Образ врача в русской литературе – тема, мало затронутая в литературоведении, но значение ее для культуры очень велико. Мотивы болезни и исцеления, в буквальном и символическом значениях, пронизывают и фольклор, и религию, и любой вид искусства у всякой нации, поскольку "пронизывают" и саму жизнь. Литература дает эстетический, не житейский, но глубоко жизненный срез бытия, поэтому здесь речь не идет собственно о профессиональных сведениях, здесь не учатся никакому ремеслу, а только пониманию, видению мира: у всякой профессии есть свой, особый угол зрения. И мы можем говорить именно о художественном, в том числе и смысловом, значении изображенного дела. Задача истории медицины - показать, как меняется и облик врача, и его профессиональные качества. Литература затронет это косвенно, лишь в меру отражения жизни: что видит художник во врачебном поприще и какие стороны жизни открыты именно глазам врача.
Литература тоже своего рода лекарство - духовное. Поэзия далеко ушла от, возможно, первых обращений слова к делу врачевания: по-своему поэтические заговоры, заклинания были рассчитаны на подлинное исцеление от недугов. Теперь такая цель видится только в символическом значении: "Каждый стих мой душу зверя лечит" (С.Есенин). Поэтому в классической литературе мы сосредоточены на герое-враче, а не авторе-врачевателе (шаман, знахарь и т.д.). А для осмысления нашей темы уже ее древность, восходящая в разных вариациях к дописьменному слову, должна обусловить некоторую осторожность в анализе. Не надо обольщаться легкими и решительными обобщениями, вроде того, что о медицине говорят именно писатели-врачи, ведь вообще едва ли не в каждом классическом романе есть хотя бы эпизодическая фигура врача. С другой стороны, ракурс темы предполагает нетрафаретные толкования знакомых произведений.
А как было бы удобно сосредоточиться только на А.П. Чехове!.. Использовать знаменитый афоризм о "жене-медицине" и "литературе-любовнице"... Тут могло бы появиться и столь любимое литературоведами слово "впервые": впервые у Чехова литература полно отразила облик отечественного медика, его подвижничество, его трагизм и т.д. Потом пришли Вересаев, Булгаков. Действительно, как будто благодаря Чехову литература посмотрела на жизнь глазами врача, а не пациента. Но были и до Чехова врачи-писатели, и точнее было бы сказать: дело не в биографии автора; в литературе XIX века было подготовлено сближение с медициной. Не оттого ли литература слишком громко взывала к лекарям, постоянно жалуясь то на геморрой, то на катары, то на "кондрашку с ветерком"? Не шутя же, видно, что ни одна профессия не воспринималась так содержательно, как должность медика. Так ли было важно, является ли герой литературы графом или князем, артиллеристом или пехотинцем, химиком или ботаником, чиновником или даже учителем? Иное дело - врач, такой образ-профессия всегда не просто содержателен, но символичен. В одном из писем Чехов сказал, что "не может помириться с такими специальностями, как арестанты, офицеры, попы" (8, 11, 193). Но есть специальности, которые писатель признает как "жанр" (выражение Чехова), и именно врач всегда несет такую жанровую, т.е. повышенную смысловую нагрузку, даже когда появляется в произведении мимолетно, в коротком эпизоде, в одной строке. Например, у Пушкина в "Евгении Онегине" достаточно появиться строкам "все шлют Онегина к врачам, Те хором шлют его к водам", и колорит жанра налицо. Так же, как и в "Дубровском", где лишь однажды встретится "лекарь, по счастию не совершенный невежда": профессия "учителя" Дефоржа едва ли несет смысловой акцент, в медике же явно заложена интонация автора, который, как известно, в свое время "убежал от Эскулапа, худой, обритый, но живой". Глубоко символичен образа врача у Гоголя – от шарлатана Христиана Гибнера ("Ревизор") до "великого инквизитора" в "Записках сумасшедшего". Лермонтову Вернер важен именно как лекарь. Толстой покажет, как хирург после операции целует в губы раненого пациента ("Война и мир"), и за всем этим - безусловное присутствие символической окраски профессии: врач по должности приближен к основам и сущностям бытия: рождение, жизнь, страдание, сострадание, упадок, воскрешение, мука и мучительство, наконец, сама смерть (Ср.: "Я убежден только в одном... В том, что … в одно прекрасное утро я умру" - слова Вернера из "Героя нашего времени"). Эти мотивы, безусловно, захватывают личность каждого, но именно во враче они сосредоточены как нечто должное, как судьба. Поэтому, кстати, так остро воспринимается плохой или ложный медик: это шарлатан самого бытия, а не только своей профессии. Восприятие медицины как дела сугубо телесного в русской литературе тоже носит негативный оттенок. Тургеневский Базаров лишь на пороге своей смерти осознает, что человек вовлечен в борьбу именно духовных сущностей: "Она тебя отрицает, и баста!" - скажет он о смерти как о действующем лице жизненной драмы, а не о медицинском летальном исходе. Символика врача непосредственно связана с православной духовностью русской литературы. Врач в высшем смысле - это Христос, изгоняющий самые свирепые недуги своим Словом, более того - побеждающий смерть. В ряду притчевых образов Христа - пастырь, строитель, жених, учитель и др. - отмечен и врач: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные" (Мф., 9, 12). Именно такой контекст рождает предельную требовательность к "эскулапу", и поэтому даже у Чехова отношение к врачу жестко и критично: умеющий только лишь пустить кровь и потчевать от всех болезней содой слишком далек от христианской стези, если не становится враждебен ей (ср. у Гоголя: Христиан Гибнер - гибель Христа), но даже возможности самого способного врача не сравнятся с чудом Христа.
А.П.Чехов, конечно, встанет в центре нашей темы, но нельзя не отметить несколько предшествующих ему авторов, по крайней мере давших в русской литературе врачей как ведущих героев своих произведений. И это будут доктор Крупов из герценовских произведений и тургеневский Базаров. Безусловно, многое значил доктор Вернер из "Героя нашего времени". Так что уже до Чехова возникает определенная традиция, поэтому некоторые, казалось бы, сугубо чеховские находки окажутся скорее всего несознательными, но вариациями его предшественников. Например, для Чехова будет характерно показать выбор героем одной из двух стезей: либо врача, либо священника ("Цветы запоздалые", "Палата № 6", письма), но этот мотив уже встретится у Герцена; чеховский герой ведет долгие беседы с душевнобольным - и это тоже мотив герценовского "Поврежденного"; Чехов будет говорить о привыкании к чужой боли - об этом же скажет и Герцен ("Нашего брата трудно удивить... Мы с молодых лет привыкаем к смерти, нервы крепнут, притупляются в больницах", 1, I, 496, "Доктор, умирающие и мертвые"). Словом, излюбленное "впервые" надо употреблять с осмотрительностью, причем мы пока лишь для примера затронули частности, а не само восприятие медицинского поприща.
Лермонтовский Вернер, в свою очередь, явно был ориентиром для Герцена. Ряд сцен в романе "Кто виноват?" вообще перекликаются с "Героем нашего времени", но отметим, что именно Герцен, возможно в силу своей биографии (жестокие болезни и смерть в его семье), особенно привязан к образу врача (см.: "Кто виноват?", "Доктор Крупов", "Aphorismata", - связанные с общим героем Семеном Круповым, затем "Скуки ради", "Поврежденный", "Доктор, умирающие и мертвые" - т.е. все основные художественные произведения, кроме "Сороки-воровки"). И тем не менее везде сильно присутствие всего лишь эпизодического лермонтовского доктора: мрачное и ироничное состояние, в мыслях постоянное присутствие смерти, отвращение к житейским заботам и даже к семье, чувство избранности и превосходства среди людей, напряженный и малопроницаемый внутренний мир, наконец черная одежда Вернера, которая нарочито "усугубляется" у Герцена: его герой одет аж "в два черных сюртука: один весь застегнутый, другой весь расстегнутый"(1, 8, 448). Напомним сжатое резюме Вернера: "он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим и поэт, и не на шутку, - поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучил все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием... Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но... он плакал над умирающим солдатом. ... неровности его черепа поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли... Молодежь прозвала его Мефистофелем... оно (прозвище – А.А.) льстило его самолюбию" (6, 74). Как это и принято в журнале Печорина, Вернер лишь подтверждает эту характеристику. Причем характер его и есть отпечаток профессии, что видно по тексту, а не только игра природы. Добавим или особо выделим - неумение пользоваться знанием жизни, нескладывающиеся личные судьбы, что подчеркнуто обычной бессемейностью врача ("я к этому неспособен", Вернер), но часто не исключает способность глубоко влиять на женщин. Словом, во враче есть некоторый демонизм, но и потаённая человечность, и даже наивность в ожидании добра (это видно при участии Вернера в дуэли). Духовная развитость заставляет Вернера снисходительно относиться как к человеку, больному, так и к возможностям медицины: человек преувеличивает страдания, а медицина отделывается незамысловатыми средствами вроде кисло-серных ванн, а то и обещаниями, что, мол, до свадьбы заживет (так можно понять один из советов Вернера).
Герцен в общем развивает вернеровский характер, его "генезис". Если чеховский доктор Рагин из "Палаты № 6" хотел быть священником, но из-за влияния отца словно поневоле стал медиком, то у Крупова выбор медицинского поприща - не принуждение, а страстная мечта: рожденный в семье дьякона, он должен был стать служителем церкви, но побеждает - и уже вопреки отцу - неясное, но мощное влечение к поначалу загадочной медицине, то есть, как мы понимаем, побеждает в духовно возбужденной личности стремление к реальному человеколюбию, воплощенному милосердию и исцелению ближнего. Но исток характера - не случаен: религиозная духовная высота переходит на реальную стезю, и ожидается, что именно медицина удовлетворит духовные поиски, а в мечтах – возможно, окажется и материальной оборотной стороной религии. Не последнюю роль здесь играет и неприглядная, по Герцену, церковная среда, отталкивающая героя, здесь люди "поражены избытком плоти, так что скорее напоминают образ и подобие оладий, нежели Господа Бога" (1, I, 361). Однако подлинная, не в мечтах юноши, медицина по-своему влияет на Крупова: в медицинском поприще ему открывается скрытая от многих "закулисная сторона жизни"; Крупов потрясен открывшейся патологией человека и даже самого бытия, юношеская вера в прекрасное естественного человека сменяется видением болезни во всем, особенно остро переживается болезненность сознания. Опять же, как позже будет в духе Чехова, Крупов проводит все, даже праздничное время в доме умалишенных, и в нем созревает отвращение к жизни. Сравним у Пушкина: знаменитый завет "нравственность в природе вещей", т.е. человек от природы нравственен, разумен, красив. Для Крупова человек - не "homo sapiens", а "homo insanus" (8,435) или "homo ferus" (1, 177): человек безумный и человек дикий. И все-таки Крупов более определенно, чем Вернер, говорит о любви к этому "больному" человеку: "Я люблю детей, да я вообще люблю людей" (1, I, 240). Крупов не только в профессии, но и в житейском стремится излечивать людей, и у Герцена этот мотив близок к его собственному пафосу революционно настроенного публициста: излечить больное общество. В повести "Доктор Крупов" Герцен с навязчивой претензией преподносит в сущности неглубокие и даже не остроумные "идеи" Крупова, который весь мир, всю историю рассматривает как безумие, истоки же безумства истории - во всегда больном человеческом сознании: для Крупова нет здорового человеческого мозга, как нет в природе чистого математического маятника (1, 8, 434).
Такой "полет" скорбной круповской мысли в этой повести кажется неожиданным для читателей романа "Кто виноват?", где доктор показан во всяком случае вне всемирно-исторических обобщений, что и выглядело более художественно верным. Там Герцен показал, что в провинициальной среде Крупов превращается в резонерствующего обывателя: "инспектор (Крупов - А.А.) был обленившийся в провинициальной жизни человек, но однако человек" (1, 1, 144). В позднейших произведениях образ врача начинает претендовать на нечто грандиозное. Так, идеальное призвание врача Герцен видит необычайно широко. Но... широко в замысле, а не в художественном воплощении, в наброске великой схемы, а не философии врача. Здесь претензии революционера берут верх над возможностями художника у Герцена. Писатель прежде всего озабочен "болезнью" общества, собственно поэтому Крупов уже и в романе "Кто виноват?" не столько лечит, сколько размышляет о житейском и устраивает судьбы Круциферских, Бельтова и др. Чисто медицинские его умения даны отдаленно, о них именно "рассказано", но они не "показаны". Так, емкая фраза о том, что Крупов "весь день принадлежит своим больным" (1, 1, 176) остается лишь ф р а з о й для романа, хотя, конечно, врач у Герцена не то что не шарлатан, но самый искренний подвижник своего дела - дела, однако, находящегося в тени художественного замысла. Герцену важно именно человеческое и мировоззренческое во враче: не будучи шарлатаном, его герой и должен отразить герценовское понимание влияния медицины на личность врача. Например, в эпизоде, когда Крупов пренебрег требованиями спесивого дворянина, не приехал сразу по его капризному вызову, а закончил принимать роды у кухарки, гораздо значительнее социальный, а не собственно медицинский ракурс.
И вот Герцен в повести "Скуки ради" говорит о "патрократии", т.е. об утопическом управлении делами общества не кем иным, как врачами, иронично называя их "генерал-штаб-архиатрами врачебной империи". И, несмотря на иронию, это вполне "серьезная" утопия - "государство врачей", - ведь и герой повести иронию отвергает: "Смейтесь сколько угодно... Но до пришествия царства врачебного далеко, а лечить приходится беспрерывно" (1, 8, 459). Герой повести не просто врач, а социалист, гуманист по убеждениям ("Я по профессии за лечение, а не за убийство" 1, 8, 449), словно воспитанный на публицистике самого Герцена. Как видим, литература настойчиво хочет, чтобы врач занялся более широким поприщем: он потенциально мудрый управитель этого мира, в нем заложены мечты о земном боге или великодушном царе-отце этого мира. Однако утопичность этого персонажа в повести "Скуки ради" очевидная, хотя и для автора очень светлая. Герой, с одной стороны, оказывается часто в тупике перед рядовыми житейскими превратностями, с другой стороны - и к идее "врачебного царства" относится с горечью: "Начни люди в самом деле исправляться, моралисты первые останутся в дураках, кого же тогда исправлять?" (1, 8,469). А Тит Левиафанский из "Aphorismata" даже с надеждой возразит Крупову в том смысле, что безумство не исчезнет, не вылечится никогда, и повесть оканчивается гимном "великому и покровительствующему безумию" (1, 8, 438)... Итак, врач остается вечным резонером, а сама его практика дает ему быструю череду наблюдений и - колких, ироничных "рецептов".
Наконец, коснемся последней в данном случае черты герценовского героя-врача. Врач, хотя бы и утопически, претендует на многое, это универсум ("настоящий врач должен быть и повар, и духовник, и судья", 1, 8, 453), и он не нуждается в религии, подчеркнуто антирелигиозен. Идея царства Божьего - его духовный соперник, и он всячески третирует и церковь, и религию ("Так называемый тот свет, о котором, по занятиям моим в прозекторской, я всего меньше имел случай сделать какие-нибудь наблюдения", 1, 8, 434). Дело вовсе не в пресловутом материализме сознания врача: он своим поприщем хочет с самой благой целью заменить все авторитеты; "патрократия" - одним словом. В "Поврежденном" герой уже рассуждает о грядущем преодолении смерти (этого ближайшего соперника для врача) именно благодаря медицине ("людей будут лечить от смерти",1, I, 461). Правда, утопическая сторона у Герцена всюду сопряжена с самоиронией, но это скорее кокетство рядом с кажущейся столь смелой идеей. Словом, и здесь, при вторжении в медицину мотива бессмертия, Герцен многое предопределил в героях-врачах Чехова и в тургеневском Базарове, к которому теперь мы и перейдем: врач Базаров будет духовно изломан в борьбе со смертью; доктор Рагин отвернется от медицины и от жизни вообще, раз бессмертие недостижимо.
Аникин А.А.
