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему чувственному опыту; сначала верхние, ученые слои утвердились на том, что самое достоверное, драгоценное знание идет к нам от внешних, материальных вещей и приходит к нам через зрение, слух, осязание, обоняние и через их физическую или механическую проверку измерением (вес и объем), подсчетом, количеством и формальным, логическим рассуждением, а потом, так как добытые таким путем сведения о материальной природе совершили огромные технические и хозяйственные перевороты и вовлекли в них широкие слои интеллигенции и полуинтеллигенции,- то эта обращенность к чувственному, внешнему, материальному опыту и эта отвращенность от нечувственного, внутреннего, духовного опыста определили собою душевный и умственный уклад современного человечества.
Верхние слои мировой интеллигенции стали постепенно понимать, что это ошибка и ложный путь, но и то лишь отчасти, а средние слои - поставляющие учителей безбожия, и полуинтеллигенция - поставляющая учеников безбожия - укрепились в этом укладе с увлечением и даже ожесточением. Демократический строй дал прессу, влияние и власть именно этим слоям - и все оказалось предопределенным. Но это лишь поверхностная сторона процесса. Нам надо смотреть глубже.
Торжество чувственного, внешнематериального опыта над внут- ренним и духовным опытом привело к тому, что люди обратились к религии и к Богу с чувственными мерилами и материальным пониманием. И результат этого только и мог быть отрицательным. Всего точнее это можно было бы выразить так, что человек по- пытался воспринять Бога неверным актом и не обрел Его; и не обретя Его неверным актом, объявил, что Его нет и что верить в Него глупо и вредно. Я попытаюсь сейчас разъяснить мою мысль до конца.
Тот, кто хочет увидеть картину, должен смотреть глазами. Нелепо - завязать глаза черным платком, прийти в картинную галерею, не услышать ни одной картины и уйти, заявляя, что все это обман или иллюзия и суеверие, ибо никаких картин нет. Тот, кто хочет услышать сонату Бетховена, должен слушать ушами. Нелепо - залить себе уши воском, прийти в концерт, не увидеть глазами звуков сонаты и уйти, заявляя, что это все иллюзии или обман, ибо никакой сонаты не было и нет. Тот, кто захочет исследовать природу логического понятия д вооружится для этого колбой, пинцетом, ланцетом и микроскопом, сделает нелепость и, потерпев явную неудачу, не будет иметь никакого права говорить, что логика есть вздор или беспредметное суеверие.
Это я и выражаю словами: предметы, воспринимаемые человеком, различны, и каждый предмет требует от человека особого восприятия, другого подхода, другой установки - верного акта. У человека в распоряжении имеются: а) во-первых, зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и следующее за ними чувственное воображение; с этими способностями связаны телесные ощущения боли, наслаждения, голода, холода, тепла, тяжести; все это источники внешнего, чувственного опыта, который присущ телесному человеку и открывает ему доступ к материальным вещам внешнего мира; б) во-вторых, у человека имеются внутренние, душевные илы и способности, а именно: чувствования, воля, телесно не связанное воображение и мысль.
Итак: чувствование (так называемая "жизнь сердца") - пассивно страдающее чувствование - аффекты и активно изливающиеся чувства - эмоции (таковы - любовь, ненависть, жалость, злоба, зависть, радость, печаль, негодование, покаяние и т. д.); далее, воля - то способность решать, собирать свои внутренние силы, направлять их, руководить ими, воспринимать свои полномочия, обязанности и запретности и строить жизнь души и тела.
Человеку дана еще способность воображать содержание и предметы не вещественного характера, и притом воображать их то верно, то неверно. К таким предметам не вещественного порядка относятся мир человеческой души и мир духовного смысла, мир добра, зла, греха и нравственного совершенства, мир божественного откровения, религии и таинств. Все это человек переживает нечувственным воображением, созерцанием, духовной интуицией, и эта духовная интуиция отнюдь не есть что-то случайное, произвольное или чисто субъективное, напротив, она требует большой внутренней сосредоточенности, упражнения, очищения, планомерного и систематического осуществления.
Наконец, человеку дана сила мысли, и эта мысль может осущест- вляться совсем не только в формах отвлеченного, плоского, формаль- ного рассудка; нет, она имеет еще и форму разума - не только не противоречащего вере, сердцу и духовной интуиции, но творчески сочетающегося с ними и вдохновенно проникающегося их силами.
Все это составляет огромную и богатую сферу внутреннего, ду- ховного опыта, который характерен для душевно-духовного человеческого естества и открывает ему доступ к духовным предметам.
Так раскрывается перед нами закон человеческого опыта, некая основная истина, согласно которой человек способен опытно воспри- нять предмет только тогда, если он обратится к нему верно,- верным органом тела или души, или же и тела, и души вместе, или же духа т.е., как мы выражаем это философски,- верным актом.
Юрист, воспринимающий и изучающий право, должен обратиться к нему духовною волею и нечувственным воображением.
Геометр, воспринимающий чистые протяженные фигуры, должен обратиться к ним особым созерцанием чистой протяженности и аналитической мыслью.
И так всегда и во всем: особый акт у скульптора, особый у му- зыканта, особый у геолога и особый у психолога. Каждому предмет соответствует особый акт верного склада и строения. Неверный акт - не воспримет предмета вовсе.
Но в каком же неосновательном, непозволительном, глупом положении будет тот, кто попытается воспринять предмет неверным актом и, потерпев неудачу, начнет утверждать, провозглашать, вопить, что такого предмета вовсе нет, что говорить о нем можно только из глупости или от лицемерия?!
И вот именно в таком непозволительном положении находятся безбожники. Смотрите.
Когда они говорят: "Где Бог? Покажите нам Бога! Ему нет места ни на земле, ни в звездном пространстве! Где он находится? Для него нет места". И когда мы не можем дать им ответа на этот нелепый и духовно безграмотный вопрос, а они, видя наше затруднение, начинают торжествовать и отрицать бытие Божие, говоря, по меткой и точной формуле Шмелева, это "все предрассудки брошены, небо раскрыто и протокол составлен, что кроме звездной туманности ничего подозрительного не найдено" ("На Пеньках", стр. 105), то поистине торжествуют они преждевременно и сослепу.
Бог не есть материальная вещь, находящаяся в пространстве; и человек, который не может или не хочет воспринять что-нибудь другое, который не понимает, что есть непротяженные реальности, непространственное бытие, нематериальные предметы; человек, ко- торый на все замахивается вопросом - "где это находится?", который желает все видеть телесным глазом, осязать пинцетом или определять химической формулой, который желает - "все похерити, что не можно ни извесить, ни смерити"(1),- этот человек подобен тому существу, которое не знало, откуда берутся желуди, и не знало именно потому, что не умело поднять вверх своей головы - или, по нашей терминологии, не умело изменить свой восприемлющий акт. Смотрящий в землю - не увидит звезд. Прилепившийся к внешнему опыту - не увидит реальностей внутреннего опыта. Человек, лишенный творческого воображения,- ничего не создаст в искусстве. Человек, подавивший в себе совесть,- не отличит добра от зла: ибо совесть есть верный орган, верный акт восприятия этих предметов. Безвольный человек не,может править государством. Человек, искоренивший в себе или растливший в себе духовное,- не воспримет Бога.
Если представим себе на миг букашку о двух измерениях,- имеющую длину и ширину, но не имеющую третьего измерения - высоты и заключенную в очерченный круг, то увидим, что она не только не в состоянии выползти из этого круга, но что она и представить себе не может, какие бывают существа трех измерений. Дайте ей воображающий акт трехмерного строения - и она поймет, в чем дело; дайте ей самой измерение высоты - и она сама не поймет, перед чем она доселе затруднялась. А если она, двумерное существо, про- падая в кругу от своей двумерности, издевалась над нами, трехмерными наблюдателями, и самодовольно праздновала свой мнимый ум и нашу мнимую глупость,- то, став трехмерной, она, пожалуй, так сконфузится за свое прошлое поведение, что от стыда опять залезет в свой заклятый двумерный круг. Ибо она поймет, чтО на самом деле было "глупо" и "вредно".
Однако нам гораздо важнее, чтобы мы сами постигли позицию безбожника. Ибо, если безбожник в заблуждении и нам надо его опровергнуть и обличить, то мы должны прежде всего уловить, чтО происходит в его душе и от чего он исходит, когда провозглашает веру в Бога - "вредною глупостью". Чтобы победить, надо изучить противника; чтобы помочь больному, надо постигнуть его болезнь.
И вот наша первая задача и состоит в том, чтобы постигнуть по- зицию безбожника лучше и вернее, чем он сам ее понимает: ибо он предается ей слепо, упорно, неистово, а мы ее не принимаем, но не принимая ее, мы должны ею владеть.
Почему он отрицает Бога и веру в Него?
Потому что в его опыте нет места для Бога. Он воображает при этом, что его опыт единственно верный, здоровый, нормальный, образцовый, а мы утверждаем, что его опыт, наоборот,- односторонний, скудный, урезанный, плоский, ошибочный; и что, следовательно отсутствие Бога в его опыте - ничего не означает, кроме того, что опыт его скуден. И спор с ним возможен и будет победоносен именно на этой плоскости: мы скажем ему - "что ищешь живого - с мертвыми"? или - что ищешь духовного среди материальных вещей обнови свой акт - и увидишь Бога, а пока пытаешься воспринять Его неверным актом, суждения твои о Нем будут глупы, жалки и Неприличны.
Бог есть Дух - и открывается только духовному опыту и внут- реннему, духовному оку. А вы, отрицатели Бога, отвергаете духов- ность человека, провозглашаете сенсуализм, т. е. исключительное торжество чувственного опыта, и материализм, т. е. исключительное бытие материи и тела. Уставившись на мир чувственно материальным глазом, вы, конечно, не находите Бога, как не нашли бы его при таких условиях и мы. Но вы не только сами ослепили свое око и оставили себе одни телесные глаза, но стремитесь выколоть духовное око и у нас; вы объявляете нам - сначала осуждение и пренебрежение, а потом прямое гонение и смерть. И вызов ваш мы принимаем, а угроз ваших не пугаемся. Мы должны показать, что мы зрячие, и обличить вашу слепоту.
Бог есть любовь - и открывается только живому, любящем сердцу. А вы, отрицатели Бога, презираете начало любви как проявление сентиментальности и рабства и провозглашаете классовую ненависть как единственно верный путь и кровавую, мстительную революцию как единственное спасение человечества. Уставившись на мир и на людей сердцем, полным страха, зависти и злобы, вы обращаетесь тем же самым актом к Богу - и начинаете ненавидеть и поносить и Его как существо злобное и угнетающее, и стремитесь навязать те же чувства и то же воззрение и нам. А мы, в ответ, должны показать, в чем ваша ошибка и почему вы отрицаете Бога. Как это просто и ясно: Бог постигается духом и любовью, а потом, из духа и любви - Он созерцается нечувственным воображением, совестью, волею и вдохновенной мыслью.
Люди, лишенные духа и любви и не хотящие или не могущие жить ими, что могут сказать о Нем? Только то, что Его нет; что верить в Него не следует, что это - глупо и вредно.