Образ врача в русской литературе – тема, мало затронутая в литературоведении, но значение ее для культуры очень велико. Мотивы болезни и исцеления, в буквальном и символическом значениях, пронизывают и фольклор, и религию, и любой вид искусства у всякой нации, поскольку "пронизывают" и саму жизнь. Литература дает эстетический, не житейский, но глубоко жизненный срез бытия, поэтому здесь речь не идет собственно о профессиональных сведениях, здесь не учатся никакому ремеслу, а только пониманию, видению мира: у всякой профессии есть свой, особый угол зрения. И мы можем говорить именно о художественном, в том числе и смысловом, значении изображенного дела. Задача истории медицины - показать, как меняется и облик врача, и его профессиональные качества. Литература затронет это косвенно, лишь в меру отражения жизни: что видит художник во врачебном поприще и какие стороны жизни открыты именно глазам врача.
Литература тоже своего рода лекарство - духовное. Поэзия далеко ушла от, возможно, первых обращений слова к делу врачевания: по-своему поэтические заговоры, заклинания были рассчитаны на подлинное исцеление от недугов. Теперь такая цель видится только в символическом значении: "Каждый стих мой душу зверя лечит" (С.Есенин). Поэтому в классической литературе мы сосредоточены на герое-враче, а не авторе-врачевателе (шаман, знахарь и т.д.). А для осмысления нашей темы уже ее древность, восходящая в разных вариациях к дописьменному слову, должна обусловить некоторую осторожность в анализе. Не надо обольщаться легкими и решительными обобщениями, вроде того, что о медицине говорят именно писатели-врачи, ведь вообще едва ли не в каждом классическом романе есть хотя бы эпизодическая фигура врача. С другой стороны, ракурс темы предполагает нетрафаретные толкования знакомых произведений.
А как было бы удобно сосредоточиться только на А.П. Чехове!.. Использовать знаменитый афоризм о "жене-медицине" и "литературе-любовнице"... Тут могло бы появиться и столь любимое литературоведами слово "впервые": впервые у Чехова литература полно отразила облик отечественного медика, его подвижничество, его трагизм и т.д. Потом пришли Вересаев, Булгаков. Действительно, как будто благодаря Чехову литература посмотрела на жизнь глазами врача, а не пациента. Но были и до Чехова врачи-писатели, и точнее было бы сказать: дело не в биографии автора; в литературе XIX века было подготовлено сближение с медициной. Не оттого ли литература слишком громко взывала к лекарям, постоянно жалуясь то на геморрой, то на катары, то на "кондрашку с ветерком"? Не шутя же, видно, что ни одна профессия не воспринималась так содержательно, как должность медика. Так ли было важно, является ли герой литературы графом или князем, артиллеристом или пехотинцем, химиком или ботаником, чиновником или даже учителем? Иное дело - врач, такой образ-профессия всегда не просто содержателен, но символичен. В одном из писем Чехов сказал, что "не может помириться с такими специальностями, как арестанты, офицеры, попы" (8, 11, 193). Но есть специальности, которые писатель признает как "жанр" (выражение Чехова), и именно врач всегда несет такую жанровую, т.е. повышенную смысловую нагрузку, даже когда появляется в произведении мимолетно, в коротком эпизоде, в одной строке. Например, у Пушкина в "Евгении Онегине" достаточно появиться строкам "все шлют Онегина к врачам, Те хором шлют его к водам", и колорит жанра налицо. Так же, как и в "Дубровском", где лишь однажды встретится "лекарь, по счастию не совершенный невежда": профессия "учителя" Дефоржа едва ли несет смысловой акцент, в медике же явно заложена интонация автора, который, как известно, в свое время "убежал от Эскулапа, худой, обритый, но живой". Глубоко символичен образа врача у Гоголя – от шарлатана Христиана Гибнера ("Ревизор") до "великого инквизитора" в "Записках сумасшедшего". Лермонтову Вернер важен именно как лекарь. Толстой покажет, как хирург после операции целует в губы раненого пациента ("Война и мир"), и за всем этим - безусловное присутствие символической окраски профессии: врач по должности приближен к основам и сущностям бытия: рождение, жизнь, страдание, сострадание, упадок, воскрешение, мука и мучительство, наконец, сама смерть (Ср.: "Я убежден только в одном... В том, что … в одно прекрасное утро я умру" - слова Вернера из "Героя нашего времени"). Эти мотивы, безусловно, захватывают личность каждого, но именно во враче они сосредоточены как нечто должное, как судьба. Поэтому, кстати, так остро воспринимается плохой или ложный медик: это шарлатан самого бытия, а не только своей профессии. Восприятие медицины как дела сугубо телесного в русской литературе тоже носит негативный оттенок. Тургеневский Базаров лишь на пороге своей смерти осознает, что человек вовлечен в борьбу именно духовных сущностей: "Она тебя отрицает, и баста!" - скажет он о смерти как о действующем лице жизненной драмы, а не о медицинском летальном исходе. Символика врача непосредственно связана с православной духовностью русской литературы. Врач в высшем смысле - это Христос, изгоняющий самые свирепые недуги своим Словом, более того - побеждающий смерть. В ряду притчевых образов Христа - пастырь, строитель, жених, учитель и др. - отмечен и врач: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные" (Мф., 9, 12). Именно такой контекст рождает предельную требовательность к "эскулапу", и поэтому даже у Чехова отношение к врачу жестко и критично: умеющий только лишь пустить кровь и потчевать от всех болезней содой слишком далек от христианской стези, если не становится враждебен ей (ср. у Гоголя: Христиан Гибнер - гибель Христа), но даже возможности самого способного врача не сравнятся с чудом Христа.
А.П.Чехов, конечно, встанет в центре нашей темы, но нельзя не отметить несколько предшествующих ему авторов, по крайней мере давших в русской литературе врачей как ведущих героев своих произведений. И это будут доктор Крупов из герценовских произведений и тургеневский Базаров. Безусловно, многое значил доктор Вернер из "Героя нашего времени". Так что уже до Чехова возникает определенная традиция, поэтому некоторые, казалось бы, сугубо чеховские находки окажутся скорее всего несознательными, но вариациями его предшественников. Например, для Чехова будет характерно показать выбор героем одной из двух стезей: либо врача, либо священника ("Цветы запоздалые", "Палата № 6", письма), но этот мотив уже встретится у Герцена; чеховский герой ведет долгие беседы с душевнобольным - и это тоже мотив герценовского "Поврежденного"; Чехов будет говорить о привыкании к чужой боли - об этом же скажет и Герцен ("Нашего брата трудно удивить... Мы с молодых лет привыкаем к смерти, нервы крепнут, притупляются в больницах", 1, I, 496, "Доктор, умирающие и мертвые"). Словом, излюбленное "впервые" надо употреблять с осмотрительностью, причем мы пока лишь для примера затронули частности, а не само восприятие медицинского поприща.
Лермонтовский Вернер, в свою очередь, явно был ориентиром для Герцена. Ряд сцен в романе "Кто виноват?" вообще перекликаются с "Героем нашего времени", но отметим, что именно Герцен, возможно в силу своей биографии (жестокие болезни и смерть в его семье), особенно привязан к образу врача (см.: "Кто виноват?", "Доктор Крупов", "Aphorismata", - связанные с общим героем Семеном Круповым, затем "Скуки ради", "Поврежденный", "Доктор, умирающие и мертвые" - т.е. все основные художественные произведения, кроме "Сороки-воровки"). И тем не менее везде сильно присутствие всего лишь эпизодического лермонтовского доктора: мрачное и ироничное состояние, в мыслях постоянное присутствие смерти, отвращение к житейским заботам и даже к семье, чувство избранности и превосходства среди людей, напряженный и малопроницаемый внутренний мир, наконец черная одежда Вернера, которая нарочито "усугубляется" у Герцена: его герой одет аж "в два черных сюртука: один весь застегнутый, другой весь расстегнутый"(1, 8, 448). Напомним сжатое резюме Вернера: "он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим и поэт, и не на шутку, - поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучил все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием... Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но... он плакал над умирающим солдатом. ... неровности его черепа поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли... Молодежь прозвала его Мефистофелем... оно (прозвище – А.А.) льстило его самолюбию" (6, 74). Как это и принято в журнале Печорина, Вернер лишь подтверждает эту характеристику. Причем характер его и есть отпечаток профессии, что видно по тексту, а не только игра природы. Добавим или особо выделим - неумение пользоваться знанием жизни, нескладывающиеся личные судьбы, что подчеркнуто обычной бессемейностью врача ("я к этому неспособен", Вернер), но часто не исключает способность глубоко влиять на женщин. Словом, во враче есть некоторый демонизм, но и потаённая человечность, и даже наивность в ожидании добра (это видно при участии Вернера в дуэли). Духовная развитость заставляет Вернера снисходительно относиться как к человеку, больному, так и к возможностям медицины: человек преувеличивает страдания, а медицина отделывается незамысловатыми средствами вроде кисло-серных ванн, а то и обещаниями, что, мол, до свадьбы заживет (так можно понять один из советов Вернера).
Герцен в общем развивает вернеровский характер, его "генезис". Если чеховский доктор Рагин из "Палаты № 6" хотел быть священником, но из-за влияния отца словно поневоле стал медиком, то у Крупова выбор медицинского поприща - не принуждение, а страстная мечта: рожденный в семье дьякона, он должен был стать служителем церкви, но побеждает - и уже вопреки отцу - неясное, но мощное влечение к поначалу загадочной медицине, то есть, как мы понимаем, побеждает в духовно возбужденной личности стремление к реальному человеколюбию, воплощенному милосердию и исцелению ближнего. Но исток характера - не случаен: религиозная духовная высота переходит на реальную стезю, и ожидается, что именно медицина удовлетворит духовные поиски, а в мечтах – возможно, окажется и материальной оборотной стороной религии. Не последнюю роль здесь играет и неприглядная, по Герцену, церковная среда, отталкивающая героя, здесь люди "поражены избытком плоти, так что скорее напоминают образ и подобие оладий, нежели Господа Бога" (1, I, 361). Однако подлинная, не в мечтах юноши, медицина по-своему влияет на Крупова: в медицинском поприще ему открывается скрытая от многих "закулисная сторона жизни"; Крупов потрясен открывшейся патологией человека и даже самого бытия, юношеская вера в прекрасное естественного человека сменяется видением болезни во всем, особенно остро переживается болезненность сознания. Опять же, как позже будет в духе Чехова, Крупов проводит все, даже праздничное время в доме умалишенных, и в нем созревает отвращение к жизни. Сравним у Пушкина: знаменитый завет "нравственность в природе вещей", т.е. человек от природы нравственен, разумен, красив. Для Крупова человек - не "homo sapiens", а "homo insanus" (8,435) или "homo ferus" (1, 177): человек безумный и человек дикий. И все-таки Крупов более определенно, чем Вернер, говорит о любви к этому "больному" человеку: "Я люблю детей, да я вообще люблю людей" (1, I, 240). Крупов не только в профессии, но и в житейском стремится излечивать людей, и у Герцена этот мотив близок к его собственному пафосу революционно настроенного публициста: излечить больное общество. В повести "Доктор Крупов" Герцен с навязчивой претензией преподносит в сущности неглубокие и даже не остроумные "идеи" Крупова, который весь мир, всю историю рассматривает как безумие, истоки же безумства истории - во всегда больном человеческом сознании: для Крупова нет здорового человеческого мозга, как нет в природе чистого математического маятника (1, 8, 434).
Такой "полет" скорбной круповской мысли в этой повести кажется неожиданным для читателей романа "Кто виноват?", где доктор показан во всяком случае вне всемирно-исторических обобщений, что и выглядело более художественно верным. Там Герцен показал, что в провинициальной среде Крупов превращается в резонерствующего обывателя: "инспектор (Крупов - А.А.) был обленившийся в провинициальной жизни человек, но однако человек" (1, 1, 144). В позднейших произведениях образ врача начинает претендовать на нечто грандиозное. Так, идеальное призвание врача Герцен видит необычайно широко. Но... широко в замысле, а не в художественном воплощении, в наброске великой схемы, а не философии врача. Здесь претензии революционера берут верх над возможностями художника у Герцена. Писатель прежде всего озабочен "болезнью" общества, собственно поэтому Крупов уже и в романе "Кто виноват?" не столько лечит, сколько размышляет о житейском и устраивает судьбы Круциферских, Бельтова и др. Чисто медицинские его умения даны отдаленно, о них именно "рассказано", но они не "показаны". Так, емкая фраза о том, что Крупов "весь день принадлежит своим больным" (1, 1, 176) остается лишь ф р а з о й для романа, хотя, конечно, врач у Герцена не то что не шарлатан, но самый искренний подвижник своего дела - дела, однако, находящегося в тени художественного замысла. Герцену важно именно человеческое и мировоззренческое во враче: не будучи шарлатаном, его герой и должен отразить герценовское понимание влияния медицины на личность врача. Например, в эпизоде, когда Крупов пренебрег требованиями спесивого дворянина, не приехал сразу по его капризному вызову, а закончил принимать роды у кухарки, гораздо значительнее социальный, а не собственно медицинский ракурс.
И вот Герцен в повести "Скуки ради" говорит о "патрократии", т.е. об утопическом управлении делами общества не кем иным, как врачами, иронично называя их "генерал-штаб-архиатрами врачебной империи". И, несмотря на иронию, это вполне "серьезная" утопия - "государство врачей", - ведь и герой повести иронию отвергает: "Смейтесь сколько угодно... Но до пришествия царства врачебного далеко, а лечить приходится беспрерывно" (1, 8, 459). Герой повести не просто врач, а социалист, гуманист по убеждениям ("Я по профессии за лечение, а не за убийство" 1, 8, 449), словно воспитанный на публицистике самого Герцена. Как видим, литература настойчиво хочет, чтобы врач занялся более широким поприщем: он потенциально мудрый управитель этого мира, в нем заложены мечты о земном боге или великодушном царе-отце этого мира. Однако утопичность этого персонажа в повести "Скуки ради" очевидная, хотя и для автора очень светлая. Герой, с одной стороны, оказывается часто в тупике перед рядовыми житейскими превратностями, с другой стороны - и к идее "врачебного царства" относится с горечью: "Начни люди в самом деле исправляться, моралисты первые останутся в дураках, кого же тогда исправлять?" (1, 8,469). А Тит Левиафанский из "Aphorismata" даже с надеждой возразит Крупову в том смысле, что безумство не исчезнет, не вылечится никогда, и повесть оканчивается гимном "великому и покровительствующему безумию" (1, 8, 438)... Итак, врач остается вечным резонером, а сама его практика дает ему быструю череду наблюдений и - колких, ироничных "рецептов".
Наконец, коснемся последней в данном случае черты герценовского героя-врача. Врач, хотя бы и утопически, претендует на многое, это универсум ("настоящий врач должен быть и повар, и духовник, и судья", 1, 8, 453), и он не нуждается в религии, подчеркнуто антирелигиозен. Идея царства Божьего - его духовный соперник, и он всячески третирует и церковь, и религию ("Так называемый тот свет, о котором, по занятиям моим в прозекторской, я всего меньше имел случай сделать какие-нибудь наблюдения", 1, 8, 434). Дело вовсе не в пресловутом материализме сознания врача: он своим поприщем хочет с самой благой целью заменить все авторитеты; "патрократия" - одним словом. В "Поврежденном" герой уже рассуждает о грядущем преодолении смерти (этого ближайшего соперника для врача) именно благодаря медицине ("людей будут лечить от смерти",1, I, 461). Правда, утопическая сторона у Герцена всюду сопряжена с самоиронией, но это скорее кокетство рядом с кажущейся столь смелой идеей. Словом, и здесь, при вторжении в медицину мотива бессмертия, Герцен многое предопределил в героях-врачах Чехова и в тургеневском Базарове, к которому теперь мы и перейдем: врач Базаров будет духовно изломан в борьбе со смертью; доктор Рагин отвернется от медицины и от жизни вообще, раз бессмертие недостижимо.
Выбор героя-врача в романе "Отцы и дети" - скорее веяние времени, чем авторское кредо; у Тургенева вообще нет такого чрезмерного увлечения и символической трактовкой медицины, как у Герцена: помещики часто занимаются лечением крестьян от нечего делать, используя по положению свой авторитет (ср. Липина в "Рудине", Николай Кирсанов и др.). Однако восприятие Базарова как врача является необходимым ракурсом для понимания романа в целом. Более того, перед нами будут и другие врачи в романе, в том числе и Василий Иванович Базаров, что далеко не случайно: врачи отец и сын.
В "Отцах и детях" Тургенев показывает, как легко меняется внешняя сторона жизни, как кажущаяся пропасть ложится между детьми и их родителями, как кажется всесильным новое веяние времени, но рано или поздно человек понимает, что бытие остается неизменным - не на поверхности, а в своем существе: мощная, жестокая, а иногда и прекрасная вечность ломает самонадеянного человека, вообразившего себя "гигантом" (слово Евг. Базарова)... Какая же тут связь с медицинским поприщем?..
Жизненное содержание, заложенное и в романе, и в герое-враче настолько емко, что порой профессия героя остается втуне. Хрестоматийная и пространная статья Д.Писарева "Базаров" всерьез не касается профессионального поприща этого героя, словно это не художественная, а собственно биографическая черта: так уж жизнь сложилась. "Медициной он будет заниматься отчасти для препровождения времени, отчасти как хлебным и полезным ремеслом" - вот самая содержательная цитата из статьи, касающаяся Базарова-медика. Между тем Базаров и медик-то не такой уж обычный, а главное – этот характер во многих чертах обусловлен именно медициной; дело опять-таки не в поверхностном материализме героя того времени, влияния эти гораздо важнее и тоньше.
В отличие от биографии Крупова, мы не знаем, как Базаров пришел в медицину (хотя и в его роду тоже есть дьячок!); в отличие от, например, Зосимова из "Преступления и наказания" - Базаров вовсе не дорожит своей профессией, да и скорее остается в ней вечным дилетантом. Это врач, который вызывающе смеется над медициной, не верит в ее назначения. Тому удивляется Одинцова ("не сами ли вы утверждаете, что для вас медицина не существует"), с этим не может согласиться отец Базаров ("Ты хоть смеешься над медициной, а я уверен, можешь подать мне дельный совет"), это злит Павла Кирсанова – словом, складывается навязчивый парадокс: врач - нигилист, отрицающий медицину ("Мы теперь вообще над медициной смеемся"). Позже мы покажем, у Чехова, что для подлинного врача тут нет места смеху: удрученность состоянием больницы, трагедия бессилия врача, восторг перед достижениями и другое, но - не смех. Одновременно с этим ни один герой не будет так настойчиво рекомендовать себя именно доктором (или лекарем), как Евг.Базаров. И хотя для сознания данного героя свойственна неспособность разрешить как житейские, так и мировоззренческие противоречия, объяснение здесь иное: Базарову важен сам тип лекаря, образ человека, который влияет на ближнего, перестраивает людей и которого ждут как спасителя. Не таков ли именно врач? Однако он хочет быть спасителем на более широком поприще (ср.: "Ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите? - Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых" (7, 289): показательный диалог отца Базарова и Аркадия Кирсанова в то время, когда жизнь Евгения уже мерится лишь неделями, скоро, по его же словам, "из него лопух расти будет"). Лишенный и сам всякой интуиции в приближении своей смерти, Базаров держит себя как безусловный авторитет, и медицина здесь играет роль постоянного ореола вокруг героя: коснувшись глубин жизни, которые открывает медицина, Базаров заведомо превосходит остальных, не смеющих так легко бросать остроты про анатомический театр, геморрой, так запросто попрактиковаться, вскрывая трупы (ср. - всего лишь примочки, которыми пользует больных Ник. Кирсанов). Обращение к беспомощному и у всех "одинаковому" т е л у больного обусловливает и типичную для разночинца антисословную позицию: в болезни или анатомичке равны мужик и столбовой дворянин, а прозектор-внук дьячка превращается в мощную фигуру ("ведь я гигант", скажет Евгений). От этой "гигантомании" - и смех над столь необходимым для него поприщем: сама медицина становится своего рода соперником, которого тоже надо уничтожить, как надо подавить всех вокруг – от друзей до родителей.
Хорош или плох при этом Базаров как врач? В делах несложных - он хороший практик, но скорее фельдшер (умело бинтует, рвет зубы), хорошо обходится с ребенком ("он...полушутя, полузевая, просидел два часа и помог ребенку" - ср. Зосимов ухаживает за Раскольниковым "не шутя и не зевая", вообще способен ночи не спать у больного, не претендуя на чрезмерную репутацию: каждый "медицинский" шаг Базарова превращен в сенсацию). Все же к медицине он относится больше как к развлечению, затрагивающему, однако, столь чувствительные стороны жизни. Так, у родителей Базаров именно от скуки начал участвовать в "практике" своего отца, как всегда подсмеиваясь над медициной и над отцом. Центральный эпизод его " развлечений" - вскрытие трупа и заражение - говорит не только о недостатке профессионализма у Базарова, но и символически - о своего рода мести со стороны осмеянной профессии. Так ли при этом не прав Павел Петрович Кирсанов, говоря, что Базаров - шарлатан, а не лекарь?..
Профессионально Базаров скорее всего так и останется несостоявшимся врачом, как бы ни возвеличивали его все вокруг (Василий Иванович скажет, что "император Наполеон не имеет такого доктора"; кстати это тоже своего рода традиция: обращение к Наполеону (I или III?) дает отражение на врача, таков Лоррей, врач Наполеона I, у Герцена и в известном эпизоде ранения Андрея Болконского у Толстого; в последнем случае - выздоровление, почти чудесное, благодаря иконе, у кн. Андрея вопреки "наполеоновскому" приговору врача). Так что и для Тургенева жизненное, а не профессиональное содержание важно в романе. Вернемся к тому, как профессия накладывает отпечаток на характер. Ни химик, ни ботаник не смогут так однозначно сводить человека к телесности, как несостоявшийся врач Базаров: Брак? - "Мы, физиологи, знаем, отношения между мужчиной и женщиной"; Красота глаз? - "Проштудируй анатомию глаза, что там загадочного"; Чувствительность восприятия? - "Нервы распущены"; Тяжелое настроение? - "Малины переел, на солнце перегрелся, да и язык желт". Жизнь постоянно показывает, что эдакая физиология ничего не объясняет, но его упрямство – не просто черта характера: сводя все к телесности, Базаров всегда ставит себя над миром, только это делает его, как его рост, пресловутым "гигантом". Здесь, кстати, и источник безверия Базарова: религии нет в теле, но и идея Бога не позволяет по-сатанински (замечание Павла Кирсанова) возвеличивать себя: Бог - соперник Базаровых.
Мысль о больном обществе или безумной истории – логична и проста для медика (Крупов). Базаров любит упрощения, и подобная мысль не могла не возникнуть у него: "Нравственные болезни... от безобразного состояния общества. Исправьте общество – и болезней не будет". Поэтому он втайне мечтает о судьбе...Сперанского (ср. в романе "Война и мир"), а не Пирогова или Захарьина (см. далее у Чехова). Роль врачевателя и диагноста общества Базаров будет играть постоянно (мгновенные диагнозы всему кирсановскому дому и роду, чуть не каждому встречному), ведь вокруг - пациенты или "актеры" анатомического театра. Конечно, Тургенев показывает, что Базаров ничего не вылечивает в обществе, живет лишь намеками на деятельность, но его "физиологизм" всегда вносит нечто острое, задевающее, однако это скорее смелость речи, а не дела. Грубые, "околоврачебные" остроты Базарова ("иногда тупые и бессмысленные", заметит Тургенев), вносят какую-то площадную пикантность, но эта пикантность - сродни матерщине: так звучит базаровское "геморрой" за столом в приличном кирсановском доме.
В образе Базарова интересен и такой ракурс. Его врачевание всегда (до самой сцены его умирания) направлено на другого, а не на себя. Сам Базаров не стал своим пациентом, хотя поводов для этого предостаточно. Снисходительное замечание - "Вот и сигарка не вкусна, расклеилась машина" (7, 125) – не в счет. В остальном же Базаров с неестественной настойчивостью создает свой образ как исключительно здорового человека (излечим общество, "другого", но не себя), здорового и физически, и душевно: "чем другим, но этим не грешны", "это все, вы знаете, не по моей части" и т.д. При этом нельзя не отметить, что там, где Базаров играет "супермена", он неинтересен и однообразен, отчасти кокетлив и лжив, зато весь колорит характера - в состояниях болезненных, когда от Базарова веет какой-то страшной, нездоровой обреченностью; ощущения бессмысленности и пустоты жизни охватывают его, как никакого другого героя "Отцов и детей", даже не стремящихся подчеркнуть свое абсолютное здоровье. И это, кстати, составляет немаловажный медицинский симптом - только из той области медицины, которой Базаров практически не касался: психиатрии. Вокруг Базарова в литературе – герои-врачи, которые в психиатрии видят, пожалуй, высшее врачебное призвание (Крупов, Зосимов, герои Чехова). Базаров же или несведущ в этом, или заведомо избегает опасных для себя наблюдений. Однажды звучит "диагноз" П.П.Кирсанову - "идиот": велика ли здесь доля психиатрии - не знаем, хотя неврозы Павла Петровича едва ли вызовут сомнение, но это именно неврозы, может быть, легкая паранойя. Но не более ли верным было бы в самом Базарове увидеть черты психопатии? Однако Тургенев показывает, что самого себя Базаров воспринимает далеко не "адекватно", а уж евангельский мотив "врач, исцели себя сам" (Лк., 4, 23) абсолютно чужд этому "дохтуру" (пока не касаемся сцен его смерти). Живой художественный характер Базарова испещрен чертами невротика и параноика: это не авторская тенденция, Тургенев не заставил своего героя пить чернила или мочу, лаять по-собачьи или забыть календарь, но почва для наблюдений здесь самая широкая, хотя и относящаяся не совсем к нашей теме. Мы лишь назовем ряд деталей, поскольку нам важен сам момент обращения врача исключительно на "другого", а не на себя, что и выделим в Базарове. Итак, Зосимова, Крупова или Рагина не могли бы не насторожить не только лихорадочные и порой бессвязные* речи Базарова (вроде "Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения" и почему-то: "Важно то, что дважды два - четыре, а остальное все пустяки", 7, 207; кстати и занятное "выпадение" того звена, что и сам Базаров - русский, как он рядом же настаивает). Сам сюжет романа держится на нервозной неусидчивости, своего рода мании избегания, исчезновения у Базарова: он вечно куда-то неожиданно убегает: от Кирсановых - в город, из города - к Одинцовой, оттуда к родителям, опять к Одинцовой, опять к Кирсановым и снова у родителей; причем бежит он вечно туда, где его нервам очень неспокойно, и он знает это. Для сюжета это то же самое, что встать и уйти, не говоря ни слова, от Кукшиной, среди любимого им шампанского, или вдруг резко исчезнуть во время разговора с Одинцовой: он "глядит сердито и не может усидеть на месте, словно что его подмывало" (7, 255); Базарова охватывают и другие припадки – бешенства: в разговорах с Одинцовой, Павлом Кирсановым; главная сцена – разговор с Аркадием у стога сена, когда Базаров не шутя пугает своего друга: "Я тебя сейчас схвачу за горло… - Лицо (Базарова – А.А.) показалось таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах..." Базаров видит тягостные сны, очень удобные для психоаналитика. Собственно Тургенев, словно чувствуя эту линию в Базарове, заканчивает роман не просто смертью героя, но смертью в состоянии безумия (ср.: "ведь и беспамятных причащают"). Таков "предсмертный" сон о "красных собаках" ("Точно я пьяный," - скажет Базаров), но ничем не "слабее" сон перед дуэлью, где Одинцова оказывается матерью Базарова, Феничка – кошкой, Павел Петрович - "большим лесом" (ср. в сне о "красных собаках" Базарова преследует отец в виде охотничьего пса и тоже, очевидно, в лесу: "Ты надо мной стойку делал, как над тетеревом"). Сон всегда тяжел для Базарова, не потому ли он так болезненно требует, чтобы на него не смотрели, когда он спит*, - более чем капризное требование в разговоре с Аркадием: чего здесь больше - заботы о своем величии (мотив - "у всех глупое лицо во сне", не допустить крушения идола), боязни своих снов, но требование шизофренически категорично. Состояние истерии, депрессии, мания величия - все это рассыпано в речах и поступках Базарова. Столь ярко описанный бред накануне смерти: "Мясник мясо продает... Я путаюсь... Тут есть лес" является отчасти ключом к неврозам Базарова: возбуждение от плоти, любовь к мясу (ср. в тексте противопоставление хлеб - мясо) и опять лес - как и в снах. Корни неврозов лежат в детских впечатлениях. Сам герой очень скуп на рассказы о себе, детство его сюжетом тоже не охвачено, и тем значительнее странное (и крайне редкое) и не вполне отчетливое воспоминание Базарова о том, что в детстве круг его восприятия замыкался на осине и яме в родительском имении, которые почему-то чудились ему каким-то талисманом. Это картина какого-то тягостного, одинокого детства в сознании болезненно впечатлительного ребенка. Учитывая сны Базарова, мотивы детства "мать – отец – дом" обрастают болезненностью, "лес" же, видимо, ассоциируется с детским испугом, "яма" тоже достаточно негативный образ. Еще раз повторим, что делать обобщение такого материала в данной главе пока рано, но отметить его присутствие в романе и связь с линией Базарова-врача необходимо.
Заметим,что предложенная характеристика известного героя, разумеется, дискуссионна. Кроме того, предложенная специфическая оценка не может отвергать сложившуюся традицию в интерпретации "Отцов и детей". .
В картине смерти Базарова справедливо видят высокое звучание, это не только бреды, но и мощнейшая попытка доиграть роль "гиганта" до конца, даже когда рушатся возведенные героем химеры: он уже колеблется в безбожии (обращение к родительской молитве), он уже откровенен в просьбах о помощи и в признании женщины ("Это по-царски" - о приезде Одинцовой: где там "анатомический театр" или презрение к женщине). Наконец, Базаров уходит из жизни именно в р а ч о м: он весь сосредоточен на признаках смертельного заболевания, твердо видит ход смерти; Базаров наконец обратился как врач к самому себе. Нет и смеха над медициной, как и над своими тремя коллегами, хотя и немец, и уездный врач показаны Тургеневым почти карикатурно, максимальное напряжение воли точно преображает Базарова (см. также об этом в гл. "Лишний человек"), но он уже повержен. В русле нашей темы можно сказать, что это запоздалое преображение героя; осмеянная медицина будто мстит, как мстит и вся осмеянная и оскорбленная Базаровым жизнь.
Итак, Тургенев рассматривает врача и как социальную фигуру, и как источник глубоких, подчас бессознательных жизненных впечатлений, недоступных другим героям. Нельзя, правда, не отметить, что далеко не каждый врач окажется именно Базаровым (может быть для этого как раз и не хватает его натуры, его психики?). Так, фоном в романе пройдут и очарованный медициной, состоявшийся в отличие от своего сына врач Василий Базаров; уездные врачи - повод к негодованию и иронии для обоих Базаровых; как мы говорили, даже Николай Кирсанов пытался врачевать, и на этой почве у него построился брак с Феничкой... Словом, присутствие "врача" – активное, насыщенное поле художественных наблюдений.
Теперь, минуя ряд второстепенных персонажей, поведем речь о враче в творчестве А.П.Чехова, главного писателя этой темы - не только в силу его "основной" профессии (ср. даже в паспорте О.Л.Книппер-Чехова именовалась "женой врача"): именно в произведениях Чехова мы можем найти цельную картину судьбы доктора, в ее коренных поворотах и связях с мировоззренческими поисками.