Почему глупо? Потому что неосновательно и суеверно. Зачем верить в то, чего нет? Умно ли это? Люди без всякого основания верят в ложные слухи. Умно ли это? Нет, глупо. Люди от суеверия верят в то, что встретить похороны к добру, а встретить священника к несчастью. Это суеверно и глупо. Вот также глупо верить в Бога, если Его нет. А безбожники уверены, что Его нет: ибо, говорят они, мы Его не видим в мире внешних вещей - значит, его нет, значит, верить в него глупо.
А почему верить в Него вредно? Потому что, по мнению безбож- ников, люди верят от невежества и страха; верят от страха и боятся от веры; и чем больше верят, тем больше боятся. А страх, да еще неосновательный страх, унижает человека, подрывает в нем веру в свои силы, подрывает его вдохновение и творчество и отдает его во власть того сословия - духовенства, которое питает и поддерживает в нем эту трусость. Страх есть порождение рабства и источник нового порабощения. А неосновательный страх вызывает сверх того еще покорную пассивность и нелепую надежду на то, что несуществующего Бога можно умилостивить, склонить на свою сторону и получить от него помощь. Поэтому - вера вредна прогрессу и свободе.
И вот, мы все должны осязательно и окончательно убедиться в этом - что мы вышли в самый глубокий тыл противника, верно обозрели его основные позиции, научились говорить на его языке и думать его мыслями и, главное - поняли его слабые места и его основные, фатальные для него ошибки.
И вот, мы все должны осязательно и окончательно убедиться в этом.- что мы вышли в самый глубокий тыл противника, верно обозрели его основные позиции, научились говорить на его языке и думать его мыслями и, главное - поняли его слабые места и его основные, фатальные для него ошибки.
Мы поняли, почему они не умеют верить в Бога и почему они утверждают, что эта вера глупа и вредна. Мы поняли, в чем состоит тот глубокий кризис, который вызвал к жизни современное безбожие.
Цивилизованное человечество наших дней оскудело духом и любовью и ожесточилось. Причины этого процесса глубоки и сложны - и заложены в веках; если свести их к единой формуле, то надо было бы сказать: торжество рассудка над вдохновением, расчета над сердцем, механического над органическим, внешнего опыта над внутренним опытом.
Это торжество, это преобладание обнаружилось не только в светских кругах и умах, но и в религиозно-церковно-христианских. Внешние причины содействовали этому процессу: размножение и уплотнение народонаселения; революционный выход масс на поверхность жизни; технические открытия, создавшие новую промышленность; развитие капитала и связанная с ним новая и обостренная классовая дифференциация, образование промышленного пролетариата и крупных городов, население которых отрывается от природы и покоряется машинной жизни; распространение полуобразованности и демократизации государств; дразнящие, назойливые успехи материальной цивилизации и связанная с этим всеобщая жажда комфорта и наслаждений; и многое другое, чего я не могу здесь даже и перечислить.
Все это вело и ведет к одному - к оскудению человечества в духе и любви.
Духовен человек постольку,
1) поскольку он живет внутренним опытом, а не только и не просто внешним, телесно-чувственно-материальным;
2) поскольку он умеет отличать - нравящееся, приятное, дающее наслаждение от того, что на самом деле хорошо, объективно-прекрасно, истинно, нравственно, художественно, справедливо, совершенно, божественно и
3) поскольку он, различая эти два ряда ценностей, умеет прилепляться к совершенному, предпочитать его, насаждать его, добиваться его, служить ему, беречь его и в случае надобности умирать за него.
И вот, во всеобшей погоне за приятностями и удовольствиями, современное человечество растеряло это духовное измерение вещей и деяний; оно разлюбило духовность в жизни и вместе с тем разучилось любить, а научилось ожесточаться и ненавидеть.
В наши дни большинство людей жаждет не духа, а наслаждений; трепещет не от несовершенства и близости к Нему, а от земных, чувст- венных сладострастий всех родов и видов, пресыщаясь ими и хладея ко всему иному. Но что еще замечательней и фатальней - человечество наших дней выдвинуло соответствующие теории, учения, доктрины, оправдывающие и обосновывающие такую жизнь. Таковы учения: гедонизма, сводящего смысл жизни к наслаждениям, утилитаризма, успокаивающегося на пользе, экономического материализма, с его классовой борьбой и равным распределением земных благ и наслаждений и т. д.
Но и это все могло бы быть не более, чем тягостным заблужде- нием, временным ослеплением: если бы, например, оказалось, что человечество ищет совершенного и только соблазнилось соблазном сладострастия,- подобно Одиссею, который стремится на свою родину и временно застревает у нимфы Калипсо; или подобно паломнику, идущему в Иерусалим и соблазнившемуся в пути земными утехами. Мы не ригористы (2), не педанты и не изуверы. Человек есть человек и не может обойтись без человеческого.
Страшно иное: страшно то, что люди наших дней не хотят ино что они ожесточились в отрицании духа и любви, что они создали воинствующий мировой центр, хотящий словом и примером, лукавством и преступлением, мукой, нищетой, страхом и кровью навязать всему человечеству уклад бездуховный и противолюбовный, навязать всем людям слепоту безбожия и ожесточенность в этой слепоте. И еще страшно то, что человечество видит эту затею и в большинстве своем безразлично молчит или предательски способствует этой затее.
Вот где дно современного кризиса. Вот где раскрывается природа современного безбожия - в его упоенной воинственности. И, видя это дно и эту воинственность, разумея всю опасность этого про- цесса и приветствуя разумом и волею, и сердцем всякую благородную попытку противостать этому соблазну и остановить его победное шествие,- мы должны, мы призваны внутренно подготовить себя к борьбе с этим безбожием, научиться побеждать его духом и любовью - и в себе, и в других, и уразуметь его внутреннюю обреченность.
(1) Из стихотворения А. К. Толстого "Пантелей-целитель".
(2) Ригоризм (от лат. rigor - твердость) - строгое следование какому-либо принципу в действии, поведении в мысли, исключающее любые компромиссы.
Эта статья профессора И.А.Ильина была напечатана в XVI-ом сборнике "День русского ребенка" (С.-Франциско, апрель 1954 года) в виде письма на имя редактора сборника Николая Викторовича Борзова.
Глубокоуважаемый Николай Викторович!
Вы просили меня, чтобы я написал для Вашего журнала "о себе самом". Я понимаю это так, что мне следует формулировать для Ваших читателей мои жизненные воззрения и убеждения. Я делаю это с радостью. И при этом исхожу из вопроса: что нам делать? - нам, русским людям, верным России и ищущим путей к ее возрождению...
И вот, с самого начала нам надо признать, что кризис, приведший Россию к порабощению, унижению, мученичеству и вымиранию, был в основе своей не просто политический и не только хозяйственный, а духовный. Трудности хозяйственные и политические могут возникнуть и накопиться везде и могут обрушиться на каждое государство. Но каждому народу даются духовные силы именно для того, чтобы преодолевать эти трудности и творчески справляться с ними, не впадая в разложение и не отдавая себя на соблазн и растерзание силам зла... Но в роковые годы I-й мировой войны (1914-1918) русские народные массы не нашли в себе этих необходимых духовных сил: эти силы нашлись только у героического меньшинства русских людей; а разложившееся большинство, - ибо за вычетом пассивно-нейтральных "хороняк" это было, по-видимому, большинство, - соблазнилось о вере, о церкви, о родине, о верности, о чести и о совести, пошло за соблазнителями, помогло им задавить, замучить и выбросить за рубеж верных и стойких, а само было порабощено на десятки лет своими соблазнителями.
Политические и экономические причины, приведшие к этой катастрофе, бесспорны. Но сущность ее гораздо глубже политики и экономики: она духовна.
Это есть кризис русской религиозности. Кризис русского правосознания. Кризис русской военной верности и стойкости. Кризис русской чести и совести. Кризис русского национального характера. Кризис русской семьи. Великий и глубокий кризис всей русской культуры.
Я глубоко и непоколебимо верю, что русский народ справится с этим кризисом, восстановит и возродит свои духовные силы и возобновит свою славную национальную историю. Но для этого ему необходимо, прежде всего, свободное дыхание воли и разума; - и честные, верные слова диагноза, целения и прогноза. А это дыхание отнято у него в России - уже тридцать лет. Оно имеется только у нас, за рубежом, и то далеко не у всех и не цельное. Отсюда наша величайшая ответственность перед Россией.
Мы не должны, мы не смеем упрощать и снижать проблему нашего национального возрождения. Мы должны честно, как перед лицом Божиим, исследовать наши слабости, наши раны, наши упущения; признать их и приступить к внутреннему очищению и исцелению. Мы не смеем предаваться церковным раздорам, партийным распрям, организационным интригам и личному честолюбию. Мы должны стоить себя заново: внутренно, духовно; готовить те верные слова и те оздоровляющие идеи, которые мы выскажем нашим братьям в России, в глубокой уверенности, что мы и там найдем наших единомышленников, втайне все время помышлявших и радевших о России, о ее очищении и восстановлении.
После того, что произошло в России, мы, русские люди, не имеем никакого основания гордиться тем, что мы ни в чем не передумали и ничему не научились, что мы остались верны нашим доктринам и заблуждениям, прикрывавшим просто наше недомыслие и наши слабости. России не нужны партийные трафареты! Ей не нужно слепое западничество! Ее не спасет славянофильское самодовольство! России нужны свободные умы, зоркие люди и новые, религиозно укорененные творческие идеи. И в этом порядке нам придется пересматривать и обновлять все основы нашей культуры.
Мы должны заново спросить себя, что такое религиозная вера? Ибо вера цельна, она строит и ведет жизнь; а нашу жизнь она не строила и не вела. Мы во Христа крестились, но во Христа не облекались. Наша вера была заглушена страстями; она была разъедена я подорвана рассудком, который наша интеллигенция принимала за Разум. Поэтому мы должны спросить себя, что такое Разум и как добывается его Очевидность. Эта очевидность разума не может быть добыта без сердечного созерцания. Им-то Россия и строилась больше всего: из него исходила (в отличие от католичества и протестантства) Православная вера; на нем покоилось в России верное правосознание и военная доблесть; им было проникнуто все русское искусство; им вдохновлялась ее медицина, ее благотворительность, ее чувство справедливости, ее многонародное братство.
И вот, созерцающая любовь должна быть вновь оправдана после эпохи ненависти и страха и вновь положена в основу обновляющейся русской культуры. Она призвана возжечь пламя русской веры и верности; возродить русскую народную школу; восстановить русский суд, скорый, правый и милостивый, и переродить русскую систему наказаний; она призвана перевоспитать в России ее администрацию и ее бюрократию; вернуть русскую армию к ее суворовским основам; обновить русскую историческую науку в традициях Забелина; окрылить и оплодотворить всю русскую академическую работу и очистить русское искусство от советчины и от модернизма.
И главное: ВОСПИТАТЬ В НАРОДЕ НОВЫЙ РУССКИЙ ДУХОВНЫЙ ХАРАКТЕР.
Подготовляя это духовное возрождение в наших исследованиях, мы должны поставить перед собою и разрешить ряд вопросов глубокого, последнего измерения.
Почему так необходима и драгоценна человеку духовная свобода? Почему так важно воспитать в человеке самодеятельную и ответственную духовную личность? В чем сущность верного характера и как возрастить его в русских людях? Что такое христианская совесть и как осуществляется совестный акт? Почему надо беречь и держать в чистоте семейную жизнь? Как найти духовные основы и духовные пределы патриотизма и национализма? Чего требует справедливость - равенства или неравенства? Каковы суть аксиомы правосознания, нарушение которых разложит всякий режим и погубит всякое государство? Каковы суть необходимые аксиомы демократии, без коих ее нелепо вводить и бессмысленно поддерживать? В чем основы монархической власти, отсутствие которых погубит всякую монархию? Каковы суть аксиомы и задачи академического преподавания? Почему оно требует свободы для профессоров и самодеятельности от студентов? В чем состоит истинная свобода художника? В чем состоит художественность искусства? Почему ни одна отрасль духовной деятельности не терпит ни продажности, ни лести, ни личной, партийной и всякой иной закулисной протекции? В чем сущность здорового хозяйственного акта? Почему он требует свободной инициативы, частной собственности и братской щедрости? В чем состоит воочию обнаружившаяся антисоциальность социализма? В чем состоит противоестественность и отвратительность всякого тоталитаризма, - все равно левого или правого? В чем различие между авторитарным строем и тоталитарным? Почему Россия выросла политически и духовно в авторитарном строе и стала мировою раною при тоталитарном порабощении?
Ясно: вся, вся духовная культура, во всех своих священных основах требует от нас исследования и новых национально-русских ответов... И нашему народу предстоит встать из своего долгого унижения; покаяться в своих соблазнах и в своем падении, неизмеримо величайшем, чем то, о котором взывал некогда Хомяков; вновь утвердить свой национальный духовный "лик и заткать новую ткань новой жизни. Это будет делом нескольких поколений; но оно будет осуществлено и достигнуто.
А теперь позвольте мне сказать два слона о себе лично.
На протяжении всей моей жизни, с тех пор как я приступил к самостоятельным научным исследованиям, я работал именно в этом направлении. Ибо я понял политические опасности России еще во время первой революции; я увидел соблазнительность новой русской поэзии и новой русской публицистики в годы, предшествовавшие первой мировой войне; и пережил крушение России кровью сердца и пять лет изучал большевизм на месте. И в советских тюрьмах давал себе клятву идти безоглядно по пути этих исследований.
Но я не торопился писать и печатать мои книги. Так, мое исследование "О сущности правосознания", законченное в 1919 году, читанное в виде курса лекций в московских высших учебных заведениях, обсужденное не раз в заседаниях московского юридического общества и в частных собраниях московской доцентуры и профессуры, доселе еще не увидело света. Я давал моим трудам спокойно вызревать в течение десятилетий. У меня есть темы, вынашивающиеся по тридцать
лет ("Учение о духовном характере", "Аксиомы религиозного опыта") и по сорок лет ("Учение об очевидности", "Монархия и республика"). Я возвращался к каждой теме помногу раз, через пять-шесть лет, и все время накапливал материал; потом садился писать, записывал все, что было зрело, и снова откладывал. Теперь мне 65 лет, я подвожу итоги и пишу книгу за книгой. Часть их я напечатал уже по-немецки, но с тем, чтобы претворить написанное по-русски. Ныне пишу только по-русски. Пишу и откладываю - одну книгу за другой и даю их читать моим друзьям и единомышленникам. Эмиграция этими исканиями не интересуется, а русских издателей у меня нет. И мое единственное утешение вот в чем: если мои книги нужны России, то Господь убережет их от гибели: а если они не нужны ни Богу, ни России, то они не нужны и мне самому. Ибо я живу только для России.
(Глава из книги "Манифест Русского Движения")
Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, уклада и духа. Денационализуясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни. Ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли. Национальное обезличение есть великая беда и опасность: человек становится безродным изгоем, беспочвенным и бесплодным скитальцем по чужим духовным дорогам, обезличенным интернационалистом, а народ превращается в исторический песок и мусор.
Всей своей историей и культурой, всем своим трудом, созерцанием и гением каждый народ служит Богу, как умеет. И для этого служения каждый народ получает свыше дары Святого Духа и земную среду для жизни и борьбы. И каждый по-своему приемлет эти дары и по-своему создает свою культуру в данной ему земной среде.
И вот, национализм есть уверенное и страстное чувство, — что мой народ действительно получил дары Святого Духа; что он принял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что сила его жива и обильна, и призвана к дальнейшим великим, творческим свершениям; что поэтому народу моему подобает культурное "самостояние", как залог его величия (формула Пушкина), и независимость государственного бытия.
Итак, национальное чувство есть любовь к историческому облику и к творческому акту своего народа.
Национализм есть вера в его духовную и инстинктивную силу; вера в его духовное призвание.
Национализм есть воля к творческому расцвету моего народа — в земных делах и в небесных свершениях.
Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его истории, его души, его талантов, его недостатков, его духовной проблематики, его опасностей, его соблазнов и его достижений. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви и веры, из этой воли и этого созерцания.
Вот почему истинный национализм можно описать как духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ — к духовному расцвету. Это есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати. Национализм есть благодарение Богу за эти дары; но он есть и скорбь о своем народе, если народ оказывается не на высоте этих даров.
В национальном чувстве источник достоинства (Суворов: "Помилуй Бог — мы русские!"), источник братского единения ("Постоим за дом Пресвятыя Богородицы!"), источник правосознания ("Грозно служить и честно прямить"). Но истинный национализм учит и покаянию, и смирению — при созерцании слабостей и крушений своего народа:
"За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края, —
Пред Богом благости и сил,
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!"
(Хомяков).
Истинный национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов: он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство, ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему, как могли. Он учит еще, что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту: ибо создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом лоне своего народа. Истинное величие всегда почвенно. Подлинный гений всегда национален.
Такова сущность истинного национализма. И мы не должны колебаться в нем, внимая соблазнам псевдохристианского или безбожного интернационализма.
Все то, что я высказал в оправдание и обоснование национализма, заставляет меня договорить и признать, что есть больные и извращенные формы национального чувства и национальной политики. Эти извращенные формы могут быть сведены к двум главным типам: в первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порождать самые различные виды больного национализма. Первая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста прикрепляются не к духу и не к духовной культуре его народа, а к внешним проявлениям народной жизни - к хозяйству, к политической мощи, к размерам государственной территории и к завоевательным успехам своего народа. Главное, - жизнь духа, - не ценится и не бережется, оставаясь совсем в пренебрежении или являясь средством для неглавного, т.е. превращаясь в орудие хозяйства, политики или завоеваний. Согласно этому есть государства, националисты которых удовлетворяются успехами своего народного хозяйства (экономизм), или мощью и блеском своей государственной организации (этатизм), или же завоеваниями своей армии (империализм). Тогда национализм отрывается от главного, от смысла и цели народной жизни - и становится чисто инстинктивным настроением, подвергаясь всем опасностям обнаженного инстинкта: жадности, безмерной гордыне, ожесточению и свирепости. Он опьяняется всеми земными соблазнами и может извратиться до конца. От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, своим прирожденным религиозным смыслом; во-вторых, Православием, которое сообщило нам, по слову Пушкина, "особенный национальный характер" и внушило нам идею "святой Руси". "Святая Русь" не есть "нравственно праведная" или "совершенная в своей добродетели" Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной особенностью своего земного естества. В течение веков Православие считалось отличительной чертой русскости - в борьбе с татарами, латинянами и другими иноверцами; в течение веков русский народ осмысливал свое бытие не хозяйством, не государством и не воинами, а верою и ее содержанием; и русские войны велись в ограждение нашей духовной и вероисповедной самобытности и свободы. Так было издревле - до конца 19 века включительно. Поэтому русское национальное самосознание не впадало в соблазны экономизма, этатизма и империализма, и русскому народу никогда не казалось, что главное дело его - это успех его хозяйства, его государственной власти и его оружия.
Вторая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста, вместо того, чтобы идти в глубину своего духовного достояния, уходит в отвращение и презрение ко всему иноземному. Суждение: "мое национальное бытие оправдано перед лицом Божиим", превращается вопреки всем законам жизни и логики, в нелепое утверждение: - "национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких оправданий"... Так, как если бы одобрение одного цветка давало основание осуждать все остальные, или - любовь к своей матери заставляла ненавидеть и презирать всех других матерей. Эта ошибка имеет, впрочем, совсем не логическую природу, а психологическую и духовную: тут и наивная исключительность примитивной натуры, и этнически врожденное самодовольство, и жадность, и похоть власти, и узость провинциального горизонта, и отсутствие юмора, и, конечно, неодухотворенность национального инстинкта. Народы с таким национализмом очень легко впадают в манию величия и в своеобразное завоевательное буйство, как бы ни называть его - шовинизмом, империализмом или как-нибудь иначе.
От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, присущею ему простодушною скромностью и природным юмором; во-вторых, многоплеменным составом России, и, в-третьих, делом Петра Великого, научившего нас строгому суду над собою и привившего нам готовность учиться у других народов.
Так, русскому народу несвойственно закрывать себе глаза на свои несовершенства, слабости и пороки; напротив, его скорее тянет к мнительно-покаянному преувеличению своих грехов. А природный юмор его никогда не позволял ему возомнить себя первым и водительным народом мира. В течение всей его истории он вынужден был обходиться с другими племенами, говорившими на непонятных ему языках, отстаивавшими свою веру и свой быт, а иногда наносившими ему тяжелые поражения. Наша история вела нас от варягов и греков к половцам и татарам; от хазар и волжских болгар через финские племена к шведам, немцам, литовцам и полякам.
Татары, наложившие на нас свое долгое иго, показались нам "нехристями" и "погаными" (Запах лошадиного пота, поглощаемого сырого мяса и кочевнической грязи, исходивший от татар, вызывал у славян сущее отвращение), но они почтили нашу церковь и вражда наша к ним не превратилась в презрение. Воевавшие с нами иноверцы, немые для нас по языку ("немцы") и неприемлемые церковью ("еретики") побеждались нами отнюдь не легко, и, нанося нам поражения, заставляли нас задумываться над их преимуществами. Русский национализм проходил - и во внутреннем замирении своей страны и во внешних войнах
Суровую школу уважения к врагам: и Петр Великий, умевший "поднимать заздравный кубок" "за учителей своих" - проявлял в этом исконную русскую черту - уважения к врагу и смирения в победе.
Правда, в допетровском национализме имелись черты, которые могли привести к развитию национальной гордыни и повредить России в целом. Именно в русском народе стожилось и крепло иррациональное самочувствие, согласно которому русский народ, наставляемый святой, соборной и апостольской церковью и водимый своими благоверными царями, хранит единственную правую веру, определяя ею свое сознание и свой быт: эго есть некое национальное стояние в правде, от которого невозможно ни отступить, ни что-либо уступить, так, что перенимать у других нам ничего нельзя, смешиваться с другими грешно, и изменяться нам не в чем. Ни у басурманов, ни у еретиков нам не следует учиться, ибо от ложной веры может произойти только ложная наука и ложное уменье.
Это воззрение к 17 веку формулировалось так: - "богомерзок пред Богом всякий, кто любит геометрию: а се душевные грехи - учиться астрономии и еллинским книгам"... И еще:
- "если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона"...