Как нам представляется, Чехов вполне выразил взаимодействие во враче бытийного и христианского мотивов. Очевиднее связь медицины с тем, что он назвал в письме Е.М.Шавровой выражением "неистовая проза": речь шла о литературном герое-гинекологе, и, хотя эта специальность тоже не случайна, кажется, можем заменить ее в цитате просто словом "врач": "Врачи имеют дело с неистовой прозой, которая Вам даже не снилась и которой Вы, если б знали ее... придали бы запах хуже, чем собачий"(8, 11, 524). Совместив два фрагмента, выделим далее: "Вы не видели трупов" (там же), "я привык видеть людей, которые скоро умрут" (А.С.Суворину, 8, 11, 229). Отметим, что Чехов сам не только врачевал, но и производил судебно-медицинские вскрытия, мы бы сказали, привыкал к облику телесной смерти, но не пытался отнестись к ней по-базаровски бесстрастно. Любопытно, что врачи-коллеги по-особому подчеркивали это. Один земский врач писал в соседний подмосковный уезд, что "врач Чехов очень желает ездить на вскрытия" (8, 2, 89), предлагая приглашать в таких случаях своего коллегу. В этом "очень желает" нечто большее, чем желание попрактиковаться... В 1886 г. переживание смерти лечившихся у Чехова матери и сестры художника Янова заставило его навсегда отказаться от частной практики и (символичная деталь) снять со своего дома табличку "Доктор Чехов". Писатель-медик особенно переживал "бессилие медицины" (из письма о приступе болезни Д.В.Григоровича, происшедшем в присутствии Чехова), и, наоборот, всякое приближение к идеалу врачевания необычайно вдохновляло его. Напомним характерный эпизод в письме А.С.Суворину: "Если б я был около князя Андрея, то я бы его вылечил. Странно читать, что рана князя... издавала трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина" (8, 11, 531). Какое важное сплетение литературы, медицины и - самой жизни! Особенно ценил в себе Чехов признанный дар точного диагноста, так в письмах многократно подчеркивается: при болезни "правым оказался один я".
Итак, медицина для Чехова - это средоточие истины, причем истины о самом сущностном, о жизни и смерти, и способность творить жизнь в самом буквальном и, скажем, чудесном смысле. Стоит ли искать более значительного приближения к идеалу Христа и не заставляет ли это уже переосмыслить ставшее привычным представление о Чехове как о человеке нерелигиозном, для которого от всей религии осталась лишь любовь к колокольному звону (см., напр., у М.Громова: 4, 168 и ср. его же соображение о том, что "медицина - едва ли не самая атеистическая из естественнонаучных дисциплин", 4, 184). В конце концов биографию художника творят его произведения, далеко не всегда совпадающие с доступным (а чаще всего совершенно недоступным!) для нас его житейским обликом.
Христианские чувства Чехова не стали предметом широких высказываний в письмах или дневниковых записях, хотя в ряде случаев видны в равной мере охлаждение к вере или выражениям веры "отцов" (имеем в виду религиозность его семьи), и неудовлетворенность состоянием человека, теряющего связь с церковью. Но и в этом случае художественный мир Чехова не может быть понят вне религии. (В скобках отметим, что этот поворот в изучении Чехова уже присутствует в современном литературоведении, и назовем книгу И.А.Есаулова "Категория соборности в русской литературе", 5.) Такие произведения, как "Перекати-поле", "Святою ночью", "Казак", "Студент", "На святках", "Архиерей", безусловно говорят о глубине религиозного опыта у Чехова. При более глубоком нашем понимании мы видим, что и все творчество Чехова сначала как бы не противоречит христианской духовности, а в конце концов является воплощением именно евангельского видения человека: заблуждающегося, не узнающего Христа, ожидающего откровения и суда, часто слабого, порочного и больного. В этом смысле религиозная неустроенность самого Чехова оказывается гораздо ближе евангельскому откровению, чем открытая проповедь от лица христианства или церкви. Не потому ли Чехов так отвергал гоголевские "Выбранные места..."? Так и в раскрытии образа врача присутствие Христа, казалось бы, вовсе не очевидно, не дано как открытая тенденция, но это лишь убеждает нас в сокровенности наиболее важных черт духовной личности писателя: то, что не может быть выражено в стилистике и языком письма, ищет выражения в художественной образности.
Обратимся для начала к по-школьному хрестоматийному "Ионычу". В финале рассказа Чехов сравнивает старцевский облик с явлением языческого бога: на тройке, с бубенцами едут красные и пухлые доктор Ионыч и его подобие кучер Пантелеймон. С характерным раздвоением-многобожием это сравнение показывает именно антихристианский характер Старцева, погруженного во все земное, телесное, как в своей внешности, в оплотнении деньгами, недвижимостью, так и в его "громадной практике" врача. Для художника была бы слишком грубой схема: повести своего героя от Христа к языческому богу. Но смысл сюжета именно такой. Было бы и неправдивым для своего времени наделение Старцева православными чертами. Смысл же, в отличие от сюжета и характера, создается неявно, всеми деталями контекста. Так, в завязке рассказа дана символическая дата - праздник Вознесения, когда Старцев знакомится с Туркиными. Кстати, заметим, что это любимая чеховская черта, и очень значимая, - вести датировку событий по церковному календарю (ср.: Николин день, Пасха, именины - и в письмах, и в художественных текстах). В это время "труды и одиночество" было мотивом аскетической жизни Старцева, поэтому и праздничное настроение было столь живо. Особенно важна в рассказе сцена на кладбище, когда в сознании Старцева развивается глубоко одухотворенное восприятие мира, где смерть оказывается шагом в жизнь вечную: "в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную" (8 , 8, 327). Покой, смирение, увядшие цветы, звездное небо, церковь с боем часов, памятник в виде часовни, изображение ангела - очевидные детали перехода жизни, времени от смертной плоти к вечности. И мы заметим, что для Чехова вечная жизнь является не только принадлежностью религии, но и идеалом медицины: так он рассуждал о И.И.Мечникове, допускавшем возможность продления жизни человека до 200 лет (8, 12, 759). Возможно, надо именно с этой стороной чеховского мировоззрения связать и так часто повторяющийся мотив прекрасного, далекого, но достижимого будущего: "Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров... и там за гробом... Бог сжалится над нами и мы увидим жизнь светлую, прекрасную. Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах", - звучит в "Дяде Ване" словно в ответ на разочарование в жизни врача Астрова (8, 9 , 332; ср.: "Делать вам на свете нечего, цели жизни у вас никакой", 328). Медицина бесконечно продлевает жизнь, устремленную в вечность, - идеал, равно принадлежащий религиозному и научному сознанию. Однако в сознании Старцева образ вечной жизни проходит мимолетно ("На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь в первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть"), достаточно быстро теряя свою глубину и религиозную устремленность, и ограничивается переживаниями здешнего, земного бытия: "Как нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это!" Думается, именно здесь заключен момент духовного слома в Ионыче, а не в каком-то роковом влиянии на него заурядных пошлостей жизни. Отворачиваясь от образов вечной жизни, чеховский врач-"материалист" особенно резко погружается в мир плоти ("прекрасные тела", зарытые в могилах красивые женщины, навсегда уходящие со смертью тепло и красота), уже не видя н и ч е г о за этой оболочкой жизни. Отсюда - казалось, неожиданная в этом эпизоде мысль Старцева: "Ох, не надо бы полнеть!"
"Ионыч" - рассказ о том, как врач отказывается ощущать смысл бытия, если смерть кладет предел жизни, "прекрасное тело" становится тленом, но в мире и нет ничего, кроме телесности.
Такая отрешенность от вечного - представим гипотетического "Христа", который бы не вел к воскрешению, а только хорошо лечил болезни, - приводит чеховского врача к страданию, собственной болезни-болезненности, тяге ко смерти. Правда, не будет лишним заметить, что у Чехова есть ряд героев-медиков, которые вообще не приобщились к духовным безднам, даже так скоротечно, как Старцев, "безднам" своего поприща, для которых медицина не перерастает формы заработка (и довольно бессовестного: фельдшер из "Палаты №6", "Сельские эскулапы", "Хирургия", "Скрипка Ротшильда" и др.), что часто носит сатирический оттенок: так, в "Средстве от запоя" врачевание без всяких духовных бездн использует прекрасное лекарство - жестокий мордобой, на который так отзывчиво человеческое тело. В ряде произведений ("Огни", "Припадок", "Скучная история", "Произведение искусства" и др.) профессиональная сторона героев-медиков вообще не играет никакой символической роли, что лишь оттеняет значимые образы и чего, наверное, не могло не быть, учитывая, что у Чехова образ врача использован 386 раз (3, 240). Возможно, в этом количестве, едва ли поддающемуся исчерпывающему анализу, Чехов развил вообще все возможные вариации в трактовке образа, так что естественно не избежал и "нейтрального" варианта? Как бы наравне с другими профессиями?.. Отметим и образ врача из "Дуэли", выведенный скорее в силу пародийного жанра повести: наличие врача в "Герое нашего времени" заставило сделать Самойленко военным врачом, а не просто полковником, что кажется в ряду Старцева, Рагина, Дымова, Астрова какой-то вызывающей нелепостью, но среди героев "Дуэли" иного медика и не вырисовывается.
Вернемся, однако, к произведениям, которые отражают чеховское врачебное кредо. Если для Старцева "живая жизнь" ушла из его "громадной практики" в капитал, в недвижимость, то в "Палате № 6" медицина без поддержки христианских ценностей совершенно лишает человека, врача жизненных сил, а больший, чем у Старцева, духовный опыт не позволяет удовлетвориться ничем обыденным.
Лишь поначалу кажется, что больница производит "впечатление зверинца" из-за отсталости, неимения средств, упадка культуры. Постепенно ведущим мотивом становится отсутствие веры, Благодати, извращение духа. Чехов покажет как бесплодие материализма, так и особенно уродливые черты веры фальшивой или неполной. Так, для безумного жида Мойсейки помолиться Богу значит "постучать себя кулаком по груди и поковырять пальцем в дверях"! Такая картина помешательства могла быть изображена Чеховым столь убедительно после глубокого знакомства с психиатрией и психиатрическими лечебницами (см.: 8, 12, 168): по какому-то совершенно невероятному ассоциативному ряду молитва становится "ковырянием в дверях". И Чехов признавался в письме своему однокурснику по медицинскому факультету известному невропатологу Г.И.Россолимо, что знание медицины дало ему точность в изображении болезни (8, 12, 356), заметим и упреки Чехова ко Льву Толстому, связанные с ошибочными представлениями о проявлении болезни 8, 11, 409).
Обращение к Богу становится бессмысленной привычкой, сопровождающей самые безбожные дела. Солдат Никита "призывает Бога в свидетели" и отбирает нищенские подаяния у Мойсейки и вновь отправляет его побираться. Духовная пустота "закаляет" и врача, как выразился Чехов, и он уже "ничем не отличается от мужика, который режет баранов и телят и не замечает крови" (8, 7, 127). Таким будет сравнительно молодой врач Хоботов, а также предприимчивый, во всю практикующий фельдшер Сергей Сергеевич. В этом фельдшере, своей значительностью напоминавшем сенатора, Чехов отметит показную набожность, любовь к обрядам. Рассуждения фельдшера мало отличаются от обращений к Богу солдата Никиты, с именем Бога и тот, и другой лишь обирают ближнего: "Болеем и нужду терпим оттого, что Господу милосердному плохо молимся. Да!" (8, 7, 136).
В "Палате № 6" Чехов показывает, что современному человеку религиозное чувство не может быть дано легко и бесконфликтно. Врач Андрей Ефимович Рагин в самой юности был близок к церкви, набожен и намеревался поступить в духовную академию, но веяния времени препятствуют религиозному становлению, поэтому Чехов укажет в тексте точную дату - 1863 год, - когда Рагин из-за насмешек и категорических требований отца поступил на медицинский факультет, "в священники так и не постригся". Само сведение рядом двух поприщ - церковного и лекарского - говорит о многом, в том числе и об их несовместимости для человека 60-80-х годов. Такая негармоничность выражена и во внешнем облике Рагина, передающем конфликт духа и материи: грубая внешность, буйство плоти ("напоминает разъевшегося, невоздержного и крутого трактирщика", ср. с Ионычем) и явная душевная угнетенность. Медицинское поприще углубляет в нем раздвоенность, заставляя отказаться от основного религиозного представления - о бессмертии души: " - А вы не верите в бессмертие души? - вдруг спрашивает почтмейстер. - Нет... не верю и не имею основания верить." Отсутствие бессмертия превращает жизнь и профессию врача в трагическое заблуждение ("Жизнь есть досадная ловушка"): зачем лечить, для чего блестящие достижения медицины, если все равно "к нему приходит смерть - тоже против его воли". Так духовное состояние героя разрушает не только его личность, но и в том числе его профессиональное поприще, в котором Чехов намеренно обозначит и достижения, и даже свое, "чеховское", качество - талант верного диагноста.
Все теряет смысл перед лицом смерти, и уже Рагин не видит разницы между хорошей клиникой и плохой, между домом и "палатой № б", свободой и тюрьмой. Все возвышенное в человеке лишь усиливает впечатление от трагической нелепости бытия, так и медицина не спасает, а лишь обманывает людей: "Принято в отчетном году двенадцать тысяч приходящих больных, значит, попросту рассуждая, обмануто двенадцать тысяч человек. ...Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?"(8, 7, 134). Чехов рисует и ряд эпизодов, насыщенных собственно церковными образами - служба в церкви, поклонение иконе - и показывает, что без сознательного, с оттенком философии и науки, принятия основных религиозных положений обрядовость окажется лишь временным успокоением, за которым с еще большей силой встает тоска и обреченность: "Мне все равно, хоть в яму".
Итак, как и в "Ионыче", сознание медика ведет к глубине переживания жизни и смерти, которое не обогащает, а угнетает личность, если герой уходит из поля мощной духовной традиции. Рагин, в отличие от Старцева, предельно отвергает жизнь, пренебрегает и самой материей, плотью мира и в конце концов уходит в небытие.
Рядом со Старцевым и Рагиным герой рассказа "Попрыгунья" Осип Дымов может показаться идеальным образом врача. В самом деле, первые два героя, каждый по-своему, отворачиваются от медицины. Дымов весь поглощен наукой и практикой. Чехов и здесь особо подчеркивает близость врача к смерти, обозначив должность Дымова - прозектор. Дымов - образец врачебной самоотверженности, по целым дням и ночам дежурит у больного, работает без отдыха, спит с 3 до 8, совершает нечто действительно значительное и в медицинской науке. Даже рискует своей жизнью; как и Базаров, герой Чехова при вскрытии ранит себя, но, и это символично, не умирает (так автор покажет своего рода победу над смертью). Даже гибель Дымова будет вызвана другой, самой возвышенной причиной, когда он, словно жертвуя собой, вылечивает ребенка (очень значимое противопоставление - "труп - ребенок" - одновременно показывает, что и смерть приходит к Дымову из самой жизни, а не из смертного небытия). "Христос и жертвенность" - напрашивается аналогия, но... Чехов с очевидностью снижает этот образ. Дымов оказывается почти беспомощным во всем, что не относится к его профессии. Его необыкновенную кротость, терпимость, мягкость хотелось бы признать за нравственную высоту, однако Чехов дает проявиться этому в столь комичных эпизодах, что определенно говорит об иной авторской оценке (достаточно вспомнить эпизод, когда "икру, сыр и белорыбицу съели два брюнета и толстый актер",7, 59). Комично переданы даже душевные страдания Дымова: "Эх, брат! Ну да что! Сыграй-ка что-нибудь печальное" - и два врача нестройно затянули песню "Укажи мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал". Нарочито дано равнодушное отношение Дымова к искусству: "Мне некогда интересоваться искусством". Значит, Чехов ждет от врача чего-то большего, чем содержит Дымов, автор с большей заинтересованностью пишет о болезненных и упадочных размышлениях Рагина, чем о духовном мире Дымова, больше того, трагичность Дымова показывает именно в совмещении высших качеств с явной духовной неразвитостью. Автор ждет от врача какого-то высшего совершенства: да, терпеть, вылечивать и жертвовать собой, как Христос? Но тогда и проповедовать, как Христос, тогда опять-таки, как Христос, заботиться о бессмертной душе, а не только о плоти. Контекст повести по-чеховски сокровенно и безупречно точно воссоздает этот идеальный, полный смысла образ врача.