Русское правительственное самосознание давно уже не соответствовало этому народному самочувствию. Со второй половины 15 века, если не ранее, в особенности же после того, как обрушились от самодельной неумелой стройки стены почти довершенного Успенского Собора в Москве (1474 год), с легкой руки Иоанна Третьего, русское правительство приглашает из-за границы архитекторов, врачей и всяких технических искусников: "еретическая наука" уже гостит и служит, но еще не насаждается и не перенимается. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то академию, не то университет; Лжедмитрии думал возводить здесь иезуитскую высшую школу. Необходимость учиться светской "еретической" науке становилась все более очевидной, но консерватизм и провинциализм церковно-национального самочувствия и самомнения санкционировали неподвижность быта и сознания. Духовная инерция народа стала опасною...
Петру Великому пришлось вломиться в это самочувствие и заставить русских людей учиться необходимому. Он понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знании - будет завоеван и порабощен, и не отстоит себя и свою правую веру. Он понял, что необходимо отличить главное и священное от неглавного, несвященного, земного - от техники, хозяйства и внешнего быта; что надо вернуть земное земле; что вера Христова не узаконивает отсталых форм хозяйства, быта и государственности. Он постиг необходимость дать русскому сознанию свободу светского, исследовательского взирания на мир, с тем, чтобы сила русской веры установила в дальнейшем новый синтез между Православным Христианством с одной стороны, и светской цивилизацией и культурой - с другой стороны. Петр Великий понял, что русский народ преувеличил компетенцию своего исторически сложившегося, но еще не раскрывшего всю свою силу религиозного акта, и что он недооценил творческую силу христианства: Православие не может санкционировать такой уклад сознания, такой строй и быт, которые погубят народную самостоятельность и предадут врагам и веру, и церковь. Он извлек урок из 1атар-ского ига и из войн с немцами, шведами и поляками: запал бил нас нашею отсталостью, а мы считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное. Он был уверен, что Православие не может и не должно делать себе догмат из необразованности и из форм внешнего быта, что сильная и живая вера проработает и осмыслит и облагородит новые формы сознания, быта и хозяйства. Христианство не может и не должно быть источником обскурантизма и национальной слабости. И вот, небесное и земное разделились в русском самочувствии. Вместе с тем национальное отделилось от вероиспо-ведно-церковного. Русское самочувствие проснулось, и началась эпоха русского национального самосознания, незаконченная и доныне.
Старообрядцы не приняли этого раздела и стали верными хранителями русского православно-национального самочувствия во всей его неприкосновенности, наивности и притязательности. Это было трогательно и даже полезно; не потому, что старообрядчество в церковном отношении - право, а потому, что оно веками, в душевной целостности и с нравственной ревностью блюло верность первоначальной форме русского религиозного и русско-национального самочувствия. Верность бывает трогательна и полезна даже и в обрядовых мелочах, ибо в них воплощается глубина и искренность религиозного чувства. А между тем России, русскому духу и русскому национализму предстоял новый путь. Надо было различить в культурном творчестве - церковное и религиозное, и далее - церковное и национальное; открыть себе доступ к светской цивилизации и светской культуре; и внести религиозно-православный дух, Иоанновский дух любви и свободы, в свое светское национальное самосознание, в свою новую национально-светскую культуру и национально-светскую цивилизацию. Эта задача не разрешена нами еще и поныне; и разрешением ее будет занята грядущая Россия.
I. - Церковь и религиозность не одно и то же, ибо Церковь можно уподобить солнцу, а религиозность - всюду рассеиваемым солнечным лучам. Церковь есть зиждительница, хранительница, живое средоточие религии и веры. Но Церковь не есть "все во всем", она не поглощает нации, государства, науки, искусства, хозяйства, семьи и быта, - не может поглотить их и не должна пытаться сделать это. Церковь не есть начало тоталитарное и всевластное. Православию чужд "теократический" (т.е. строго говоря экклезиастический) идеал; православная Церковь молится, учит, святит, благодатствует, вдохновляет, исповедует, и, если надо, обличает, - но она не властвует, не регламентирует жизни, не карает светскими наказаниями и не берет на себя ответственности за светские дела, грехи, ошибки и неудачи (в политике, в хозяйстве, в науке и во всей культуре народа). Ее авторитет есть авторитет откровения и любви; он свободен и основан на качестве ее веры, ее молитвы, ее учения и ее деле. Церковь ведет духом, молитвой и качеством, но не всепоглощением, как это пытались осуществить Савонаролла во Флоренции, иезуиты в Парагвае и Кальвин в Женеве. Она излучает живую религиозность, которая должна свободно проникать в жизнь и во все жизненные дела народа. Религиозному духу - везде место, где живет и творит человек, во всяком светском деле: в искусстве и науке, в государстве и торговле, в семье и на пашне. Он очищает и осмысливает все чувства человека и в том числе и национальное чувство; а национальное чувство, религиозно облагороженное и осмысленное - незримо и ненарочито проникает все человеческое творчество.
Так, Церковь не может и не должна вооружать армию, организовывать полицию, разведку и дипломатию, строить государственный бюджет, руководить академическими исследованиями, заведывать концертами и театрами и т.д.; но излучаемый ею религиозных дух может и должен облагораживать и очищать всю эту светскую деятельность людей. Живая религиозность должна светить и греть там, куда Церковь открыто не вмешивается или откуда она прямо устраняет себя.
II. - Церковь, как единение едино-верующих, сверхнациональна, ибо объемлет и единоверующих другой нации; но в пределах единой нации "поместная" церковная организация получает неизбежно национальные черты. К Православной Церкви принадлежат не только русские, но и румыны и греки, и сербы, и болгары; и тем не менее русское Православие (как церковь, и как обряд, и как дух) имеет своеобразные черты русскости. Итак, церковное и национальное не одно и то же. Нация, как единение людей с единым национальным актом и культурою, не определяется принадлежностью к единой церкви, но включает в себя людей разной веры, и разных исповеданий, и разных церквей. И тем не менее русский национальный акт и дух был взращен в лоне Православия и исторически определился его духом, на что и указывал Пушкин. К этому русскому национальному акту более или менее приобщились почти все народы России самых различных вер и исповеданий:
"И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей калмык".
И все они, сами того не зная, таинственно приобщились к дарам русского Православия, сокровенно заложенным в русском национальном акте. Русский национализм распространил скрытые в нем лучи русского Православия по всей России. Но из этого уже ясно, что национальное и церковное не одно и то же.
Это отличие: церковного от религиозного и церковного от национального Россия осознавала на протяжении двух веков после Петра. За эти два века Россия вынашивала свой светский национализм, зачатый в Православной церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она вынашивала его и в то же время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую светскую науку и литературу; в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопорядка и государственности; в новый уклад русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского частного и общественного хозяйства.
Православная Церковь отнюдь не была чужда всему этому. Она оставалась как бы матерью выросших детей, ушедших на свободу жизненно-религиозного дела и труда, но не ушедших духом из ее света и Духа. Она оставалась матерью-хранительницею молитвы и любви, советницею и обличительницею, лоном очищения, покаяния и умудрения, - вечною матерью, приемлющею новорожденного и молящуюся за почившего. Это ее дух - освободил крестьян, создал суд скорый, правый и милостивый, создал русское земство и русскую школу; это ее дух - возрастил и укрепил русскую национальную совесть и жертвенность; это ее дух - повил и укрепил русскую мечту о совершенстве; это ее дух - внес во всю русскую культуру силу сердечного созерцания, вдохновил русскую поэзию, живопись, музыку и архитектуру и создал Пироговскую традицию в русской медицине... Но всего не исчислишь.
И, тем не менее, то, что создавалось в России в 18 и 19 веках - было именно светскою национальною культурою.
России было дано великое задание - выработать русско-национальный творческий акт, верный историческим корням славянства и религиозном} духу русского Православия, - "имперский" акт такой глубины, ширины и гибкости, чтобы все народы России могли найти в нем свое родовое лоно, свое оплодотворение и водительное научение; создать из этого акта новую, русско-национальную, светски-свободную культуру (знания, искусства, нравственности, семьи, права, государства и хозяйства) - все это в духе восточного, Иоанновского христианства (любви, созерцания и свободы); и, наконец, узреть и выговорить русскую национальную идею, ведущую Россию через пространства истории. Это задание - долгое и претрудное, разрешимое только в веках - вдохновением и молитвою, самовоспитанием и неотступным трудом. За два века русский народ только приступил к его разрешению, и то, что им совершено, свидетельствует не только о величии этого задания, и не только о чрезвычайной, исторически, этнически и пространственно обусловленной сложности его, но и о тех силах и дарах, которые даны ему для этого от Провидения. Это дело было начато с чрезвычайным успехом, прервано политической смутой и коммунистической революцией и осталось ныне незавершенным. Чтобы завершить это дело, понадобятся еще века свободного творческого расцвета, и нет сомнения, что Россия возобновит его после окончания революции.
И вот, русский национализм есть не что иное, как любовь к этому исторически сложившемуся духовному облику и акту русского народа; он есть вера в это наше призвание и в данные нам силы; он есть воля к нашему расцвету; он есть созерцание нашей истории; нашего исторического задания и наших путей, ведущих к этой цели; он есть бодрая и неутомимая работа, посвященная этому самобытному величию грядущей России. Он утверждает свое и творит новое, но отнюдь не отрицает и не презирает чужое. И Дух его есть дух Иоанновского христианства, христианства любви, созерцания и свободы, а не дух ненависти, зависти и завоевания.
Так определяется идея русского национализма.
Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободную и достойную жизнь на земле - продолжается. И ныне нам более чем когда-нибудь подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие, и выговаривать за нее, от ее лица и для ее будущих поколений ее творческую идею.
Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время - русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь;
это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях, и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, - во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...
В чем же сущность этой идеи?
Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца.
Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.
1. - Итак, русская идея есть идея сердца.
Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что, именно, любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что "Бог есть Любовь". Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед "силою" (первобытные религии); - не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), - не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а oi нем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом ее творческая сила на века.
И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники и византийские и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосии) - есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностические интуиции живой страдающей личности).
Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.
2. - И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.
Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно "созидаемом" и укрепляемом этой всеобщей любовью.
3. - Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не "империалистическому") пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: "Христианская свобода и древняя Русь" в №10 ежегодника "День русской славы", 1940, Белград).
Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово "иду на вы "...), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству...
Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 года из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5 проц.) пытались бежать из плена. "Такого процента попыток не дала ни одна нация" (Н.Н.Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечными воинами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими буитами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.
Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого само-оформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.
Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художественно показал Н.С.Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и Отечеству; а, например, русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности, и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, - как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям...
Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, - он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания - во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божии дары - история и природа - сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.
Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное - по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы... Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое и по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.е. Предметно.
Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: - русское, по-русски.
У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый - у иудеев, свой особый - у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая "кровь в жилах", другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? - Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, - совестью, молитвою, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.
Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру - были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы, или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную искренность духа? И для чего? Для того, чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того, чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы, и обходиться без воли, без мысли, без жизненной формы, без дисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания - свою, особую, новую, русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И все это выговаривается русской идеей.
Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не сулит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: - культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной "западной культуры", перед которой все остальное - "темнота" или "варварство". Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или вернее - его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом - смысл русской идеи.
Однако, это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создается, - совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плоти, мы призваны и обязаны идти своим путем, - очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши исторические несчастия и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки, собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом - смысл русской идеи.
Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же "приложится сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование "будь как никто" неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу: надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи.
Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она "отрицает" волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении ее сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.
1. - Согласно этому - русская религиозность должна по-прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе, и всегда блюсти свой совестный акт. Русское православие должно чтить и охранять свободу веры - и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания свое особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически-слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести ("к свободе призваны вы, братия", Гал.5.13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.
2. - Русское искусство - призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке - и приспособляться к их вкусам и потребностям;
Им не подобает "учиться" у запада - ни его упадочному модернизму, ни его естетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму. У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт:
нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет это все, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.
3. - Русская наука - не призвана подражать западной учености ни в области исследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека "необязательна" единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие Но русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственной совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свои предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов, Менделеев, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.
Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием - ив естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине Рассудочная наука, не ведующая ничего кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно-слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках, и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же ученый призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.
К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, "изследование", "изобретение", вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания - не в отмену логики, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.
4. - Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески-содержательнее по своей цели. Для того, чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу, как предметную цель права и государства, и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенные и утомленные сердца, чтобы сердца по- новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.
Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, - к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, - мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом - духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совестного созерцания? Куда заведет нас новое рассудочное экономическое доктринерство, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многоплеменного состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия...
Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Ее возраст есть возраст самой России. А сети мы обратимся к ее религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства. Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.
Одним из самых известных русских писателей и философов был Иван Александрович Ильин. На первом месте в его жизненном пути было философское учение. Иван Ильин-философ, придерживающийся Белого движения и подвергающий критике русскую коммунистическую власть, имел на все свой взгляд, не считаясь с общим мнением. И когда мыслитель находился при смерти, он не отказался от своих идей. Вся его жизнь представляла из себя богатых сборник невероятных событий и фактов, которые описаны в его биографии.
Иван Ильин появился на свет в дворянской семье. Его отец, Александр, крестил императора Александра Второго и работал секретарем в губернии. Мать, Каролина Швейкерт фон Штадион, была чистокровной немкой, чьи родители эмигрировали в Россию. Кроме Ивана Ильина в семье было ещё три сына. У каждого из них было желание найти свою жизненную цель, но они пошли учиться на юриста, как и их родитель.
В детстве мальчик получал классическое образование, включающее в себя изучение пяти языков. Уже во время обучения Иван Ильин сильно интересовался философским учением, но сразу после выпуска из гимназии пошел по стопам отца и братьев и поступил на юриста в Московском университете. В 1906 году он окончил учебу в университете. В этом же университете Ильина пригласили читать лекции, а спустя всего три года он занял место приват-доцента.
В 1922 году Иван Ильин был выслан из России, как русский философ, который противостоял установленному политическому режиму. И все же это не заставило Ильина отказаться от славянофильства - течения русских общих взглядов, которая отстаивала национальную самобытность и особый исторический путь развития страны.
Ильин очень любил Россию и воспринимал революцию не иначе, как болезнь своего государства, которая однажды пройдет. Находясь за границей, Иван Ильин постоянно думал о Родине и мечтал вернуться домой.
Для русского мыслителя философские высказывания были все равно, что творчество, ведь за него говорило не внешнее умение, а внутренняя сторона его души. И для него наука имела больший смысл и была важнее, чем жизнь. И на протяжении долгих лет Иван Ильин занимался поиском и постановкой главных вопросов о жизни и .
На протяжении всей своей жизни Иван Александрович уделял много времени чтению книг. Он сравнивал человека, окруженного книгами и знаниями, с коллекцией цветов, которые собираются благодаря чтению. Ильин считал, что читатель обязательно должен стать в итоге тем, что извлек из книжных строк.
Философ считал, что любовь к отечественным поэтам и их творчеству поможет сохранить “русскость”. Российских авторов он считал национальными пророками и музыкантами. Русский человек, влюбленный в стихи своих соотечественников, не способен изменить свою национальность, несмотря на все обстоятельства.
Коммунизм Ильин воспринимал с особой злостью. Он называл народ, придерживающихся этого течения, беззастенчивыми свирепыми террористами.
В тоже время Ильин преподавал в одном из русских институтов Германии, который состоял в общей Лиге Обера. Целью, этой антикоммунистической организации, было противостоять любому дипломатическому действию с Советским Союзом. Ходили слухи, будто сам философ приложил свои усилия к созданию этой организации.
О фашизме Ильин отзывался положительно, утверждая, будто это совершенно здоровое и полезное движение. По его словам, фашизм был необходим для охраны чистой нации.
Иван Ильин писал о своей родине очень много писем, и его печалило, что страна потеряла своего царя. Как считал автор, Россия должна жить только под покровительством одного правителя, иначе в стране наступит хаос. Во время республиканского строя он видел свою страну не способной к существованию. Революцию Ильин видел, как нечто смертельное для своей страны. Философ был готов на любые методы, чтобы избавиться от “болезни” России, и даже объединился с организациями, поддерживающие фашизм. Ильин отказывался приспособиться к республиканской жизни и подвергал презрению соотечественников, когда те предпочли вернуться в Россию.
В тридцатых годах Ильин с радостью предвещал войну между Германией и Россией, говоря об этом на своих лекциях в институте. Сравнивая свою страну с больной матушкой, он говорил, что родительницу можно оставить одну в постели, если в этой болезни виновата она сама. Но только в том случае, если человек уходит за лекарством и врачом. И война, в его представлении, была лекарством, а Гитлер- тем самым врачом-убийцей.
Россия для философа представлялась, как одно целое. Эта та страна, которую невозможно разъединить по кускам, и при этом не нанести вред остальному миру. Ильин представлял свою страну как живой организм. Он утверждал, что Россия должна существовать как могучая империя. Не интересуясь вопросом появления коммунистического движения, Ильин утверждал, что страна покрыта язвами и нуждается в лечении.
Несмотря на то, что политика и философия не кажутся близкими занятиями, для Ильина оба направления занимали особое место в его творчестве и общественной деятельности. Он посетил все европейские страны со своими лекциями, и в каждой выступал более двухсот раз до 1938 года.
Его публиковали в эмигрантской прессе, а журнал “Русский колокол” Ильин издавал самостоятельно. И все же он очень дорожил собственной внепартийностью, за что его признали нелояльным к национал-социализму. Публикации Ильина были арестованы, ему запретили преподавать и выступать в общественных местах.
После этого Ильин поспешил покинуть Германию, хотя выезд из страны был под запретом у нацистских властей. Философ переехал в Швейцарию, которая так и не вступила в войну. Несмотря на все, Иван Ильин продолжил публикацию своих антикоммунистических работ, которые печатались без подписи.
В 2005 году прах Ильина и его жены был привезен в Россию, а надгробие философу были установлены по приказу самого президента страны В.В,Путина. На сегодняшний день во многих документах можно найти распространенные цитаты философа. Как человека, который боролся за православное течение в России, Ильина сейчас почитает РПЦ.
Духовная философия Ивана Ильина
"Человеку на земле не дано спрятаться за другого - от решения и ответственности." (И.А. Ильин).
Иван Александрович Ильин принял на себя ответственность за жизнь и судьбу России. Он мог спрятаться от такой сверхответственности, растворившись в заграничном существовании, только при этом растворился бы и сам Иван Ильин, и Россия. Не преувеличенно ли сказано о России? Что значит и значил для такой державы один человек? Ильин значим для России безмерно, не для ее прошлого, а как раз для отыскания ее верного пути сегодня.
Он знал, что большевизм в его тоталитарном исполнении изживет себя, не он один предсказывал его кончину, но никто, кроме Ивана Ильина, не предостерег нас так определенно от разлома единого государства на осколочные национализмы, от соблазнов западнического демократизма, от своеволия бездуховного эгоизма. Ильин менее всего писал для современных ему советских людей, бытие которых в большей или меньшей степени было предопределено системой, он писал для нас, сегодняшних, коим уготовано или воссоздать и создать национальную Россию, или исчезнуть в качестве исторического лица, своеобычной культуры.
Иван Александрович Ильин родился в Москве 28 марта (по ст. ст.) 1883 года в дворянской семье присяжного поверенного округа Московской судебной палаты, губернского секретаря Александра Ивановича Ильина и Екатерины Юльевны Ильиной (урожденной Швейкерт фон Штадион). Он был третьим сыном в семье. Старшие братья - Алексей и Александр - станут юристами. Отец Ильина - коренной москвич; дед, полковник, служил начальником Кремлевского дворца. По матери Иван Ильин - немецкой крови, его дед - Юлиус Швейкерт - был коллежским советником.
Иван Ильин - один из самых цельных русских мыслителей. Он никогда не искал оригинальный философский и политический угол зрения, он обладал естественным зрением и, думаю, сумел увидеть главное в духовной истории России и русского человека.
Философия вообще склонна к своеволию субъективного духа, трудно удержать равную силу рефлексии, критицизма с силой верования и верности святоотеческим преданиям. Философ - невольно еретик. Оттого наши религиозные философы "погуляли" в молодые годы либо в марксизм, либо в прогрессизм, либо в позитивизм. Ивану Ильину удалось то, что удалось немногим. Всякий, кто ныне искренне ищет пути к православию, к непростому пробуждению в себе глубинной, подлинной русскости, найдет размышляющее и цельное православие в страстных, образных, глубоких текстах Ильина, независимо от времени их написания.
Трудно поверить, читая его труды - проповеди о христианской культуре, о тьме и просветлении, об аксиомах религиозного опыта, о пути к очевидности, что Иван Ильин владел способностью европейского философствования в самом вершинном его выражении. Ильину принадлежит лучшая книга о Гегеле, он сумел раскрыть сложнейшие вопросы немецкой философии.
Иван Ильин был государственником-правоведом, философом, литературным критиком, публицистом, однако стержнем всех его работ было православие. Россия для него исторически состоялась и способна выстоять в дальнейшем лишь в виде православной державы. Он знал, что создало и удерживало в возрастающей крепости Россию. Это концентрированно выражено в статье 1938 года "Что дало России Православное христианство?".
Выражу несколько обобщенно и без того афористически выписанные тезисы Ивана Ильина.
Иван Ильин совершил невозможное - он сумел выразить русскую душу не в поэзии, не в музыке, что удавалось поэтам и композиторам, ибо русская душа поэтична и музыкальна; он сумел сказать о русской душе на языке философии, создать феноменологию души, особый категориальный строй (совестная интуиция, просветленная чувственность, предметная очевидность, философский акт и др.), который не мог в принципе принадлежать никакому самому маститому европейскому философу, включая и величайшего мастера категориальной всеохватности человеческого разума, каким был Гегель.
А ведь начало самостоятельной исследовательской работы Ивана Ильина складывалось таким образом, что казалось - ему и предстоит стать преемником Гегеля и всей немецкой философской традиции на русской ниве.
Еще студентом юридического факультета Московского университета Иван Ильин обнаружил склонность к философичности, избрав для кандидатского сочинения исследование платоновского идеального государства и кантовскую теорию познания. Московский университет явно не ошибся в своем выборе, оставив выпускника для приготовления к профессорскому званию: Ильин, которому едва исполнилось двадцать три года, представил за три года несколько основательных сочинений о Фихте, Шеллинге, Руссо, Аристотеле, Гегеле, о проблеме метода в юриспруденции, о монархии и республике, о природе международного права.