Сразу очевидно контрастное, по сравнению с Дымовым, увлечение его жены искусством, ее экзальтированная и показная страсть к любым атрибутам духовности, тяга к общественному признанию, обращенность к Богу. Без дымовского упорства и какой-то, пусть односторонней, но силы и глубины это выглядит уродливо и пошло, но, как ни странно, "попрыгунья" восполняет односторонность Дымова: тот врачует тело, спасает для жизни, но не врачует души, точно уклоняется от рагинских вопросов "зачем жить?" - наделенная же абсолютно ложным сознанием Ольга Ивановна, наоборот, вся сосредоточена на духовном. И прежде всего она подчеркнуто богомольна, причем не показно и по-своему искренне. Именно она изображена в состоянии молитвы (исключительный художественный прием), она верит, что "бессмертна и никогда не умрет", она живет чисто духовными представлениями: красота, свобода, талант, осуждение, проклятие и т.д. - этот ряд кажется даже неожиданным для характеристики Ольги Ивановны, ведь эти представления чаще всего предельно извращены, но - они заложены в э т о т образ! Наконец, как Дымов "влияет" на тело больного, так мнится Ольге Ивановне, что она влияет на души: "Ведь это, думала она, он создал под ее влиянием и вообще благодаря ее влиянию он сильно изменился к лучшему" (8, 7, 67). Интересно сравнить Дымова и Ольгу Ивановну в эпизоде христианского праздника: второй день Троицы, Дымов едет на дачу, невероятно уставший после трудов, с одной мыслью "поужинать вместе с женой и завалиться спать" (8, 7, 57) - его жена вся увлечена устройством свадьбы некоего телеграфиста, в ее сознании - церковь, обедня, венчание и т.д., что неожиданно рождает вопрос "в чем я пойду в церковь?" И тем не менее мы признаем, что в сознании Ольги Ивановны закреплены черты духовности, хотя и с неизменно ложным, легковесным оттенком. Собственно на столкновении стихий здорового тела и извращенной духовности и строится "Попрыгунья". Так, на прорыв раскаяния и страданий О.И., пусть темных и нечастых, Дымов невозмутимо скажет: "Что, мама? - Кушай рябчика. Ты проголодалась, бедняжка". Дымов будет сам скрыто страдать, утонченно избегать обострений (напр., "дать возможность О.И. молчать, т.е. не лгать"," 8, 7, 66), но в идеале врача Чехов видит совершенную душевную опытность, искушенность и активность, укрепленные сильной верой, чего будет лишен Дымов. И только щадя своего героя, Чехов снимет с рассказа заголовок "Великий человек".
Удивительно значимую для нашей темы ситуацию создает Чехов в рассказе "Княгиня": врач Михаил Иванович находится в стенах монастыря, где у него постоянная практика. Такое сближение врача и священнослужителя напоминает и многочисленные представления самого Чехова в образе монаха (см.: 2, 236), письма со схимническими именованиями себя (вплоть до "Святого Антония"), частые посещения монастырей (ср. в дневнике его отца: Антон "был в Давидовой пустыни, подвизается в посте и трудах", 2, 474). И как медик герой "Княгини" представлен безупречно: "доктор медицины, студент Московского университета, заслужил любовь всех на сто верст кругом" (8, 6, 261), однако ему отведена словно ожидаемая нами роль обличителя и проповедника. Отметим одновременно в нем и черты воцерковленного человека, православного: обращения к имени Бога, безусловное уважение к церкви и ее служителям, непосредственное участие в жизни монастыря и выраженное сближение с монахами (ср.: "в м е с т е с монахами у крыльца находился и доктор", 8, 6, 264), защита православия и обличение антиправославных веяний (спиритизм) - казалось, все свойства, недостававшие Дымову, и вообще редкая полнота личности. Но тут мы еще раз заметим, что Чехов изображает не саму благодать духа и веры, а сегодняшнюю реальность евангельского ч е л о в е к а, заблуждающегося даже тогда, когда есть все атрибуты правоты (ср. - служители Синедриона). Так и Михаил Иванович: в его нравственных обличениях княгини видна не только искренность, но даже и правота, есть знание людей, способность ярко обличать, судить, исправлять пороки, как и болезни тела. Но - при этом Чехов подчеркивает жестокость, безблагодатность обличения М.И., в том числе и в резком контрасте его слов с благодатью Божественного мироздания, природного космоса, а также собственно благодатного уклада и ритма монастырской жизни: "У княжны страшно билось сердце, в ушах у нее стучало, и все еще казалось ей, что доктор долбит ее своей шляпой по голове" (8, 6, 261). Обличения доктора переходят в какое-то неистовство, упоение нравственным мучительством: "- Уйдите! - сказала она плачущим голосов, поднимая вверх руки, чтобы заслонить свою голову от докторской шляпы. - Уйдите!, - А как вы обращаетесь со своими служащими! - продолжал возмущаться доктор..." (8, 6, 261). Только совершенный припадок его жертвы вдруг заставит доктора неожиданно остановиться: "- Я поддался злому чувству и забылся. Это нехорошо? (8, 6, 263). Ясно, что чеховский врач не должен быть и столь кротко-безучастным к душе ближнего, как Дымов, и столь яростен, как Михаил Иванович. М.И. вполне раскаивается в своей жестокости ("Нехорошее, мстительное чувство"), а столь жестоко обличаемая им княгиня в конце концов осталась совершенно не поколебленной его речами ("Как я счастлива! - шептала она, закрывая глаза. - Как я счастлива!"). Так что, кроме слабости и неправоты М.И., Чехов подчеркивает и бесплодность его проповеди. Позднее, в рассказе "Крыжовник" Чехов отдаст роль обличителя, да еще призывающего ко всему высокому (вспомним образ "человека с молоточком"), хоть и врачу, но врачу ветеринарному, - И.И. Чимше-Гималайскому, чья патетика тоже оставляет его слушателей равнодушными. Как видим, идеал врача становится поистине недосягаемым! Но это будет неверное мнение.
Идеал врача окажется гораздо проще, доступнее, ближе к почве, к обыденности. Врач не будет принимать на себя непосильную роль Христа, но будет приближаться к нему, как бы в меру человеческих сил врачуя и т е л о, и д у ш у ближнего. Оказывается, столь высокая требовательность Чехова к врачу вполне удовлетворится сюжетом рассказа "Случай из практики".
Вновь колорит этого рассказа связан с православным укладом: поездка врача Королева к больной происходит накануне праздника, когда все настроено "отдыхать и, быть может, молиться" (8, 8, 339). В рассказе все предельно обыденно: нет яркого поиска, нет заостренной фабулы (вроде измены в семье, любви, несправедливого поступка и т.д.), даже нет рокового больного (ср. - смертельно больной ребенок в "Попрыгунье", "Врагах", "Тифе"). Наоборот, у больной "все в порядке, нервы подгуляли". Лишь отдаленным фоном набросаны мотивы общего неустройства бытия, фабричная монотонность, изуродованные капиталом люди и отношения, но это все привычный земной круг, и Чехов явно снижает социальный пафос наблюдений Королева, одним штрихом переводя его в вечные пласты религиозной метафизики - замечанием, ставшим бы в другой стилистике самым патетическим жестом: "главный, для кого здесь все делается, - дьявол" (8, 8, 346). Чехов признает, к т о является "князем мира сего", и уводит своего героя от прямой борьбы с дьяволом - к сочувствию, состраданию своему б л и ж н е м у, к которому врач будет относиться как к р а в н о м у себе, равному в общей судьбе человечества, не возвышаясь над своим страдающим "пациентом". Так, "пациентка" Королева скажет: "Мне хотелось поговорить не с доктором, а с близким человеком" (8, 8, 348), что в смысловом контексте рассказа звучит именно как мотив слияния во враче медика и, скажем, "самого близкого" из близких (неслучайно показано контрастное отчуждение друг к другу в семье и в доме Ляликовых, и врач восполняет эту неустроенность). Королев лечит душу не обличением и даже не готов проповедовать ("Как сказать? - раздумывал Королев. - Да и нужно ли говорить?"), но сочувствие н надежда на будущее счастье (аналог бессмертия), выраженные, как подчеркнет автор, "окольным путем" (8, 8, 349), приводят не столько к разрешению тягот бытия, сколько к общему умиротворению, душевному смирению и одновременно к душевной подвижности, росту: "окольные слова" Королева были явным благом для Лизы, выглядевшей, наконец, "по-праздничному", - и "она будто хотела сказать ему что-то особенно важное". Так, по Чехову, самое глубокое врачевание души даже невыразимо в слове. Просветленное состояние человека и мира определяет праздничный финал рассказа: "Было слышно, как пели жаворонки, как звонили в церкви". Возвышение духа меняет и мрачную картину жизни: "Королев уже не помнил ни о рабочих, ни о свайных постройках, ни о дьяволе"(8, 8, 350), и это ли не реальная победа над "князем мира сего", единственно возможная, по Чехову? Большего, чем это напряженное и просветленное состояние, врачу не дано достигнуть, здесь высшая ступень приближения "земского" - земного врача к идеалу врачующего Христа.
Мы не беремся разгадывать тайну личной судьбы художника, но, возможно, столь характерное для Чехова сопряжение медицины с литературой и являлось своего рода служением Христу: лечение тела, лечение души.
Действительно, и после Чехова приходят в литературу профессиональные врачи - вплоть до наших современников. Но Чехов будет своего рода завершением развития темы в русле отечественной классики, насыщенной духом православия. В иные времена - "иные песни". В этом понимании путь, ведущий от безбожника Крупова к чеховскому идеалу врачевателя Христа, - это путь к итоговому и одновременно высшему, преодолевшему противоречия и соблазны, толкованию образа врача в духе русской традиции.
1 Герцен А.И. Сочинения в 9 тт. М., 1955.
2 Гитович Н.И. Летопись жизни ж творчества А.П.Чехова. М., 1955.
3 Громов М.П. Книга о Чехове. М., 1989.
4 Громов М.П. Чехов. Серия "ЖЗЛ". М., 1993.
6 Лермонтов М.Ю. Полное собр. сочинений. Т. 4. М., 1948.
7 Тургенев И.С. Собрание сочинений в 12 тт. Т. 3. М., 1953.
8 Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 тт. М., 1956.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?
Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку
с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
Образ медицинского работника в русской литературе
"Профессия медика - подвиг. Она требует самоотверженности, чистоты души и чистоты помыслов".
А. П. Чехов
медицинский работник врач профессия
Символика медицинского работника непосредственно связана с православной духовностью русской литературы. Врач в высшем смысле - это Христос, изгоняющий самые свирепые недуги своим Словом, более того - побеждающий смерть. В ряду притчевых образов Христа - пастырь, строитель, жених, учитель - отмечен и врач: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Мф., 9, 12). Именно такой контекст рождает предельную требовательность к «эскулапу», и поэтому во все времена отношение к медикам жестко и критично: умеющий только лишь пустить кровь и потчевать от всех болезней содой слишком далек от христианской стези, если не становится враждебен ей (Христиан Гибнер - гибель Христа), но даже возможности самого способного врача не сравнятся с чудом Христа. «Что для медицинского работника важнее: доброта и чуткость или профессиональные навыки?» Ответ на этот вопрос мы получим, проследив образы медиков в русской литературе.
Александр Сергеевич Пушкин весьма не благоволил лекарям того времени, поэт, как известно, в свое время «убежал от Эскулапа, худой, обритый, но живой». В «Евгении Онегине» у него о врачах всего две строки, но, сколько в них заложено тайного смысла и отчаяния о состоянии медицины и профессионального уровня врачей:
«Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам…»
А в «Дубровском» «лекарь, по счастию не совершенный невежда» появляется лишь однажды, но читатель легко поймет, с каким вздохом облегчения писал русский гений эти строки, мол, слава богу, хоть на кого-то есть надежда. У Николая Гоголя мы встречаем в «Ревизоре» шарлатана Христиана Гибнера и «великого инквизитора» из «Записок сумасшедшего». Матушки святы, как жить больному страшно! Кажется, отношение литераторов к врачу достигло своего дна. И тут, словно маяк в бушующем море негатива, на литературную сцену Михаил Лермонтов выводит Вернера («Герой нашего времени»), а Лев Толстой в «Войне и мире» показывает, как хирург после операции склоняется над раненным пациентом, чтобы поцеловать его. Так раскрывается суть профессии врача, приближенной к основам и сущностям бытия: рождение, жизнь, страдание, сострадание, упадок, воскрешение, мука и мучительство, наконец, сама смерть. Эти мотивы, безусловно, захватывают личность каждого, но именно во враче они сосредоточены как нечто должное, как судьба. Поэтому, кстати, так остро воспринимается плохой или ложный медик: это шарлатан самого бытия, а не только своей профессии.
Литературный герой может быть разным: в одной книге он воин, сражавшийся за честь и славу своего народа, в другой книге пират, ищущий приключение в морских пучинах, а где то он медик, да-да, именно медик. Ведь люди просто не замечают, что чувствует медицинский работник, когда спасает человека, что он делает ради выздоровления его. На что он готов пойти, что бы спасти сотни жизней.
Медики - представители одной из сложнейших профессий. В их руках находится жизнь человека.
Не многие кто в русской классической литературе взяли в жанр медицину и ее обстановку: А. Солженицын "Раковой корпус", А. Чехов "Палата№6", М. Булгаков "Записки юного врача", "Морфий"и т.д.
Более того, немало талантливейших писателей пришло в русскую литературу из медицины: Чехов, Вересаев, Булгаков и т.д.. Литературу и медицину сближает глубочайший интерес к человеческой личности, поскольку именно неравнодушное отношение к человеку определяет истинного писателя и истинного врача.
Профессия врача отпечаталась на всём творчестве Булгакова. Но особый интерес представляют те произведения, где отображены врачебная деятельность самого писателя и связанные с этим переживания, а это, прежде всего, "Записки юного врача" и "Морфий". В этих произведениях "заложены глубокие человеческие проблемы соприкосновения врача с пациентом, трудность и важность первых контактов врача-практика, многосложность его воспитательной роли в контакте с болящим, страдающим, испуганным и беспомощным элементом населения".
М. А. Булгаков - писатель интересный, со своей особенной творческой судьбой. Стоит заметить, что изначально Булгаков занимался совсем другой деятельностью. Он учился на врача и долгое время работал по профессии. Поэтому во многих его произведениях звучит медицинская тема. Так, Булгаков создает целый цикл рассказов и повестей, объединенных названием «Записки юного врача». Они связаны единым героем-рассказчиком - молодым доктором Бомгардом. Именно его глазами мы видим все описываемые события.
Повесть «Морфий» показывает постепенное превращение человека в полного раба наркотического дурмана. Это особенно страшно, потому что наркоманом становится врач, университетский приятель доктора Бомгарда Сергей Поляков.
Доктор Поляков в своем дневнике оставил предупреждение всем людям. Это исповедь глубоко больного человека. Автор выдает нам очень достоверный материал именно потому, что использует дневниковую форму записи. Он показывает обратное развитие человека, от нормального состояния до окончательного порабощения души наркотиками."
Мы видим, что Антон Павлович Чехов уделял большое внимание как медицинской деятельности, так и писательской, и считал, что медицинские, естественнонаучные знания помогли ему избегнуть многих ошибок в писательстве и помогли глубоко раскрыть мир чувств и переживаний героев его произведений.
Хочу остановиться на рассказе «Ионыч», в котором автор поведал историю молодого доктора, приехавшего работать в провинцию, и спустя годы превратившегося в обывателя, живущего одиноко и скучно. Он очерствел и стал равнодушен к своим больным. Образ Ионыча - предостережение всем молодым врачам, вступающим на путь служения людям: не стать равнодушными, не очерстветь, не остановиться в своем профессиональном развитии, преданно и бескорыстно служить людям. О своей первой и главной профессии Чехов писал: «Медицина - это так же просто и так же сложно, как и жизнь».
Подводя итоги, можно сказать, что образ медицинского работника в русской литературе не только один из самых распространенных, но и один из самых глубоких и наполненных по количеству тех проблем и вопросов, которые он призван был выделить и заострить. Это и вопрос социального устройства государства, и вопросы религии, морали и этики. Образ врача часто имеет большое значение, когда в произведении речь идет об основных модусах человеческого существования: заботе, страхе, решимости, совести. Это неудивительно, поскольку проникнуть в самый корень человеческого существования можно только в таких пограничных ситуациях, с которыми часто имеет дело именно медик: борьба, страдание, смерть. В русской литературе образ врача прошел длинный и интересный путь от шарлатана к романтическому герою, от романтического героя к приземленному материалисту и от материалиста к носителю морали, герою ведающему истиной, знающему все о жизни и смерти, несущему ответственность за других в самом широком смысле.