С таким предварительным багажом Иван Ильин отправился в Германию и Францию, где не только работал в библиотеках, но и заявил о своих идеях докладами в европейски известных философско-социологических кружках Г. Риккерта, Э. Гуссерля, Г. Зиммеля.
Вехой академического признания философских достижений Ивана Ильина стал 1918 год, год защиты в Москве его магистерской диссертации и выхода в свет не ко времени фундаментального труда "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека". В бушевавшем разоре России немногие заметили рождение выдающегося философа, но приметными для властей стали брошюрки и статьи Ильина, откровенно антибольшевистские, не эмоционально-ругательные, каких в то время гуляло немало, а социологически выверенные, методологически обоснованные, раскрывающие глубинный смысл событий и их перспективу. Опасного оппонента многократно арестовывали, а в 1922 году изгнали в Германию, где ранее, в 1910-1912 годах, собирал он материалы для книги о Гегеле, написанной по-русски ясно, по-писательски блистательно, по-немецки скрупулезно, по-православному с любовью к Богу и человеку. И это о самом сложном и по смыслу, и по стилю немецком мыслителе!
Иван Ильин не шел упрощенной дорогой комментирования сочинений Гегеля, он обнажил природу гегелевского философского акта, прояснил тайны классического способа философствования. Вместе с тем Ильин настойчиво возражал против "запуганного философствования", сковывающего творческое исследование чужих текстов, ибо, по его мнению, в любой философии следует видеть предмет, отраженный ею, и заботиться о верности предмету.
До тонкостей Иван Ильин постиг дух Гегеля, но философия Ильина покинула обитель германской версии мирового духа, наш мыслитель шел русским путем: даже в названиях его сочинений слышится далекая от европейской рационалистической традиции вера в просветленную чувственность человека ("Путь к очевидности", "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний", "Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований", "Путь духовного обновления", "О тьме и просветлении"). Дух и душа для русского человека неразделимы, а душа живет прозрениями, упованиями, любовью, она не подвластна лишь рациональной логике.
Исключительное значение Иван Ильин придавал человеческому чувству, в котором выплескивается не рефлекторная страсть, а та тайна сверхрационального в человеке, которая проявляет себя в отзвуке на чужую боль, в молитве, от которой "остается тихое тайное, бессловесное молитствование, подобное немеркнущему, спокойному, но властному свету", а также способности верного восприятия и переживания "великих духовных Предметов - Откровения, Истины, добра, красоты и права".
В год роковой революции Иван Ильин навсегда отделился от спекулятивности гегелевской философии, стал средоточием тяжело раненной души России, выразителем ее Правды и Веры. Метафизические отвлеченности и академические исследования закончились. Творческие задачи ему отныне видятся иные, чем в пору погружения в немецкую классику: "Если русская философия хочет еще сказать что-нибудь значительное, верное и глубокое русскому народу и человечеству вообще, - после всех пережитых блужданий и крушений. она должна возжелать ясности, честности и жизненности. Она должна стать убедительным и драгоценным исследованием духа и духовности".
Верность предмету, которым познание не смеет повелевать, выдумывая системы, оригинальные понятия, эта верность обрела у Ивана Ильина совершенные средства, которые сам он называл даром созерцания, способностью вчувствования в предмет, искусством творческого сомнения и вопрошания.
Исходная точка для Ивана Ильина в исследовании - искренность и живая любовь к предмету. В этом он противостоит скопищу изолгавшихся социологов, коим безразличен предмет их научных изысканий, это безразличие прикрывается иногда одеяниями объективности, пряча идеологические задания.
Пути спасения России Иван Ильин видел не просто в обновлении экономики или идеологии, а в новом духовном опыте. Истоки ильинского миросозерцания - в глубинной русской традиции, восходящей к "Слову о законе и благодати" Илариона. Закон формализует жизнь человека, если нет благодати, т.е. акта личностной встречи человека с Богом, в которой проявляются уже не внешние регулятивы жизни, а сокровенные духовно-нравственные качества личности. Для Ильина невозможна деятельность в сфере права, литературы, философии, педагогики без способности вчувствования в чужую душу, без совестной интуиции. Живая жизнь социальных предписаний (правовых, нравственных, эстетических) разрушается без укорененности их в чувственно-духовном мире человека.
Удивительно, но нашего самого национально мыслящего православного философа то и дело упрекали в недостаточной православности, а стало быть, и в недостаточной русскости, ибо быть русским - означало прежде всего быть православным. Буря страстных обвинений обрушилась на Ивана Ильина от родных соотечественников, таких же, как он, изгнанников, после публикации им в 1925 г. в Берлине книги "О сопротивлении злу силою"; в издаваемом сейчас Ю.Т. Лисицей десятитомнике сочинений Ильина полкниги V тома занято воспроизведением этой поучительной для русского сознания полемики (были, правда, и те, кто поддерживали идею Ильина).
Казалось бы, изгнанники, испытавшие сокрушительное насилие от организованной силы большевиков, должны были воспринять и принять идею сопротивления дьяволиаде, идею активного отторжения пошлости, бесовства.
Несопротивляющийся злу невольно поглощается злом и лишь изредка оправдывается: "Все так делают, большинство так живет". Помогают для самооправдания ссылки на цивилизованные страны, на неизбежность прогресса, и этому способствует живущая в каждом из нас склонность к разнузданию зверя, инстинктивных страстей, эгоистических вожделений.
Трудно строить храм, но еще труднее построить стены индивидуального храма. "Духовное воспитание человека состоит в построении этих стен и, что еще важнее, в сообщении человеку потребности и умения самостоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены. Несопротивляющийся сам разламывает стены своего духовного кремля".
Зло, о котором более всего говорил Иван Ильин, - не внешнее, а внутреннее. Так, например, землетрясения и ураганы не порождают сами по себе зла, зло начинается в душевно-духовном мире человека, именно здесь местообитание добра и зла. Телесное страдание может одинаково вести и к добрым и злым поступкам: всё зависит от состояния души.
Причем любой человек, независимо от своего положения в обществе, распространяет по преимуществу либо зло, либо добро, нельзя быть внутренне злым, удерживая это зло в себе. "Человеку не дано "быть” и не сеять", ибо он "сеет уже одним бытием своим. Поэтому каждый отвечает не только за себя, но и за всё то, что он "передал" другим. Вот почему в живом общении людей каждый несет в себе всех и, восходя, тянет всех за собою и, падая, роняет за собою всех".
Иван Ильин обладал даром высвечивания мыслью людей, эпох, исторических событий. Гибель государств он связывал с распадом цельности личности, с утратой в душе внутреннего храма, того главного, глубинного, за что человек способен пойти даже на смерть. Такая распадающаяся личность ведет смутную жизнь и сама превращается, как подметил Ильин, в водоворот полой воды, становится частицей хаоса и пребывает в вечном замешательстве и безответственном смятении. Такой человек крутится в жизни, отыскивая всюду приятность, пользу, власть, деньги, а ведут его похоти, расчет, тщеславие, злоба, месть, гордыня, зависть. И на него уже нельзя положиться, ибо он ни в чем не целен, он весь соткан из пустословия, фальшивости. От него всегда можно ожидать взаимоисключающих оценок, поступков, для него всё относительно, продажно, зыбко; у него нет друзей, а лишь приятели, попутчики по сиюминутным интересам, ситуациям; у него нет любви, а есть лишь партнеры по удовлетворению вспыхнувшей или разжигаемой похоти. Формой общения с окружающими у такого человека становятся насмешка, ирония, резонерство, и нет ответственного слова, глубины, надежности. Смутная, недобрая душа, как известно, может вывернуть наизнанку самую святую мысль, самое возвышенное дело человека. Оказывается уже нашлись посредники между Ильиным и потенциальным читателем, которые ухитрились так изобразить смысл ильинской философии, что превратили его в морализатора, посягающего на нашу свободу.
Иван Ильин подчеркнуто разводил понятия "вера" и "верование".
Верят все люди, злобно или добродушно. Можно ведь верить в карты, в науку, в вождей, в астрологические гороскопы. "Веруют же - далеко не все, ибо верование предполагает в человеке способность прилепиться душою (сердцем и волею, и делами) к тому, что действительно заслуживает веры, что дается людям в духовном опыте, что открывает им некий "путь к спасению” (по слову Феофана Затворника)". Вера может разъединять людей, верование - объединяет.
Частые болезни и переживания изнурили столь просвещенного человека. 21 декабря 1954 года Ивана Александровича Ильина не стало.
Разумеется, Иван Ильин - не старец и не священник, положение которых предполагает духовное назидание. Ильин - русский философ. Потому по праву он и несет этот ответственный титул - русский философ, что сумел заговорить голосом России, голосом русскости, и титул этот он не присвоил себе в качестве морализатора, а отстоял всей своей жизнью.
Своеволие наше достигло ныне того градуса высокомерия, самоуверенности и независимости, при котором недопустимы оказываются никакие авторитеты и учительство. Глухота к духовной проповеди, выстраданной и ответственной, подобна глухоте к музыке. В таком состоянии глухоты есть вероятность еще и воздействовать на читателей, не знающих подлинных строк Ильина, воспользовавшись неприятием современного человека, особенно юного, всякого дидактизма, опеки, "апологии принудительной духовности", как выразилась о философии Ильина автор упомянутой книги о русском морализаторстве. Она, в частности, вопрошает: "В праве ли какой-нибудь, пусть даже феноменально гениальный, человек, возомнивший себя непререкаемым учителем нравственности, требовать от людей слишком многого, не взяв на себя ответных моральных обязательств?" [Эта сентенция отнесена ею ко Льву Николаевичу Толстому и Ивану Александровичу Ильину. Можно с уверенностью предположить, что тирания дидактизма у подобных авторов прямо пропорциональна отрицанию права на существование действительных проповедей русских философов, в сонме которых, возможно, вершинное место занимает Иван Александрович Ильин.
Он ничего не требовал от людей, а как раз взял на себя пожизненное обязательство не оригинальничать, не самовыражаться, а обеспечить своим словом монолог России, "искать русскою душою предметного служения", преодолевая столь распространенное в науке и философии "бессовестное умение", ибо, как он говорил, "лучше ошибка любящей души и творчески ищущего ума, чем холодное безразличие черствого обывателя".
духовная философия ильин проповедь
Способность читать и радоваться прозрениям Ильина - показатель духовного выздоровления, избавления от пошлости и собственной низины, о которых он так настойчиво писал. Пошлость для него лишена священной тайны бытия, подлинной религиозности, пошлость привыкает всё видеть "не по главному". "Пошлое содержание лишено этого главного, приобщенность к которому придает всему высшую и абсолютную духовную значительность. Пошлое, так сказать, "обезглавлено” и поэтому оно религиозно мертво, подобно обезглавленному человеку. Настоящая религиозность свободна от пошлости". Всякий духовно зрячий человек видит расползание пошлости в современной России и оттого столь живительна для нас сила, бьющая из родника мыслей Ивана Александровича Ильина. Немногие пока зачерпнули из этого родника, сад, тем не менее, вырастает из семян, а редкая поросль становится за годы могучим лесом.
Читай
биографию философа мыслителя: факты жизни, основные идеи и учения
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ИЛЬИН
(1883-1954)
Религиозный философ, правовед, публицист. В философии Гегеля видел систематическое раскрытие религиозного опыта пантеизма ("Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека", 1918). Автор нескольких сотен статей и более 30 книг, в том числе "О сопротивлении злу силою" (1925), "Путь духовного обновления" (1935), "Основы борьбы за национальную Россию" (1938), "Аксиомы религиозного опыта" (т. 1-2, 1953), "Наши задачи" (т. 1-2, 1956).
Иван Александрович Ильин родился в Москве 28 марта (по ст. ст.) 1883 года в дворянской семье присяжного поверенного округа Московской судебной палаты, губернского секретаря Александра Ивановича Ильина и Екатерины Юльевны Ильиной (урожденной Швейкерт фон Штадион). Он был третьим сыном в семье. Старшие братья - Алексей и Александр - станут юристами. Отец Ильина - коренной москвич; дед, полковник, служил начальником Кремлевского дворца. По матери Иван Ильин - немецкой крови, его дед - Юлиус Швейкерт - был коллежским советником.
Начальное образование Ильин получил в гимназии, где проучился пять лет. Окончил ее 31 мая 1901 года с золотой медалью. Затем поступил на юридический факультет Московского университета, где преподавали выдающиеся профессора П. Новгородцев и князь Е. Трубецкой. Ильин вошел в научную школу Новгородцева, чьи лекции по истории философии оставили глубокий след в его сознании. "В нем всегда жило чувство живой тайны бытия и мистического благоговения перед нею", - писал он о своем учителе. Платон, Руссо, Кант, Гегель - таковы были идейные центры школы Новгородцева.
Сдав экзамены 25 мая 1906 года, Ильин был удостоен диплома первой
степени. 22 сентября на заседании юридического факультета по
предложению князя Трубецкого его оставили при университете для
подготовки к профессорскому званию. В этом же году Ильин женился на
Наталии Николаевне Вокач. Эта удивительная женщина, занимавшаяся
философией, искусством, позже историей, была духовно близка Ильину.
Евгения Герцык, родственница Вокач, вспоминает: "В 1906 году наша
двоюродная сестра вышла замуж за студента Ильина. Недавний
революционер-эсдек (он был на памятном съезде в Финляндии в 1905 году),
теперь неокантианец, но сохранивший тот же максимализм, он сразу порвал
с родней жены, как раньше со своей, насквозь буржуазной, но почему-то
исключением были мы с сестрой, и он потянулся к нам со всей присущей
ему пылкостью. Двоюродная сестра не была нам близка но - умная и
молчаливая - она всю жизнь делила симпатии мужа, немного ироническая к
его горячности. Он же благоговел перед ее мудрым спокойствием. Молодая
чета жила на гроши, зарабатываемые переводом ни он, ни она не хотели
жертвовать временем, которое целиком отдавали философии.
Оковали себя железной аскезой - все строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц потратить на извозчика, концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и художественный театр. Квартира, две маленькие комнаты, блистала чистотой - заслуга Наталии, жены".
В 1909 году Ильин сдал экзамены на степень магистра государственного права и после двух пробных лекций был утвержден в звании приват-доцента по кафедре энциклопедии права и истории философии права своего родного университета. С осени он преподает на Высших женских юридических курсах "Историю философии права" и ведет семинар по "Общей методологии юридических наук".
В 1910 году начинает читать свой первый курс в Московском университете, тогда же становится членом Московского психологического общества, в "Вопросах философии и психологии" печатает первую научную работу "Понятия права и силы". Зимой вместе с женой уезжает на два года за границу в научную командировку (Германия, Италия, Франция), работает в университетах Гейдельберга, Фрейбурга, Берлина и Геттингена, в Париже и снова в Берлине.
В 1911 году выходит в свет его труд "Идея личности в учении Штирнера. Опыт по истории индивидуализма", сдаются в набор "Понятия права и силы" (на немецком языке, с дополнительными комментариями для Берлинского издательства) и сочинение о Фихте. Он начинает работать над ставшею впоследствии знаменитой статьей "О любезности", которую дважды перерабатывает из-за длиннот, оставляя за бортом огромное количество ценного материала.
После этого он направляет свой, как он указывает в подзаголовке, "Социально-психологический опыт" Петру Струве в "Русскую мысль". Но прежде чем напечатать, он прочел эту статью в Германии друзьям, которые оценили его "Любезность" по достоинству и которых, вспоминает Ильин, он "взял в душу", а они называли его шутя "самозваной нянькой и воспитательницей". Летом того же года он часто общается с философом Гуссерлем, постигая его феноменологический, или дискриптивный, метод, сущность которого, по выражению Ильина, состоит в следующем: анализу того или другого предмета должно предшествовать интуитивное погружение в переживание анализируемого предмета. Вынашивает он и новое эссе - "О пошлости".
"Иногда, - пишет он, - предвкушая, ляскаю зубами от писательского аппетита. Вообще обдумываю и задумываю так много, что в минуты утомления или упадка кажусь себе дуралеем". Подчас перенапряжение в работе граничит со срывом: "Я теперь ничего не пишу, в молчании есть своя прелесть, свой отдых, своя спокойная глубина".
За границей Ильины не только учатся, но и путешествуют, и отдыхают - побывали в Италии (Флоренция), посетили в Германии город Кассель, где "много Рембрандта", едут потом через Кельн, Майну, Страсбург (соборы!) в Швейцарию, проводят неделю в горах и затем "оседают" на три недели в Бретани у океана.
"Я радуюсь, - пишет Ильин, - сильно океану. Не знаю, может быть, и правда "все - из воды". Я увидел море впервые в Венеции, на Лидо, и после двухчасового общения с ним трудно было уходить. Тогда-то мы и решили поехать непременно на океан, он должен знать какую-то древнюю, первую мудрость, и известные сомнения должны быть стерты им. Есть пределы, на которых "нельзя" и "неизбежно" должны утрачивать свою непереносность".
Ильин возвращается в Москву в 1913 году, живет в доме в Крестовоздвиженском переулке, отныне постоянном его местожительстве.
22 февраля 1914 года Ильин выступает с докладом "Учение Гегеля о сущности спекулятивного мышления", тезисы которого обсуждались позже, 3 марта. Именно с этой работы начинается серия из шести его работ о Гегеле, составивших диссертацию "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека", изданную в 1918 году в двух томах 1-й - "Учение о Боге", 2-й - "Учение о человеке". Книга о Гегеле прославила Ильина как философа. Автор продемонстрировал в ней великолепное знание и глубокое понимание сложнейшего текста. Эрудиция его безупречна, а самостоятельный ход мысли оригинален и увлекателен.
Ильин - не гегельянец (никогда им не был), ему видны упущения великого немца. Это панлогизм, стремление разложить все по полочкам понятийного (пусть диалектического) мышления, отсюда "абсурдность" метода, согласно которому истина постигается системой категорий. ("Философ вообще не обязан выдумывать и преподавать какую-то "систему". Это чисто немецкий предрассудок, от которого давно пора освободиться", - скажет он впоследствии).
Неприемлем и гегелевский пантеизм, отождествление мира и. Бога. Война России с Германией 1914 года вызвала патриотический подъем, и Ильин не только проникся им но сыграл немаловажную роль в его упрочении. Из писем его к Л. Я. Гуревич мы узнаем, что "в России духовный подъем все нарастает и все сильнее захватывает интеллигенцию", что "необходим ряд статей - экономических, исторических, стратегических, политических и метафорических о войне". Он недоволен деятельностью П. Б. Струве как главного редактора журнала "Русская мысль", выражавшего, по мнению Ильина, идеологию торговцев-промышленников, что не играло на руку России.
В этот период появляются две работы Ильина - "Основное нравственное противоречие войны" и "Духовный смысл войны", это лучшие страницы русской нравственной философии, без них невозможно правильное понимание важной и во многом трудной его книги "О сопротивлении злу силою", в них заложены идеи будущих его работ, касающиеся предметов, за "которые стоит жить, бороться и умереть", - лейтмотив, пронзающий все последующие творения Ильина. Здесь впервые и пророчески говорится о добровольчестве - потом эта тема перейдет в "Белую идею", и не в плане только военно-историческом, но в более широком смысле тысячелетнего государственного строительства России, наконец, это - смелые строки о труднейшей и деликатнейшей проблеме войны.
В эти годы у Ильина завязывается преданная дружба с композитором Николаем Метнером. Музыку его он очень любил, писал о нем позже в специальном исследовании, ему посвятил, кстати, "Духовный смысл войны", а позже - статью "Что такое художественность". Со старшим братом Николая Эмилием Метнером Ильины даже породнились - стали крестными его сына.
После февральской революции 1917 года Ильин из кабинетного ученого превращается в активного политика, идеолога правого дела. Летом он публикует в издательствах "Народная свобода" и "Народное право" пять небольших брошюр "Всякий порядок жизни, - пишет он, - имеет известные недостатки, и, по общему правилу, устранение этих недостатков достигается посредством отмены неудовлетворительных правовых норм и установления других, лучших. Каждый правовой строй должен непременно открывать людям эту возможность совершенствовать законы по закону, то есть улучшать правовой порядок, не нарушая правового порядка Правовой строй, который закрывает эту возможность для всех или для широких кругов народа, лишая их доступа к законодательству, готовит себе неизбежную революцию".
Сразу же после октябрьского переворота Ильин публикует в "Русских ведомостях" статью "Ушедшим победителям". В ней он обращается к павшим в борьбе белогвардейцам.
"Вы победили, друзья и братья. И завещали нам довести вашу победу до конца. Верьте нам мы исполним завещанное".
За связь с белогвардейским движением Ильина несколько раз подвергали аресту, в его доме производились обыски. Тем не менее это не помешало ему в мая 1918 года защитить магистерскую диссертацию "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека". Жизнь продолжалась, Ильин работал в университете, в Московском коммерческом институте, музыкально-педагогическом, Ритмическом, Философско-исследовательском институтах.
Помимо преподавательской деятельности он занимался переводами, выступал с докладами в Психологическом обществе, председателем которого он был избран после смерти профессора Л. М. Лопатина.
4 сентября 1922 года Иван Александрович был арестован большевиками в шестой раз, допрошен и немедленно судим. За антисоветскую деятельность его, вместе с другими учеными, философами и литераторами, выслали в Германию.
Вначале октября 1922 года Ильин приехал в Берлин. Начался новый период жизни Философ немедленно связался с генералом А. фон Лампе - представителем барона Врангеля. Через него он установил связь с главнокомандующим, к которому относился с большим пиететом. Вместе с другими русскими эмигрантами он включился в работу по организации Религиозно-философской академии, философского общества при ней, религиозно-философского журнала.
В феврале 1923 года в Берлине начал работать Русский научный институт, на открытии которого философ произнес речь, изданную позже отдельной брошюрой. Ильин был профессором этого института, прочел ряд курсов - энциклопедия права, история этических учений, введение в философию, введение в эстетику, учение о правосознании и др. - на двух языках - русском и немецком.
В 1923-1924 годах он был деканом юридического факультета этого института, в 1924 году - избран членом-корреспондентом Славянского института при Лондонском университете.
С 1925 года появляются большие работы Ильина "Религиозный смысл философии", "О сопротивлении злу силою", "Путь духовного обновления", "Основы художества О совершенном в искусстве" и не менее значимые по содержанию брошюры "Яд большевизма", "О России Три речи", "Кризис безбожия", "Основы христианской культуры", "Пророческое призвание Пушкина", "Творческая идея нашего будущего Об основах духовного характера", "Основы борьбы за национальную Россию" и др.