"Будучи даже обыкновенным средним человеком, медик
всё-таки, в силу самой свое профессии, делает больше
добра и проявляет больше бескорыстия, чем другиелюди".
Ивченко Карина
Образ врача в русской литературе – мало затронутая тема, хотя очень интересная. Неслучайно я выбрала её для своей работы. Но рассмотреть я хочу не просто образ врача, а именно врача глазами врача. Увидеть литературный мир под особым углом зрения, который присущ каждой профессии, а в особенности наблюдательным и скрупулезным медикам.
Я хочу проследить, связан ли вымышленный герой с автором? Какие черты характерны для чеховских, булгаковских или вересаевских врачей? Отражают ли они истинные взгляды, отношение к жизни и профессии самих писателей? Какой идеал врача создали писатели-врачи? На все эти вопросы я попытаюсь получить ответы. В этом мне помогут такие произведения Чехова, как "Попрыгунья", "Ионыч", "Палата №6", произведения Булгакова: "Записки юного врача", "Морфий", "Собачье сердце" - и, наконец, "Без дороги" и "Записки врача" Вересаева. Помимо этих произведений мне понадобятся биографии писателей, воспоминания их современников, критические статьи, посвящённые творчеству авторов.
Всероссийская научно-исследовательская конференция учащихся
«ЮНОСТЬ, НАУКА, КУЛЬТУРА - Север»
Научное направление (секция):
Литература
Образ врача в русской литературе
(на примере произведений Чехова, Вересаева и Булгакова)
Ивченко Карина
МОУ СОШ № 12
Г. Выборг
Руководитель проекта: Анисимова О.Н.
Введение ………………………………………………………………………………………..-3-
Глава I Антон Павлович Чехов
1.1 Доктор Чехов…………………………………………………………………………...-4-
1.2 В нём что-то есть…………………………………………………………………….…-4-
1.3 Старимся, полнеем, опускаемся………………………………………………………-5-
1.4 Жизнь есть досадная ловушка………………………………………………………...-6-
1.5 Врач глазами Чехова …………………………………………………………………..-8-
Глава III Викентий Викентьевич Вересаев
2.1 Нужно в жизни работать — инженером, врачом, педагогом, рабочим…………….-9-
2.2 Истина, истина, где же ты? …………………………………………………………...-9-
2.3 Для чего эта игра в жмурки, для чего обман общества, думающего, что у нас есть какая-то "медицинская наука"?………………………………………………………………-11-
2.4 Вересаевский тип врача………………………………………………………………-13-
Глава II Михаил Афанасьевич Булгаков
3.1 Лекарь с отличием………………………………………………………………….…-15-
3.2 Вы, доктор, так моложавы……………………………………………………………-15-
3.3 Счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь……………………..-16-
3.4 Наука ещё не знает способа обращать зверей в людей……………….……..…..…-17-
3.5 Каким видится врач Булгакова……………………………………….……….…..…-19-
Заключение ………………………………………………………………………..………….-21-
Использованные материалы ……………………………………………………………….-22-
Введение
"Профессия врача - подвиг. Она требует самоотверженности,
чистоты духа и чистоты помыслов".
А. П. Чехов
Литературный герой может быть графом или князем, рабочим или крестьянином, ботаником или учителем - всё это не будет играть важной роли, но если он - врач, то это уже другое дело. Профессия врача не просто содержательна, но и символична. Врач по должности неразрывно связан со всей нашей сущностью: рождение, жизнь, страдание, воскрешение, наконец, сама смерть - врач всегда находится рядом.
Образ врача в русской литературе - мало затронутая тема, хотя очень интересная. Неслучайно я выбрала её для своей работы. Но рассмотреть я хочу не просто образ врача, а именно врача глазами врача. Увидеть литературный мир под особым углом зрения, который присущ каждой профессии, а в особенности наблюдательным и скрупулезным медикам.
Самым известным писателем, обратившимся к своей профессии, является Антон Павлович Чехов. Первая профессия широко отражена и у таких замечательных писателей, как Викентий Викентьевич Вересаев и Михаил Афанасьевич Булгаков. В своих произведениях они рассказали нам о слабых и сильных сторонах медицины, показали врачебную среду, врачей, которые использовали свою благородную профессию в целях наживы, и таких, которые жили среди народа, принимали близко к сердцу его нужды, отдавали ему свои знания и силы. На примере их некоторых произведений, где большое внимание уделяется герою-врачу, я постараюсь рассмотреть образ представителей данной профессии.
Я хочу проследить, связан ли вымышленный герой с автором, передали создатели часть своей биографии, какие-либо качества персонажам? Какие черты характерны именно чеховским, булгаковским или вересаевским врачам? Отражают ли они истинные взгляды, отношение к жизни и профессии самих писателей? Какой идеал врача создали писатели-врачи? На все эти вопросы я попытаюсь получить ответы. В этом мне помогут такие произведения Чехова, как "Попрыгунья" (Дымов), "Ионыч" (Старцев), "Палата №6" (Рагин), произведения Булгакова: "Записки юного врача" и "Морфий" (Бомгард), "Собачье сердце" (Преображенский) - и, наконец, "Без дороги" (Чеканов) и "Записки врача" Вересаева. Помимо собственно произведений мне понадобятся биографии писателей, воспоминания их современников, критические статьи, посвящённые творчеству авторов.
Глава I Антон Павлович Чехов
"Медицина - моя законная жена, а литература - любовница.
Когда надоест одна, ночую у другой".
Антон Павлович Чехов поступил на медицинский факультет Московского университета в 1879 году. Почему Чехов выбрал именно медицину? Сам будущий писатель не помнит, но в своей краткой автобиографии, переданной Г. И. Россолимо, пишет, что в выборе никогда не раскаивался.
В студенческие годы Чехов усердно изучал медицину, с удовольствием посещал лекции и практические занятия, успешно сдавал экзамены и в то же время много работал в юмористических журналах. Уже в студенческие годы А. П. Чехов устраивал себе "производственную практику" и принимал больных в Чикинской больнице, находившейся в двух километрах от Воскресенска.
В ноябре 1884 года Чехов получил свидетельство, что он определением университетского совета утверждён в звании уездного лекаря. Вскоре на дверях его квартиры появилась дощечка с надписью "доктор А. П. Чехов" .
Свою практическую врачебную деятельность Антон Павлович начал в знакомой ему Чикинской земской больнице, некоторое время он заведовал Звенигородской больницей . В период своей врачебной деятельности в Воскресенске и Звенигороде, а затем и в Бабкине Антон Павлович близко наблюдал жизнь местного населения - крестьян, уездной интеллигенции, помещиков. Знакомство с новыми людьми, интересные истории из жизни пациентов заготавливали почву для литературной деятельности. Писатель почерпнул сюжеты для рассказов " Беглец", "Хирургия", "Мёртвое тело", "Сирена", "Дочь Альбиона", "Налим", "Ведьма". Близкое знакомство Чехова с земскими врачами дало возможность Чехову - писателю отразить их жизнь в ряде замечательных произведений - в рассказах "Враги", "Неприятность", "Княгиня", в пьесе "дядя Ваня".
В 1890 г. Чехов едет на остров Сахалин. В этой его поездке и в работе на острове сказались лучшие черты Чехова - писателя, врача, гражданина. C 1892 г. Чехов живёт в своём имении в Мелихове, где устанавливает регулярный приём больных.
Антон Павлович почти всю жизнь отдал практической медицине. Даже будучи знаменитым писателем, Чехов продолжал оставаться и врачом-практиком.
Мешала ли медицина Чехову-писателю? И мешала, и помогала. Мешала потому, что отнимала драгоценное время и силы от писательства. Но медицина и помогала Чехову, обогащала его научным пониманием психологии человека и интимных сторон его внутреннего мира.
Знание медицины оказало большое влияние на творчество Чехова. Во многих его произведениях затрагиваются вопросы медицины, он создаёт целую галерею образов врачей.
Чехов-художник с большой глубиной раскрывал психологию своих героев, их чувства и переживания, с такой научной вероятностью показывал психопатологию человека, что это граничило с точностью клинического описания. Однако изображение больной и здоровой психики никогда не было для Чехова самоцелью: оно давало ему материал для художественного творчества и больших социальных обобщений, для беспощадного разоблачения уродливых явлений современной ему действительности ("Припадок", "Палата", "Дуэль", "Чёрный монах", пьеса "Иванов").
1.2 В нём что-то есть
В рассказе "Попрыгунья", написанном Чеховым в 1891 году, мужем главной героини является врач Осип Степанович Дымов. И пусть он не главный герой произведения, но его образ представляет собой яркое звено в цепочке чеховских персонажей-врачей, и как заметила Ольга Ивановна, жена персонажа, "в нём что-то есть".
Каждый гость, бывавший в доме врача, "был чем-нибудь замечателен и немножко известен", каждый "подавал блестящие надежды", в этом просто была уверенна его жена, не менее талантливая художница и певица. Один Дымов, небогатый врач, несмотря на яркую внешность "казался чужим, лишним и маленьким" в этой необыкновенной компании. Он не мог поддержать разговор с этими людьми да и не пытался этого сделать. Дымов не понимал пейзажей и опер, потому что "всю жизнь занимался естественными науками и медициной", "искусствами" ему некогда было интересоваться. Преданный своему делу, настоящий врач за копейки лечил больных, рискуя своей жизнью.
Зато своим характером, чертами свойственными врачам, он нравился многим своим коллегам, приводил жену "в умиление и восторг". Он был прост и добродушен, имел здравый смысл, ум и благородство. Он был хорошим и любящим мужем, но Ольга Ивановна этого не ценила, не могла ценить, потому что несмотря на свои "таланты", была пустой попрыгуньей, ищущей неординарности и веселья. "Для него простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил", - думала Ольга Ивановна.
Казалось, очевидная нелюбовь жены, её безрассудное поведение и поступки, о которых знали многие, давно бы разозлили любого супруга, выбили из колеи, задушили ревностью. Но только не Дымова. Он ночами сидел в кабинете, работал, врачевал. Он по-прежнему "радостно смотрел жене прямо в глаза", виновато улыбаясь, оставаясь преданным и заботливым. Вот где проявились терпение и выдержка врача.
"Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты" - это одна сторона Дымова, очевидная для всех знакомых жены, в обществе которых он был какой-то старой занозой, которая уже прижилась, но по-прежнему оставалась инородной. Для коллег, в особенности для друга Коростелева, он был потерей для науки, "великим, необыкновенным человеком", дарованием, "доброй, чистой, любящей душой", молодым учёным, не щадящим себя.
1.3 Старимся, полнеем, опускаемся
"Нужно описывать жизнь ровную, гладкую, как она есть на самом деле", - так считал Чехов, поэтому его сюжеты - это история из жизни обычного человека, в судьбу которого писатель пристально вглядывался. Рассказ "Ионыч" окунает читателей с головой в будничную жизнь города С., семьи Туркиных и главного героя произведения - доктора Дмитрия Старцева .
Первое впечатление при знакомстве с доктором очень приятное. И оно неошибочно. В начале рассказа, Дмитрий Ионыч - "необыкновенный, удивительный доктор", замечательный человек, любящий жить и работать. Привлекает и его трудолюбие: у Дмитрий Ионыч всегда "в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа"; и его привычка ходить пешком, гулять по саду. Всё для него было интересно, ново, приятно, он "мог говорить о литературе, об искусстве, о чём угодно". А самое главное, на мой взгляд, герой мог размышлять, давать оценку происходящему, мечтать. Всё это было…
Выдалась однажды свободная минутка, и "он решил сходить к Туркиным, посмотреть, что за люди". Туркины представляют собой "самую образованную и талантливую" семью в городе. Глава семейства - Иван Петрович - "всё время говорил на своём необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку"; его жена Вера Иосифовна "писала повести и романы и охотно читала их вслух", "читала о том, чего никогда не бывает в жизни"; а их дочка "Екатерина Ивановна села и обеими руками ударила по клавишам". И это была самая талантливая семья! Не удивительно, что остальные жители города считали своим долгом посетить эту интеллигентную семью, где "искусство" сочетается со стуками ножей по столу и запахом жареного лука. Можно себе представить каким было остальное общество, не имеющее талантов!
Удивительно, что Старцеву, явно отличавшемуся от недалёких, заевшихся гостей, также понравилась "талантливая" семья. "Прекрасно! превосходно!" - восклицают гости, когда Котик заканчивает греметь на рояле, грубо имитируя музыку. "Прекрасно! - скажет и Старцев, поддаваясь общему увлечению.- Вы где учились музыке?.. В консерватории?" Увы, и для Старцева все происходящее в доме Туркиных кажется "весельем", "сердечной простотой", "культурой". "Недурственно", - вспомнил он, засыпая, и засмеялся".
Неужели и Старцев станет таким же? Искусственным, подобием на духовно развитого человека? Надеждой на спасение души, спасательным кругом в море обывательщины кажется влюблённость героя. Если он ещё может чувствовать что-то возвышенное, то, значит, не всё потеряно. Но, к сожалению, и любовь Старцева является лишь имитацией. То его посещают расчётливые мысли: "А приданого они дадут, должно быть, немало", то не даёт ему "оторваться" от земли кто-то прямой, честный, но жёсткий и резкий внутри него: "Остановись, пока не поздно! Пара ли она тебе? Она избалована, капризна, спит до двух часов..." - "Ну, что ж. И пусть". - "… её родня заставит тебя бросить земскую службу…" - "… Дадут приданое, заведём обстановку".
Ни настоящего искусства, ни искренней любви нет в рассказе. Получая отказ от Котика, молодой доктор вздыхая произносит: "Сколько хлопот, однако!"
С этого момента и происходит полное омертвение души, Старцев тонет в болоте повседневности. Через четыре года, он ещё сохраняет индивидуальность, черты настоящего человека. "В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал к городским больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенцами и возвращался домой поздно ночью" - вот черты настоящего врача. Все кажутся ему глупыми, но он по-прежнему продолжает ездить на вечера, ни с кем не сходясь близко и не общаясь. Единственное увлечение Старцева - "по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой" - отталкивает читателей, перечёркивает представление о некорыстном служении медицине.
Очень интересной выглядит встреча уже немолодого доктора и уже Екатерины Ивановны. Произошло некоторое переосмысление жизни у героини, она поняла, что не так уж и талантлива, а настоящая деятельность земского врача видится ей благородной: "Какое это счастье быть земским врачом, помогать страдальцам, служить народу". Резко противопоставлен ей почти Ионыч, в душе которого "затеплился огонёк", а потом погас. "Как мы поживаем тут? Да никак. Старимся, полнеем, опускаемся. День да ночь - сутки прочь, жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей".
Прошло ещё несколько лет. "Старцев ещё больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув голову назад". Неслучайно жители города устами Чехова называет его именно Ионычом, "языческим богом". "У него много хлопот, но всё же он не бросает земского места; жадность одолела, хочется поспеть и здесь и там".
Прежде интересный, вдохновлённый жизнью, весёлый молодой Дмитрий Старцев превратился в резкого, раздражительный, нетерпеливого Ионыча, которому живётся "скучно, ничто его не интересует". И уже добрые, мягкие и простые Туркины не кажутся такими ужасными на его фоне.
1.4 Жизнь есть досадная ловушка
"В больничном дворе стоит небольшой флигель, окружённый целым лесом репейника, крапивы и дикой конопли…" - так открывает Чехов перед нами новый мир старой России, постепенно погружая нас в жизнь палаты №6.
Повесть "Палата №6" знакомит нас с психически больными людьми, с их "образом существования" в земской больнице. "Первый от двери, высокий худощавый мещанин", за ним жид Мойсейка, единственный, кому разрешено выходить из флигеля, паралитик, "неподвижное, обжорливое и нечистоплотное животное" и "Иван Дмитрич Громов, мужчина лет тридцати трёх, из благородных, бывший судебный пристав и губернский секретарь, страдает манией преследования". Медленно и однообразно тянулись здесь дни и годы, окружённые врачебным равнодушием и тиранией со стороны "простодушного, положительного и тупого" сторожа Никиты.
Как-то "распустили слух, что палату №6 будто бы стал посещать доктор <…>Андрей Ефимыч Рагин - замечательный человек в своём роде". С самого начала повествования этот герой кажется инородным в медицинской среде. Во-первых, это его внешний вид: грубая наружность трактирщика и старый заношенный сюртук. Во-вторых, Андрей Ефимыч - доктор не по призванию, а по воле отца, сам он мечтал стать попом. Даже сам факт того, что он не смог определить свою судьбу по собственному желанию, говорит о его нерешимости, некотором равнодушии к себе. В-третьих, его разочарование в медицине. Если в первое время Рагин усердно работал, оперировал, принимал толпы больных, то потом всё "прискучило ему своим однообразием и очевидною бесполезностью". В-четвёртых, что скорее является определяющим, равнодушие к больным. Он прекрасно знал, что "в большом корпусе томятся люди в болезнях и физической нечистоте; <…> Никита колотит больных и что Мойсейка каждый день ходит по городу и собирает милостыню", но оставался не только равнодушным ко всему происходящему, а даже оправдывал себя. Ему просто не хватает характера и веры всё изменить, всё равно люди рано или поздно умирают, вся это "нечистота" сама выветрится, во всём виновато время, вот если он родился в другой момент…
Вся его жалкая жизнь так бы и тянулась серо и однообразно, и умер бы он однажды за кружкой пива, только встреча с Громовым прервала сон Рагина, заставила на несколько дней окунуться в реальность. В один из весенних вечеров Андрей Ефимыч, проходя мимо палаты №6, услышал: "…Господа, поздравляю, доктор удостаивает нас своим визитом! Проклятая гадина!". Это произнёс Иван Громов, единственный в палате человек, сохранивший свой разум, желающий выбраться на свободу. Его дальнейшие размышления заинтересовали доктора, рассуждения о жизни стали "ложечкой мёда" для Рагина.
Громов резко противопоставляется Рагину своей активной жизненной позицией, правильным пониманием реальности, жаждой жизни. Они разговаривают и о будущем, и о современном обществе, и о человеческих страданиях. Эти "больничные" беседы всё большее склоняют читателя на сторону "сумасшедшего", нежели доктора. Чего стоит верная характеристика Рагина, сделанная Громовым: "Во всю вашу жизнь до вас никто не дотронулся пальцем <…> вы человек ленивый, рыхлый и потому старались складывать свою жизнь так, чтобы вас ничто не беспокоило и не двигало с места <…> Одним слово, жизни вы не видели, не знаете её совершенно, а с действительностью знакомы только теоретически <…> Удобная философия: и делать нечего, и совесть чиста, и мудрецом себя чувствуешь".
Итогом философствования с больным стало заключения Рагина в палату №6. Что же произошло? Неужели и доктор сошёл с ума? Нет, просто он на миг открыл глаза на всё происходящее, а беседы с пациентом, которые покажутся совершенно естественными настоящим врачам, явились признаком нездоровья. Герой произведения умирает от руки Никиты. Но стоит ли винить кого-то в смерти Андрей Ефимыч, кроме него самого? Он сам "вырыл" равнодушием себе эту яму, своей пассивностью, беспомощными размышлениями о жизни, которой не понимал. "Был я равнодушен, бодро и здраво рассуждал, а стоило только жизни грубо прикоснуться ко мне, как я пал духом <…> Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого? Он не знал, не имел понятия о боли, значит, он не виноват, но совесть, такая же несговорчивая и грубая, как Никита, заставила его похолодеть от затылка до пят".
Чехов с большим реалистическим мастерством нарисовал картины жизни городка, больницы, палаты №6. Знание медицины, и в первую очередь психиатрии, помогло писателю подробно изображать психический мир человека. Повесть привлекает своей правдивостью, естественностью, эмоциональностью. Антон Павлович указал на пороки общества и на их неразрешённость. Но надежда на то, что "настанут лучшие времена", и "восторжествует правда", остаётся. "Помогай вам бог, друзья!" .
1.5 Врач глазами Чехова
Антон Павлович Чехов создал целую галерею врачей, естественно, что в этом помогли ему собственные знания и любовь к профессии. Есть и множество больных, заболевания которых всего несколькими штрихами, без научной терминологии, описаны прозаиком.
Врачи Чехова чаще всего простые, добрые, даже мягкие люди. Они не отличаются талантами в будничной жизни, скорее остаются в тени, чем являются центром компании. Их жизнь проходит ровно, без каких-либо приключений, забавных историй, неприятностей. Они крепко не опутаны семейными узами: их любовь или прошла мимо, повернувшись спиной; либо герою всё-таки удалось жениться, но супружеская жизнь не приносит ему счастья.
Но если личная жизнь героев-врачей неудачная, то в профессиональной деятельности они достигают некоторых успехов, хоть это только в молодости. Пока врачи начинают свою практику, они полны энтузиазма, энергии, им нравится работа, они уверенны, что необходимы обществу. Но уже в зрелом возрасте любовь к профессии проходит, и нет уже такого темпа, усердия в работе. Да и отношение к пациентам уже холодное, перерастающее в равнодушие, что, пожалуй, является самым страшным для врача, спасителя жизней. Лишь "избранные", такие как доктор Дымов, могут продолжать работать, несмотря на внешнее давление. И не просто работать, а трудиться по ночам, бескорыстно, терпеливо, с интересом. Пожалуй, именно такие персонажи были близки Чехову, который не жалел себя, лечил бедных, занимался благотворительностью и являлся активным деятелем.
Однако чеховские врачи не повторяют путь писателя, они не имеют прототипов. Антон Павлович пользуется знанием психопатологии человека, многолетним анализом людей, потерявших душевное равновесие. Именно поэтому внутренний мир врачей и больных изображён с исключительным реализмом, и умирают его герои сначала внутренне, а уже потом от болезни или физического насилия.
Язык чеховских произведений доступен, понятен, но в то же время красив и является результатом глубокого жизненного опыта. Вот мнение Максима Горького о стиле Чехова: «... единственный из художников нашего времени, в высочайшей степени усвоивший искусство писать так, чтобы словам было тесно, а мыслям - просторно. Он не говорит нового, но то, что он говорит выходит у него потрясающе убедительно и просто, до ужаса просто и ясно, неопровержимо верно...» .
Естественнонаучное мышление и литературный талант органично соединялись в писателе, что позволило ему глубже понимать человеческую психологию и верно изображать душевный мир его героев. Медицина для Чехова - это средоточие истины, причем истины о самом сущностном, о жизни и смерти, способность творить жизнь.
Глава II Викентий Викентьевич Вересаев
"Моей мечтою было стать писателем;
а для этого представлялось необходимым
Знание биологической стороны человека".
2.1 Нужно в жизни работать — инженером, врачом, педагогом, рабочим
Современник Чехова, писатель Викентий Викентьевич Вересаев в 1888 году, уже кандидатом исторических наук, поступает в Дерптский университет на медицинский факультет. Здесь, в Дерпте, вдали от революционных центров, будущий писатель провёл шесть лет, занимаясь наукой и литературным творчеством. В своих "Воспоминаниях" Вересаев объясняет стремление изучать медицину желанием стать писателем, а писатель, по его мнению, должен хорошо знать человека, как в здоровом состоянии, так и во время болезни.
Когда-то Вересаев сказал: "Трудное и запутанное дело — писательство. Писатель должен не наблюдать жизнь, а жить в жизни, наблюдая ее не снаружи, а изнутри <…> Начинающий писатель, если он уважает свой талант и дорожит им, не должен "жить" литературой <…> Нужно в жизни работать — инженером, врачом, педагогом, рабочим.
Хорошо, а когда же тогда писать? — спросите вы.
- Когда? После работы. В дни отдыха. В месяц отпуска, — отвечу я.
- Много ли тогда напишешь?
- И очень хорошо, что немного. Все, что тогда напишется, будет полноценно, нужно…
"
Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П.Чехова. М., 1955.
Громов М.П. Книга о Чехове. М., 1989.
Аникин А. Образ врача в русской классике
http://apchekhov.ru/books
http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w
Сов. Энциклопедия, 1989 — серия биографических словарей.
Фохт - Бабушкин Ю. О творчестве В. В. Вересаева // Вступительная статья.
Вестник Самарской гуманитарной акалемии. Серия «Философия. Филология». 2010. № 2 (8)
ЛИТЕРАТУРА И МЕДИЦИНА: ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА ВРАЧА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА*
© И. А. Баранова
В статье обобщаются ключевые пре&ставления о врачах и ме&ииине в русской литературе XIX века, показано взаимное влияние литературы и общественной жизни, литературы и ме&ииины. На примере трансформаиии образа врача в русской литературе указанного перио&а автор показывает, как литература становится частью общего развития общества, отражает актуальные культурные кониепты.
Ключевые слова: образ врача, трансформация, душа, тело, страдание.
Образ врача - не самая популярная тема в отечественном литературоведении. И хотя литературоведы и культурологи не раз отмечали наличие большого потенциала в изучении данного вопроса, все же, в основном, об образах врачей в русской литературе говорится как об «имеющих большое значение» без пояснения данной формулировки, либо встречаются попытки свести их к некоему общему знаменателю, хотя в действительности они претерпели значительные изменения и могут быть подвергнуты обобщению только весьма условно.
Можно согласиться, что образ врача чаще всего является одним из самых интересных, глубоких и важных не только потому, что указанный период времени богат произведениями, которые могут послужить примера-
* Статья подготовлена в рамках исследования, получившего грантовую поддержку (Президентский грант МД-333.2009.6).
Баранова Ирина Алексеевна
аспирант кафедры философии
гуманитарных факультетов Самарский
ми связи медицины с литературой. Конечно, среди писателей и других деятелей русской культуры врачи тоже не были редкостью1, но связь русской литературы и медицины проявляется не столько на уровне количественных упоминаний тех или иных медицинских реалий, сколько в общей атмосфере и склонности авторов, по выражению К. А. Богданова, к «патографическому дискурсу»2. Психолингвист В. П. Белянин, проанализировав значительную часть русской классической литературы, сделал вывод, что большая ее часть «оказывается “печальной”»3. В 1924 г. М. Горький высказался о русской литературе весьма саркастически: «Русская литература - самая пессимистичная литература Европы; у нас все книги пишутся на одну и ту же тему о том, как мы страдаем, - в юности и зрелом возрасте: от недостатка разума, от гнета самодержавия, от женщин, от любви к ближнему, от неудачного устройства вселенной; в старости: от сознания ошибок жизни, недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть»4. Впрочем, можно встретить и более решительные отзывы, согласно которым «моральный мазохизм и культ страдания»5 являются определяющими характеристиками русской литературы и культуры в целом.
Таким образом, можно сказать, что изображение врачей, их взаимоотношений с пациентами и различного рода болезней, как правило, является лишь частью общей картины «тотального заболевания общества» и не является самоцелью. Только рассмотрев трансформацию образа врача в русской литературе, можно увидеть, что он не только передает представление о медицине как о социальном явлении с присущими ему приметами времени, но и порождает новое, более глубокое его понимание. Такая трансформация генетически связана с теми изменениями, которые претерпела вся русская литература и культура на протяжении XIX века. Но здесь сразу следует оговориться, что нас, прежде всего, интересует именно изменение образа врача в литературе XIX века, а не наличие образа врача в каждом конкретном произведении. В названный период образ врача встречается у широкого круга писателей и в большом количестве произведений. Исследовать их все - задача для чрезвычайно интересного и важного, но большего по объему исследования, чем настоящая статья. Мы скорее наметим линию, по которой шло изменение этих образов, поэтому в качестве примеров будем приводить только те произведения, которые, на наш взгляд, внесли большой вклад в изменение представления об образе врача как среди литературоведов, так и среди широкой читающей публики.
1 Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVII-XIX веков. М. : ОГИ, 2005. С. 9-33.
2 Там же. С. 9.
3 Белянин В. П. Тексты о смерти в русской литературе // www.textology.ru/ article.html
4 Цит. по: Богданов К. А. Указ. соч. С. 22.
5 Ярская-Смирнова Е. Р. Русскость как диагноз // www.soc.pu.ru/publications/ jssa/2000/1/19jarskaja.html
Прежде всего, стоит отметить, что врач не всегда воспринимался как герой, ведающий не только телом пациента, но и его душой. Еще в послепетровской России, не смотря на правящий дух рационализма и активную пропаганду науки вообще и медицины в частности (так, например, в журналах того времени можно было встретить наряду с художественным, историческим, философским и научно-медицинские тексты), профессия лекаря была не в чести6. В русском фольклоре указанного периода, а также в эпиграммах преимущественно встречается скептическое или даже явно враждебное отношение к медицине и врачам. Исследователи связывают это, во-первых, с греховным, с точки зрения простого народа, стремлением лечить болезнь как нечто отдельное от души пациента. Стоит напомнить, что до появления медицины функции врачей выполняли разного рода целители, знахари либо представители церкви (чаще всего, монахи). Считалось, что болезнь - это продолжение личности и следствие жизни пациента. Болезнь - наказание за греховную жизнь и приверженность одному или нескольким порокам. Исцелив душу, больной, как правило, излечивал и тело (этот мотив, например, достаточно распространен в житиях святых)7. Кроме того, в подобных текстах часто можно было встретить практически анатомические подробности при описании смерти и болезней, которые были призваны продемонстрировать бренность телесной оболочки и напоминали об «иной участи человеческой души», то есть преследовали дидактические цели. Внезапный отрыв от привычной традиции вызывал недоверие. Кроме того, вплоть до середины XIX в. большинство врачей в России были иностранцами. Таким образом, чуждость профессии как бы усиливалась чуждостью происхождения8. Многочисленные примеры этого можно встретить уже не только в фольклоре или эпиграммах, но и в литературе «среднего» стиля, вроде романов Ф. Булгарина или В. Нарежного, а также в классических текстах русской литературы. Достаточно вспомнить лирического героя А. С. Пушкина, который счастливо «ускользнул от Эскулапа, худой, обритый, но живой»9, и образ Христиана Ивановича Гибнера, уездного лекаря, способного произнести только звук, «отчасти похожий на букву “и” и несколько на “е”»10, из комедии Н. В. Гоголя «Ревизор».
В традиционные романтические произведения образ врача проникает вместе со свойственной им эстетикой жизни как страдания, упадка, разрушения, муки, которая заканчивается только со смертью. Литераторы
6 Богданов К. А. Указ. соч. С. 81-82.
7 Смилянская Е. Сакральное и телесное в народных повествованиях XVIII века о чудесных исцелениях // Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика: сб. ст. М. : Новое издательство, 2006. С. 28-40.
8 Богданов К. А. Указ. соч. С. 119-140.
9 Пушкин А. С. NN (В. В. Энгельгардту) («Я ускользнул от Эскулапа...») / А. С. Пушкин // Собр. соч. в 10 т. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1959. Т. I. С. 72.
10 Гоголь Н. В. Ревизор // Полное собрание сочинений [В 14 т.] / Н. В. Гоголь. М. ; Л: Изд-во АН СССР, 1951. Т. 4. С. 13.
эпохи романтизма не скупятся на физиологические подробности, чтобы подчеркнуть разрыв с традицией сентиментализма. «Медицински детализованные картины болезни, смерти и посмертного разложения выражают радикализм “новой литературы” и “новой философии”»11. И хотя подобные произведения имеют много общего с народными и религиозными представлениями о душе, заточенной в телесную оболочку, все же здесь тема смерти лишена дидактической однозначности лубочных текстов. Появляется своеобразный мотив любви к смерти и жажды смерти. Смерть воспринимается как лекарство от всех мирских горестей и болезней. В эстетику романтизма входят сочинение эпитафий, присутствие на похоронах, на кладбищах, разглядывание мертвых тел и т. п. Возникает мотив надежды на «потустороннее выздоровление».
Пропаганда научного знания, его распространение и возрастающий интерес к нему читающей публики постепенно приводят к тому, что романтическая эстетика заметно тривиализируется, появляется большое количество пародий на произведения «кладбищенской» поэзии и, в конечном итоге, его популярность угасает. В обществе наиболее распространенным представлением о теле становится понимание его как некой целостной и неизменной данности, а анатомические исследования и опыты вызывают интерес не только у ученых, но и у светской публики, многочисленные подтверждения этому можно найти в дневниках, воспоминаниях и письмах современников12.
В этой связи особенно интересным представляется образ доктора Вернера из романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», который является отчасти романтическим и отчасти реалистическим героем. С одной стороны, «он скептик и материалист, как все почти медики»13, а с другой - «неровности его черепа поразили бы любого френолога странным сплетением противоположных наклонностей», а «молодежь прозвала его Мефистофелем»14. В этом персонаже одинаково легко обнаружить как демонические черты, так и его необыкновенную человечность и даже наивность. Например, Вернер прекрасно разбирался в людях, в свойствах их характера, но «никогда не умел воспользоваться своим знанием», «насмехался над своими больными», но «плакал над умирающим солдатом»15. Этот персонаж указал направление, в котором развивался образ врача в русской литературе, - от доктора Крупова А. И. Герцена до Базарова И. С. Тургенева.
«Доминирующей особенностью медицинской теории второй половины XIX в. становится апология “лаборатории” в противовес клиническому наблюдению пациента “у постели” дома и в госпитале»16, - пишет
11 Богданов К. А. Указ. соч. С. 164.
12 См.: Сточик А. М., Пальцев М. А, Затравкин С. Н. Патологическая анатомия в Московском университете в первой половине XIX в. М. : Медицина, 1999. 297 с.
13 Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М. : ОЛМА Медиа Групп, 2007. С. 93.
14 Там же. С. 94.
15 Там же. С. 93.
16 Богданов К. А. Указ. соч. С. 19.
К. А. Богданов. Очевидно, что в этой атмосфере человеческий контакт пациента и врача отходит на второй план. В эпоху великих открытий в медицине медицинской этике уделялось намного меньше внимания. Медики этого периода чаще всего изображаются в литературе нигилистами или материалистами, разочаровавшимися в человеческой природе17. Если в литературе второй половины XIX века и встречается положительный образ врача, то, по замечанию Е. С. Неклюдовой, он, как правило, чудаковат, одинок и несчастлив в семейной жизни. Занимаясь по роду своей профессии человеческим телом, он не разбирается в человеческой душе18. Помогая людям жить, он, тем не менее, сам глубоко разочарован в жизни. Так, в русской литературе появляется образ врача, ответственного не только за здоровье человека, но и за смысл его существования. Например, доктор Крупов из одноименной повести А. И. Герцена, который начал свою карьеру врача, движимый желанием помогать людям. Он верил, что человеческое существо устроено разумно и по подобию Божьему, но, перейдя, однако, от теории к практике, обнаружил, что болезнь и патология также являются частью человеческой природы. По роду своей профессии имеющий дело, в основном, с болезнями, Крупов приходит к выводу, что ходом истории правит не разум, а безумие, что человеческое сознание больно, что не существует здорового человеческого мозга, как не существует в природе «чистого математического маятника»19. В романе «Кто виноват?» Крупов уже «не столько лечит, сколько размышляет о житейском и устраивает судьбы Круциферских, Бельтова и др.»20. Вообще во всем романе, в отличие от повести «Доктор Крупов», сделан акцент на социальную природу болезни. А. И. Герцен говорит, скорее, о «болезни общества», поэтому здесь профессия Крупова приобретает символическое значение.
Другой известный образ врача второй половины XIX в. - образ студента-медика Базарова из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». Этому персонажу повезло чуть больше, чем большинству врачей в русской литературе, ему посвящен не один научный труд, поэтому мы не будем подробно останавливаться на этой фигуре. Достаточно будет сказать, что этот образ сильно отличается от образа доктора Крупова. Принадлежность Базарова к врачам не имеет такого глубоко символического значения, как у Герцена. Некоторые исследователи отмечают, что профессия Базарова на протяжении романа остается как бы на периферии, на пер-
17 Мертен С. Поэтика медицины: от физиологии к психологии в раннем русском реализме // Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика: сб. ст. М. : Новое издательство, 2006. С. 103-122.
18 Неклюдова Е. С. Домашний врач и женские тайны // Мифология и повседневность: Гендерный подход в антропологических дисциплинах. СПб. : Алетейя, 2001. С. 363-364.
19 Герцен А. И. Доктор Крупов // Собр. соч. в 9 т. М. : Гослитиздат, 1955. Т. 8. С. 434.
20Аникин А. А. Образ врача в русской классике // www.portal-slovo.ru/ philology/37293.php?ELEMENT_ID=37293.html
вый же план выходят его уверенность в собственном знании жизни и людей, на деле же - его полная неспособность разрешить даже собственные житейские и мировоззренческие противоречия, он плохо знает и плохо разбирается даже в себе, поэтому многие его мысли, чувства, поступки оказываются такими неожиданными для него самого. Однако тема связи болезней и устройства общества не обойдена стороной и в этом произведении. Склонный к упрощениям Базаров говорит: «Нравственные болезни... от безобразного состояния общества. Исправьте общество - и болезней не будет»21. Многие высказывания Базарова звучат достаточно смело, однако это скорее намеки на поступки, чем сама деятельность.
Во второй половине XIX в. образ врача-нигилиста становится очень распространенным. Бытует представление о враче как о грубом материалисте, которого интересует только телесная оболочка человека. В романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» главная героиня, описывая общество, которое собирается за столом в ее доме, говорит о докторе: «... молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом»22. Каренина и Вронский, нарушив законы света, вынуждены собирать у себя общество практически неприличное для людей их положения. Молодой доктор кладет пищу в рот ножом, а не вилкой, «ест ножом», демонстрируя свои дурные манеры. «По мнению Анны, такие дурные манеры должны были быть у “нигилистов”»23, - пишет С. Л. Толстой. О. С. Муравьева указывает, что «вскользь брошенная толстовской героиней реплика о молодом докторе, который “не то что совсем нигилист, но ест ножом”, свидетельствует, что четкая связь между идейными позициями и бытовыми навыками была закреплена на уровне бытового сознания»24. То есть, когда мы говорим, что в обществе существовал образ врача как грубого материалиста, слово «грубый» можно понимать и буквально. Грубый - значит пренебрегающий красивой формой, «в которую облекаются человеческие взаимоотношения»25, а в конечном итоге пренебрегающий и духовными потребностями пациента.
В «Смерти Ивана Ильича» Л. Н. Толстой снова демонстрирует, насколько велика пропасть между пациентом и врачом, понимающим болезнь чисто материалистически. «Для Ивана Ильича был важен только один вопрос: опасно ли его положение или нет? Но доктор игнорировал этот неуместный вопрос. С точки зрения доктора, вопрос этот праздный и не подлежал обсуждению; существенно только взвешиванье вероятностей - блуж-
21 Тургенев И. С. Отцы и дети // Собр. соч. в 12 т. М. : Наука, 1953. Т. 3. С. 289.
22 Толстой Л. Н. Анна Каренина. Куйбышев: Кн. изд-во, 1985. С. 77.
23 Толстой С. Ё. Об отражении жизни в «Анне Карениной»: Из воспоминаний // Л. Н. Толстой / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). М.: Изд-во АН СССР, 1939. Кн. II. С. 584-586.
24 Муравьева О. С. «Во всем блеске своего безумия» (Утопия дворянского воспитания) / О.С. Муравьева // Русские утопии (Альманах «Канун»). Выт. 1. СПб. : Изд-во «Terra Fantastic», Изд-во Дома «Corvus», 1995. С. 172.
дающей почки, хронического катара и болезни слепой кишки. Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой...»26. «Страдающая личность» Ивана Ильича в глазах врача попросту отсутствует, он решает совершенно иные задачи: пытается вылечить тело пациента, в то время как истоки болезни, возможно, скрыты в его душе. «Вопрос Ивана Ильича “неуместен” в буквальном смысле - “места” для личности, переживающей опасность - угрозу для своей жизни, в этом мире не предусмотрено. Встраивание моральных дискурсов в аппараты биотехнологий приводит к усложнению практики рассказа историй болезни. Пациент в качестве личности получает в них особое “место” - место “морального субъекта”. Однако дар собственного места одновременно оборачивается его изъятием. Ведь подлинное “место” этого места профану не известно»27, - пишет П. Тищенко. В медицине, которая занимается только телом человека, ответов на экзистенциальные вопросы Ивана Ильича «Что со мной?», «Опасно ли мое положение?», «За что мучения?» либо не существует, либо они даются на устрашающем еще больше, непонятном для «профана» языке.
Связь литературы и медицины, пожалуй, никогда не проявляла себя так полно и разнообразно, как в творчестве А. П. Чехова, с одной стороны, вобравшего в себя опыт предыдущих поколений, с другой - придав ему новую глубину и достоверность. Нередко можно встретить мнение, что образы врачей, созданные писателем, завершают развитие этой темы и все последующие представители данной профессии (вплоть до наших современников) в отечественной литературе - это лишь вариации уже созданного. В произведениях Чехова на врача, как правило, возложена обязанность лечить не только тела, но и души своих пациентов. Бессилие медицины перед лицом людских горестей часто становится причиной душевного слома и апатии у чеховских персонажей, напротив, приближение к идеалу врачевания чрезвычайно вдохновляет их. В рассказе «Палата ц 6» врач Андрей Ефимович Рагин сломлен именно бесполезностью медицины перед лицом смерти, неспособностью медицины подарить людям вечную жизнь, что превращает все усилия врача в «трагическое заблуждение», оттягивание неизбежного. «К чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?»28 - спрашивает он.
Таким образом, у Чехова вновь звучит тема взаимосвязи религии и медицины, их общие претензии на спасение человека. Однако неотвратимость разрушения и смерти телесной оболочки человека лишает врача возможности выступить в роли Спасителя, что парализует волю многих его персонажей. В одном из самых известных произведений Чехова о вра-
26 Толстой Л. Н. Смерть Ивана Ильича // Повести и рассказы. Л. : Худож. лит., 1983. С. 153.
27 Тищенко П. Био-власть в эпоху биотехнологий. Биоэтика как моральная аутопсия // http://polbu.ru/tischnko_bioauthority/ch30_all.html
28 Чехов А. П. Палата ц 6 // Собр. соч. в 12 т. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1956. Т. 7. С. 134.
че, рассказе «Ионыч», главный герой не столько погряз в мелочах жизни, как принято считать, сколько отказался понимать смысл бытия, если смерть «кладет предел жизни», если «в мире нет ничего, кроме телесности». Душевный слом Старцева происходит на кладбище, где он думает о некогда прекрасных женских телах, ныне зарытых в могилы и истлевших. «Как нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это!»29 - думает Старцев. После осознания неустойчивости всего прекрасного и духовного этот персонаж начинает вести жизнь земную, телесную, постепенно обрастать деньгами, недвижимостью, и сам он также увеличивается в объеме. Теперь его интересуют только самые приземленные вещи. Причиной этого, на наш взгляд, является все же не постепенное забвение прежних ценностей, а именно разочарование в прежних ценностях и идеалах, осознание собственного бессилия.
Старцев пускает все на самотек, потому что не знает, что ему предпринять, чтобы изменить существующее положение вещей. Но далеко не все персонажи Чеховы таковы. Некоторые из них не берут на себя сложных глобальных задач, а стараются в меру человеческих сил приблизиться к идеалу, по возможности спасая человеческое тело и душу. Таковы, например, доктор Дымов из рассказа «Попрыгунья» и врач Королев из «Случая из практики». Необходимо добавить, что во многих произведениях Чехова встречаются и отрицательные образы врачей, относящихся к своей профессии исключительно как к источнику доходов («Сельские эскулапы», «Хирургия» и др.). Есть у него и нейтральные образы врачей, не имеющие явной символической роли. Учитывая, что врач появляется на страницах произведений этого автора 386 раз30, действительно можно предположить, что Чехов «развил все возможные вариации в трактовке этого
образа»31.
Подводя итоги, можно сказать, что образ врача в русской литературе XIX века не только один из самых распространенных, но и один из самых глубоких и наполненных по количеству тех проблем и вопросов, которые он призван был выделить и заострить. Это и вопрос социального устройства государства, и вопросы религии, морали и этики. Образ врача часто имеет большое значение, когда в произведении речь идет об основных модусах человеческого существования: заботе, страхе, решимости, совести. Это неудивительно, поскольку проникнуть в самый корень человеческого существования можно только в таких пограничных ситуациях, с которыми часто имеет дело именно врач: борьба, страдание, смерть. В русской литературе образ врача прошел длинный и интересный путь от шарлатана к романтическому герою, от романтического героя к приземленному материалисту и от материалиста к носителю морали, герою ведающему истиной, знающему все о жизни и смерти, несущему ответственность за других в самом широком смысле.
29 Чехов А. П. Ионыч // Рассказы / А. П. Чехов. М. : Худож. лит., 1963. С. 212.
30 Громов М. П. Книга о Чехове / М. П. Громов. М. : Современник, 1989. С. 240.
31 Аникин А. А. Указ. соч.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Источники
1. Герцен, А. И. Доктор Крупов // Собр. соч. в 9 т. / А. И. Герцен. - М. : Гослитиздат, 1955. - Т. 8.
2 Гоголь, Н. В. Ревизор // Полное собрание сочинений. В 14 т. / Н. В. Гоголь. -
М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1951. - Т. 4.
3. Лермонтов, М. Ю. Герой нашего времени - М. : ОЛМА Медиа Групп, 2007.
4. Пушкин, А. С. NN (В.В. Энгельгардту) («Я ускользнул от Эскулапа...») //
Собр. соч. в 10 т. / А. С. Пушкин. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1959. - Т. I.
5. Толстой, Л. Н. Анна Каренина. - Куйбышев: Кн. изд-во, 1985. - С. 77.
6. Толстой, Л. Н. Смерть Ивана Ильича // Повести и рассказы / Л. Н. Толстой. - Л. : Худож. лит., 1983.
7. Тургенев, И. С. Отцы и дети // Собр. соч. в 12 т. / И. С. Тургенев. - М. : Наука, 1953. - Т. 3.
8. Чехов, А. П. Ионыч // Рассказы / А. П. Чехов. - М. : Худож. лит., 1963.
9. Чехов, А. П. Палата ц 6 // Собр. соч. в 12 т. / А.П. Чехов. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1956. - Т. 7.
Критическая литература
I. Аникин, А. А. Образ врача в русской классике // www.portal-slovo.ru/ philology/37293.php?ELEMENT_ID=37293.html
2 Белянин, В. П. Тексты о смерти в русской литературе // www.textology.ru/ article.html
3. Богданов, К. А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVII-XIX веков. - М. : ОГИ, 2005.
4. Громов, М. П. Книга о Чехове. - М. : Современник, 1989.
5. Муравьева, О. С. «Во всем блеске своего безумия» (Утопия дворянского воспитания) // Русские утопии (Альманах «Канун»). - Вып. 1. - СПб. : Изд-во «Terra Fantastic»: Изд-во Дома «Corvus», 1995.
6. Неклюдова, Е. С. Домашний врач и женские тайны // Мифология и повседневность: Гендерный подход в антропологических дисциплинах. - СПб. : Алетейя, 2001.
7. Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика: сб. ст. - М. : Новое издательство, 2006.
8. Столик А. М., Пальцев М. А., Затравкин С. Н. Патологическая анатомия в Московском университете в первой половине XIX в. - М. : Медицина, 1999.
9. Тищенко, П. Био-власть в эпоху биотехнологий. Биоэтика как моральная аутопсия // http://polbu.ru/tischnko_bioauthority/ch30_all.html
10. Толстой, С. Л. Об отражении жизни в «Анне Карениной»: Из воспоминаний / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). - М.: Изд-во АН СССР, 1939. - Кн. II.
II. Ярская-Смирнова, Е. Р. Русскость как диагноз // www.soc.pu.ru/publications/ jssa/2000/1/19jarskaja.html