Особое внимание и в среде русской эмиграции, и в тогдашней России привлекла книга Ильина "О сопротивлении злу силою". Нетрудно догадаться, что книга направлена против философии толстовства, оказавшей разлагающее воздействие на интеллигенцию России. Ильин не скрывал своего намерения "перевернуть навсегда толстовскую" страницу русской нигилистической морали и восстановить "древнее православное учение о мече во всей его силе и славе".
"Призывая любить врагов, Христос имел в виду личных врагов самого человека". Христос никогда не призывал любить врагов Божьих, попирающих божественное. Это относится и к заповеди о прощении обид, и к словам "не противься злому" (Мтф, V, 39). Читатели разделились на два враждебных лагеря сторонников Ильина и противников его идей. З Гиппиус назвала книгу "военно-полевым богословием". Н Бердяев сказал, что "чека" во имя Божие более отвратительно, чем "чека" во имя диавола", примерно в том же духе высказывались Ф. Степун, В. Зеньковский и др. Поддержали Ильина Русская зарубежная Церковь, в частности митрополит Антоний, архиепископ Анастасий и другие иерархи, философы и публицисты, среди них П. Струве, Н. Лосский, А. Билимович.
В 1926-1938 годы Ильин около 200 раз выступал с лекциями в Германии, Латвии, Швейцарии, Бельгии, Чехии, Югославии и Австрии, читая на русском, немецком и французском языках Это было скромным, но достаточно стабильным источником существования. Он рассказывал о русских писателях, о русской культуре, об основах правосознания, о возрождении России, о религии и церкви, о советском режиме и др. Главное же в жизни Ильина - политика и философское творчество. Он публикуется в газете "Возрождение", в "Дне русского ребенка", "Русском инвалиде", "Православной Руси", "России", "Новом времени", "Новом пути" и во многих других эмигрантских изданиях.
После ухода из редакции "Возрождения", в знак протеста против вытеснения Струве как главного редактора, Ильин издает журнал "Русский колокол" (с 1927 по 1930 год вышло 9 его номеров) с характерным подзаголовком "Журнал волевой идеи" - исключительный по лаконичности и содержательности материала. За Ильиным прочно закрепилось звание вне- и надпартийного идеолога белого движения. Он был тесно связан с Русским общевоинским союзом (РОВС), участвовал в работе Сент-Жюльенского съезда 1930 года, организованного Русской секцией международной лиги для борьбы с III Интернационалом (известной под названием Лиги Обера).
Своеобразным было отношение Ильина к фашизму и, в частности, к национал-социализму, которому он посвятил несколько своих статей. В них он показывает природу, источник и смысл фашизма как рыцарского начала и отклик человечества на развернувшуюся бездну безбожия, бесчестия и свирепой жадности; как борьбу с интернационализмом, коммунизмом и большевизмом. Еще в 1936 году, по воспоминаниям Р. Редлиха, Ильин "совершенно точно описал грядущий поход Гитлера в Россию". Ошибочность доктрины Гитлера, по мнению Ильина, была в том, что она основана на расовой теории и антицерковной борьбе; последняя по пагубности превосходила масонскую идею отделения церкви от государства.
После прихода к власти Гитлера в 1933 году у Ивана Александровича, который был профессором Берлинского университета, назрел конфликт с немецким министерством пропаганды. В середине 1930-х годов он был уволен из университета. Но Ильин продолжал писать, он работал над книгой "Путь духовного обновления". Она вышла в 1937 году в Белграде.
Средства духовного обновления - вера, любовь, свобода, совесть, семья, родина, национализм, правосознание, государство, частная собственность. Каждому из них посвящена глава. Веру Ильин определяет очень широко - это "главное и ведущее тяготение человека, определяющее его жизнь, его воззрения, его стремления и поступки". Без веры человек не может существовать. Жить значит выбирать и стремиться, для этого нужно верить в некоторые ценности, служить им; все люди во что-то верят. Ильин предупреждает: "Иногда под корою теоретического неверия живет в тайне настоящая глубокая религиозность; и наоборот, ярко выраженная церковная набожность скрывает за собой совершенно недуховную душу".
Источник веры и религиозности - любовь. Это определяющая форма духовности. Обращаясь к ней, Ильин проводит тонкое различие между двумя формами любви - инстинктивной и духовной. Любовь, рожденная инстинктом, субъективна, необъяснима. Иногда это ослепление, всегда - идеализация. Другой вид любви - любовь духа, в основе которого лежит восприятие совершенства, объективного идеала. Именно такая любовь лежит в основе религиозного чувства.
Ильин был не только правоведом и моралистом. Широко образованный философ культуры, он не мог пройти мимо такой области духовной жизни, как художественное творчество. Известны его статьи о классической русской литературе - о Пушкине, Гоголе, Достоевском, Толстом. В 1937 году он выпускает книгу "Основы художества". Год спустя заканчивает работу "О тьме и просветлении. Книга литературной критики" (вышла посмертно) Много ярких страниц посвящено искусству в сборниках его статей.
Ильин - адепт реализма, непримиримый противник формалистических "художеств". "… Будущее принадлежит не модернизму, этому выродившемуся мнимо-искусству, созданному, восхваленному и распространяемому беспочвенными людьми, лишенными духа и забывшими Бога. После великого блуждания, после тяжелых мучений и лишений - человек опомнится, выздоровеет и обратится снова к настоящему, органическому и глубокому искусству, и так легко понять, что и ныне уже глубокие и чуткие натуры предчувствуют это грядущее искусство, призывают его и предвидят его торжество".
Ильин выступал в разных газетах как явный антикоммунист. Вначале немцы были довольны его работой, но вскоре они заметили, что многое, против чего выступал Ильин, также было против и национал-социализма в Германии. Тогда они стали придираться к его писательской деятельности, не разрешая печатать его труды, что очень отразилось на его материальном положении.
В 1938 году гестапо наложило арест на его печатные труды и запретило ему публичные выступления. Лишившись источника к существованию, Иван Александрович решил покинуть Германию и переехать в Швейцарию, где он мог бы продолжать свою работу. И хотя на его выезд был наложен запрет Главным полицейским управлением, несколько счастливых случайностей (в чем Иван Александрович, по свидетельству Квартирова, усматривал промысел Божий) помогли получить визу для него и его жены, и в июле 1938 года они официально "бежали" в Швейцарию.
Там они поселились в пригороде Цюриха Цолликоне. С помощью друзей и знакомых, в частности С. В. Рахманинова, в третий раз стал он заново налаживать свою жизнь. Швейцарские власти, однако, запретили ему заниматься политической деятельностью. Ильин сосредоточивается на творческой работе и выступает с лекциями в протестантских общинах на разные темы, что дает ему небольшой заработок. "Владея прекрасно немецким языком, - вспоминает Е. Климов, - он обладал удивительным ораторским искусством, он привлекал всегда на свои доклады многочисленных слушателей.
Вершиной философско-художественной прозы Ильина является трехтомная серия книг, связанных единым внутренним содержанием и замыслом, на немецком языке: 1. "Я всматриваюсь в жизнь Книга раздумий", 2. "Замирающее сердце. Книга тихих созерцаний". 3. "Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований".
В русском варианте "Замирающее сердце" стало "Поющим сердцем". Это знаменательно, ибо "Поющее сердце" для Ильина было не просто названием, он считал, что "человек по существу своему живой, личный дух", и найти начало духовности нужно в самом себе; в его многозначном описании и определении дух понимается "как сила поющего сердца. Теперь будет понятно, как он сам справляется с этой задачей, - от "замирающего", "отзвучавшего", "притихшего" сердца к пробудившемуся, ожившему, поющему сердцу, что подтверждается намерениями (по замечанию католического священника из Бонна Вольфганга Офферманса, исследователя Ильина) автора: "Я, конкретно живущий здесь и теперь человек, должен поразмыслить и усмотреть, благодаря своему жизненному опыту, сущность свою: заново открыть в себе поющее на протяжении столетий сердце - средоточие моих чаяний и дум, в тихом созерцании получить представление о смысле жизни и ощутить задачи и упования свои перед Богом".
В Швейцарии Ильин не переставал думать и писать о России. С 1948 года регулярно направлял, правда, без подписи, листки бюллетеней (всего их было 215) для единомышленников РОВСа (потом они составили двухтомник "Наши задачи"). К 1952 году закончил самое значительное свое произведение "Аксиомы религиозного опыта" - результат 33-летнего труда, изданного в Париже в двух томах в 1953 году.
Не успел он закончить главный труд своей жизни "О монархии", над которым работал 46 лет. Н. Полторацкий издал большую часть подготовленных глав из него в виде книги "О монархии и республике". Подготовил Ильин к изданию и "Путь к очевидности".
На закате дней своих Иван Александрович писал: "Мне 65 лет, я подвожу итоги и пишу книгу за книгой. Часть их я напечатал уже по-немецки, но с тем, чтобы претворить написанное по-русски. Ныне пишу только по-русски. Пишу и откладываю - одну книгу за другой и даю их читать моим друзьям и единомышленникам… И мое единственное утешение вот в чем: если мои книги нужны России, то Господь сбережет их от гибели, а если они не нужны ни Богу, ни России, то они не нужны и мне самому. Ибо я живу только для России".
Частые болезни изнурили его. 21 декабря 1954 года Ивана Александровича Ильина не стало. Его вдова и друзья сделали все, чтобы труды его увидели свет. Госпожа Барейсс поставила на его могиле в Цолликоне памятник с эпитафией:
Все пережито, Так много страданий.
Пред взором любви. Встают прегрешенья.
Постигнуто мало.
Тебе благодарность, вечное благо.
Ильин был религиозным философом и принадлежал к той философской эпохе, которую принято называть русским религиозным ренессансом. Он шел своим собственным путем. Являясь православным философом, он сознательно не вторгался в область богословия, опасаясь впасть в еретический соблазн, всегда согласовывал свои религиозные построения с иерархами Русской православной церкви.
Через все эмигрантское творчество Ильина проходит одна тема - судьба России, ее национальное возрождение. Катастрофа 1917 года для Ильина - наиболее яркое проявление кризиса мировой культуры. Поэтому судьба России - часть мировой судьбы. То, что пишет Ильин о России и для России, приобретает вселенское значение.
"Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца… Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа".
* * *
Вы
читали биографию философа, факты его
жизни и основные
идеи его философии. Эту биографическую статью можно
использовать, как доклад (реферат, сочинение или
конспект)
Если вас интересуют биографии и учения других (русских и зарубежных)
философов, то читайте (содержание слева) и вы найдёте жизнеописание
любого великого философа
(мыслителя, мудреца).
В основном, наш сайт (блог, сборник текстов) посвящён философу
Фридриху Ницше (его идеям, произведениям и жизни) но в философии
всё связано и нельзя понять одного философа, совсем не
читая других...
В XX
веке
среди философских учений можно выделить - экзистенциализм -
Хайдеггер, Ясперс, Сартр...
Первый известный на Западе русский философ -
Владимир Соловьев. Лев Шестов был близок к
экзистенциализму. Наиболее читаемый на Западе из русских
философов -
Николай Бердяев.
Спасибо за чтение!
......................................
Copyright:
